Виктор Пронин - Ошибка в объекте
— Заставляете ждать, товарищ начальник,— сказала она.— Нехорошо. Журнальчик бы какой дали из следственной практики… И время бы скоротала, и образование свое повысила, подковалась бы перед допросом.
— Виноват,— Демин развел руками.— Буду исправляться.
— Что-то больно охотно вы свою вину признали… Настораживает столь быстрое раскаяние,— она улыбнулась.
«Действительно, красивая девушка, и улыбка красивая,— подумал Демин.— Может, напутали ребята? Нет, не должны…» Пропустив Борисихину в кабинет, он плотно закрыл дверь.
— У нас тут жарко, раздевайтесь.
— Как вы сказали?
— Я предложил вам раздеться.
— Что?! — с преувеличенным ужасом спросила Борисихина.— И это вы предлагаете мне? Прямо здесь?!
Демин улыбнулся понимающе, прошел за стол, сел.
— Ну как? — спросил он.— Вы уже оправились от смущения?
— Знаете, я оправилась от смущения лет десять тому назад. К большому моему сожалению.
— Возможно, оно еще вернется к вам.
— Смущение? Дай Бог… Хотя поверить в это трудно. Я, например, не верю. А хотелось бы…
— Если есть желание, можно постараться вернуть, только потребуется…
— Стоп!— Борисихина подняла руку, останавливая Демина.— Не надо. Все, что вы мне сейчас скажете, я слышу каждый день от своего мужа. Давайте к делу.
— Ну что ж, будем считать, что разминка закончилась. Меня интересует ваш вчерашний день.
— Это, наверно, в связи с пожаром? Должна вас огорчить… Ничего не помню. О событиях в доме Жигунова особенно. Жестокая публика там собирается, скажу я вам… Как поднесли мне стаканчик, причем проследили, чтоб я не сачканула… Так я и с копыт… Поэтому сейчас единственное мое желание — для поправки здоровья… А?
— К сожалению, не держим. Запрещено.
— Жаль! — искренне огорчилась Борисихина.— Говорят, Дергачев сгорел, это верно?
— Да, Дергачев погиб.
— Последний раз, значит, выпивал… Жаль, что я ничего не помню. Хоть посмотреть, какая бывает последняя пьянка у человека.
— Ничего особенного,— сказал Демин.— Можете мне поверить.
— Да, наверно, вы правы… Но я в самом деле ничего не помню.
— Не будем торопиться. Вы были вчера в доме Жигунова? Были. Зачем вы туда ходили?
— Вас интересуют мои личные дела? Выпивала с ребятами. Похоже, перебрала маленько. Ошибка вышла.
— Ну, с ребятами — это, наверно, слишком смело сказано… Некоторым из этих ребят под семьдесят.
— Вы имеете в виду старого Жигунова? Возможно, ему под семьдесят. Но, знаете, как относиться к ребятам, чего от них хотеть… Старый Жигунов вполне годился для хорошего застолья. Похлеще молодых лакал.
— Кто был, кроме вас?
— Постараюсь восстановить… Сам Жигунов — это раз. Его сынок. Это два. Я была. Потом эти… Дергачевы. Квартиранты… Вот и все.
— Подумайте, Борисихина, подумайте.
— Да! Чуть не забыла, его и немудрено забыть — был какой-то хмырь с голубенькими глазками. Точно. Он сидел у печи, то ли промерз, то ли простуженный… А может, от скромности. Такое тоже бывает. Но когда стакан подносили, не отказывался. Даже в магазин помню, мотанулся. Справился, все принес. Путем.
— Кто еще?
— Вроде все. Не знаю, на кого вы намекаете.
— Я не намекаю. Я прошу вас еще раз подумать — не забыли ли вы кого-нибудь из участников застолья.
— Давайте вместе проверим… Жигуновы, Дерга-чевы… Уже четверо. Хмырь голубоглазый из РСУ…
— Свирин,— подсказал Демин.
— Да, кажется, так его фамилия… Потом этот длинный…
— Какой длинный?
— А черт его знает! Первый раз видела… Хотя нет.— Борисихина обхватила ладонью рот, задумалась, но тут же уронила беспомощно руки на колени, развела их в стороны.— Не помню. Вроде видела где-то, а где именно, с кем, в какой компашке… Красивый парень, молодой… Но у меня с ним ничего не было, не думайте.
— За вами пришел муж?
— Пришел,— скривилась Борисихина.— На кой — ума не приложу. Но пришел, батю своего привел…
— Наверно, вид у вас был не блестящий.
— Могу себе представить!
— Он увел вас из дома Жигунова. Знаете, похоже, что он вас тем самым от смерти спас.
