Марио Пьюзо - Крестный отец (перевод М.Кан)
Времени для размышлений Майклу хватало. Днем, неизменно в сопровождении двух пастухов из поместья, подведомственного дону Томмазино, он совершал прогулки по окрестностям. Мафия часто вербовала наемных убийц из числа местных пастухов, и они брались за эту работу, потому что просто не было других способов добыть себе пропитание. Майкл размышлял об организации, созданной его отцом. Если она и дальше будет действовать успешно, то, разрастаясь подобно раковой опухоли, произведет в стране опустошение, какое уже совершилось на этом острове. Сицилия стала царством теней: мужчины разбегались во все края земли в поисках заработка на кусок хлеба либо просто спасаясь от расправы за то, что попробовали воспользоваться экономическими и политическими свободами, предоставленными законом.
Больше всего во время долгих прогулок Майкла поражала роскошная красота этой земли; он проходил по апельсиновым садам, образующим по всей окрестности как бы глубокие тенистые гроты, где огромные каменные змеи, изваянные до Рождества Христова, выплескивали из клыкастых пастей влагу античных водоводов. Дома, построенные в подражание древнеримским виллам, с величественными мраморными порталами, со сводчатыми потолками просторных внутренних покоев, ветшали в запустении, служа прибежищем отбившимся от стада овцам. На горизонте оголенные холмы отливали глянцем, словно нагромождения обглоданных, белесых от солнца костей. Сверкающие зеленью сады и поля, подобно изумрудному убору, украшали пустынную местность. Порою он добредал до самого Корлеоне, где у подножия ближней горы цепочкой растянулись жилища восемнадцатитысячного населения, убогие лачуги, сложенные из черного камня, добытого из той же горы. За один лишь последний год в Корлеоне произошло свыше шестидесяти убийств ― смерть, казалось, надвинулась на городок черной тучей. Дальше ― суровое однообразие равнинных пашен, ничем не нарушаемое вплоть до лесов Фикуццы.
Два пастуха-телохранителя, сопровождая Майкла, всегда брали с собой лупары ― смертоносный сицилийский обрез был излюбленным оружием мафиози. При Муссолини шеф полиции, посланный на Сицилию с заданием очистить остров от мафии, в первую очередь приказал разобрать все каменные ограды до высоты три фута от земли, чтобы вооруженные лупарами убийцы не могли использовать их в качестве укрытий. Это не слишком помогло, и полицейский начальник решил задачу, начав хватать и отправлять в лагеря каждого, кто заподозрен в причастности к мафии.
Когда Сицилию освободили войска союзников, американские военные чины, считая, что всякий, кто пострадал от фашистского режима, ― это борец за демократию, частенько назначали лагерника-мафиозо на должность мэра в провинциальном городке, переводчика при военной комендатуре. Такой счастливый поворот событий дал мафии возможность быстро восстановить свои ряды и сделаться еще более грозной силой, чем прежде.
После долгой прогулки и плотного ужина: полной тарелки pasta ― рожков из теста ― с мясом и бутылки крепкого вина, Майклу удавалось заснуть. Библиотека доктора Тазы состояла из книг на итальянском, и чтение их, хоть Майкл владел местным наречием, да и в университете изучал итальянский, стоило ему больших усилий и отнимало много времени. Говорить он научился почти без акцента ― никогда бы не сошел за уроженца здешних мест, но мог вполне быть принят за одного из тех странных итальянцев, что населяют дальний север страны, пограничный со Швейцарией и Германией.
Зато его роднило с местными жителями обезображенное лицо. Такого рода увечья были не редкость на Сицилии, где с медицинской помощью обстояло из рук вон худо. Незначительные повреждения оставались незалеченными просто из-за нехватки денег. Взрослые мужчины, дети сплошь да рядом сохраняли на себе отметины, какие в Америке устранили бы при помощи несложной операции или лечением с использованием последних достижений медицины.
Часто Майклу вспоминалась Кей, ее улыбка, ее тело, и неизменно ― с угрызеньем, что он расстался с нею не по-людски, не сказав ни единого слова на прощанье. Что же до двух убитых им мужчин, тут, как ни странно, совесть его не мучила: Солоццо покушался на жизнь его отца, капитан Макклоски изуродовал его на всю жизнь.