— А кто его просил? — неожиданно резко спросила Борисихина.— Он все спасать меня стремится, а зачем это ему понадобилось, ума не приложу. Спасает от дурной жизни, от дурной компании… А зачем меня спасать? Ради чего? Для какой такой надобности я нужна кому-то трезвая, правильная, завитая да напомаженная? Таких и без меня хватает, а по мне, так даже многовато. Для хорошей жизни он меня спасает? Неужели он такой дурак, что не может понять — это невозможно! Не стремлюсь я к хорошей жизни! Если уж на то пошло, я даже не знаю, что это такое. Она идет по какому-то другому расписанию… Что делать, не увлекают меня ни производственные дела, ни общественная деятельность, да и санитарное состояние города тоже не очень тревожит… Наверно, это плохо. Вы уж простите…
— Может быть, он вас любит?
— Муж? С него станется… Но это у него пройдет. Меня нельзя любить слишком долго. Вредно для здоровья.— Борисихина невесело улыбнулась.
— Как вы думаете, ваш муж мог вернуться в дом Жигунова и отомстить за то, что вас напоили, довели до безобразного состояния… Уж коли он вас любит, а?
— Я же сказала, что с тем парнем у меня ничего не было. Во всяком случае, я не помню… Это я бы помнила… Так что для ревности у мужа не было оснований.
— Опишите того парня,— попросил Демин.
— Длинный, молодой, ничего так парнишка… Ничего.— Борисихина усмехнулась, видимо, восстановив в памяти еще одного гостя Жигунова.
— Рыжий? — решил помочь ей Демин.
— Да какой он рыжий?! Черный.
— Толстый?
— Опять вы его с кем-то путаете. Тощий, узкоплечий, молодой, лет двадцать ему или около того. Веселенький такой мальчик, все улыбается, подшучивает… С деньгами.
— Откуда вы знаете, что с деньгами?
— Голубоглазого все посылал за выпивкой. И деньги давал.
— Где ваш муж провел ночь?
— Дома, наверно… Где же ему ночевать?
— Разве вас не было дома этой ночью?
— Не было.
— Расскажите тогда, как вы провели ночь.
— Плохо провела. Можно бы и получше.
— А подробнее?
— Не надо. Совестно,— Борисихина посмотрела Демину в глаза.— Ничего нового…
Ее времяпрепровождение в эту озаренную пожаром ночь Демин уже знал из рапорта Гольцова. Около двадцати часов за ней в дом Жигунова пришел муж. Свекор жил рядом, поэтому решили доставить ее к нему, чтобы не тащить через весь город. Борисихина к тому времени пришла в себя и пообещала, что, побыв часок у отца, сама приедет домой.
Через час, три, пять часов Борисихина домой не явилась. А от отца ушла, как и договаривались, через часок, умывшись, поставив на место глаза, губы, брови. Около девяти вечера Борисихину видели с каким-то хромым мужичонкой. Их отношения позволяли предположить, что познакомились они недавно, возможно, в этот же вечер. Они толкались у гастронома, у бакалейного отдела торгового центра, у ресторана, то есть в местах, где можно было рассчитывать на выпивку. В девять вечера на улицах уже темно и пустынно, разговор Борисихиной с хромым слышен был за квартал. Похоже, она не заметила ни хромоты своего попутчика, ни его усталости, заметила, осознала, что были у него деньги и что не прочь он опрокинуть стаканчик-другой.
Когда добрели до ресторана, Борисихина вошла внутрь, а хромой остался ждать на ступеньках. А через час, когда терпение его кончилось, он решился заглянуть и увидел, что Борисихина пьет прямо из бутылки, купленной на его кровные деньги. Единственное, что утешило бедолагу,— еще две бутылки у Борисихиной плескались на дне авоськи, посверкивая в свете ночных весенних фонарей.
Да, март. И надобно ж такому случиться — весна еще не пробрала хромого и душа его оставалась постыдно равнодушной. Обида толкнула Борисихину в объятия двух загулявших молодцов, которым приглянулась не столько она сама, сколько бутылки в авоське. Хромой пугливо отпрянул в тень и теперь двигался за троицей, прячась за углами, за столбами, припадая за урны, все еще надеясь на справедливость.
Печальное зрелище: два типа тискают его знакомую, а он, трезвый, как дурак, промерзший и несчастный, стоит за углом и ждет — не останется ли и на его долю чего-нибудь… А на крышах нахально, душераздирающе и страстно кричат коты, похрустывают лужи под ногами одиноких прохожих, гудит в голых ветвях весенний ветер, но все заглушает ненавистный гогот этих двух типов…
«Нет,— думал Демин,— не знаем мы еще многострадальной жизни алкоголиков, все как-то стремимся осудить, заклеймить, потоптаться по их достоинству. Поминаем кстати и некстати пропитые деньги, разрушенные семьи, голодных неухоженных детей, поминаем драки, прогулы и вытрезвители, а вот чтоб в душу заглянуть — нет у нас на это ни времени, ни желания. А в душе-то у приличного алкоголика столько волнений, мыслей и надежд, обид и попранной гордости, столько снесенных унижений от отдельных граждан и целых коллективов! Нет, не догадываемся мы, какое высокое и чистое пламя горит в их душах, какие трудности готовы они преодолеть и преодолевают, какие примеры самоотречения являют миру, и все ради чего — ради несчастного стакана портвейна! Это ли не святость?»