Доктор Таза без конца приставал к нему с разговорами, что нужно сделать операцию, а не ходить с перекошенным лицом ― тем более что болеть с течением времени стало сильней и чаще, и он то и дело выпрашивал у Тазы что-нибудь болеутоляющее. Таза объяснял, что под глазом расположен лицевой нерв, от которого целым пучком расходятся другие. Не зря это местечко облюбовали для приложения своих сил записные истязатели-мафиози, нащупывая его на щеке своей жертвы острым, как иголка, концом шила. И как раз этот нерв у Майкла поврежден, или, может быть, в нем занозой засел осколок кости. Хирург в палермской больнице запросто избавит его навсегда от этих болей. Майкл упорно отказывался. Когда доктор спросил наконец почему, он хмуро усмехнулся:
― Как-никак память о доме.
Он и впрямь без труда мирился с этой болью, не острой, а скорее саднящей, тихо пульсирующей в черепной коробке, словно моторчик фильтровального устройства, погруженного в жидкость для ее очистки.
На исходе седьмого месяца праздности в сельском уединении Майкл всерьез заскучал. Примерно в это время дон Томмазино сделался чем-то озабочен, надолго пропадал, почти не показываясь на вилле. «Новая мафия» из Палермо чинила ему неприятности ― молодежь, которая наживала огромные деньги на послевоенном строительном буме и, разбогатев, все смелее наступала на пятки отстающим от времени сельским главарям, наградив их презрительной кличкой «старая гвардия». Дон Томмазино был занят обороной своих владений. Майкл, таким образом, лишился его общества и вынужден был довольствоваться россказнями доктора Тазы, который начинал повторяться.
Как-то раз Майкл решил отправиться с утра на прогулку подальше, в горы за городком Корлеоне. Естественно, в сопровождении двух пастухов-телохранителей. Не потому, что это могло действительно оградить его от врагов семейства Корлеоне. Просто любому нездешнему бродить в одиночку было слишком опасно. Да и здешним ― тоже небезопасно. Окрестность наводняли бандиты, приверженцы враждующих кланов мафии устраивали разборки, подвергая опасности всякого, кто оказывался поблизости. Кроме того, его могли по ошибке принять за вора, пробавляющегося ограблением pagliaio.
Pagliaio ― это крытая соломой хибарка, стоящая посреди поля и предназначенная для хранения крестьянского инвентаря, чтобы не таскать его с собой такую даль из деревни; она же служит работнику укрытием. Крестьянин на Сицилии не селится на том участке, который обрабатывает. Это и чересчур рискованно, и слишком большую ценность представляет для владельца пахотная земля. Крестьянин обитает в деревне и на рассвете пускается на своих двоих в неблизкий путь возделывать свое поле. Сельский труженик, который, придя к своему pagliaio, обнаружит, что его обчистили, ― человек, потерпевший серьезный урон. В этот день он ничего не заработает себе на пропитание. Когда оказалось, что закон бессилен оградить крестьянина от этой напасти, его интересы взялась защищать мафия и справилась с этой проблемой в свойственной ей манере. То есть выследив и перебив всех любителей шастать по чужим pagliaios. При этом должны были с неизбежностью пострадать и невиновные. Случись Майклу набрести на pagliaio, в котором только что побывали воры, не исключено, что, если б рядом не было никого, кто мог бы за него поручиться, это преступление приписали бы ему.
Итак, ясным, солнечным утром он отправился в дорогу по полям, сопровождаемый двумя своими верными телохранителями. Один из них, тот, что попроще, хмурый молчун по имени Кало, с лицом, бесстрастным, точно у индейца, был малоросл и жилист, каким бывает истинный сицилиец, пока не заплывет с годами жиром.
Другой, моложе и общительней, успел повидать кое-что в жизни. Главным образом ― море, поскольку во время войны служил матросом на флоте, о чем свидетельствовала затейливая татуировка, которой он позаботился обзавестись до того, как судно потопили англичане и он попал в плен. Зато благодаря такой отметине он стал своего рода знаменитостью в деревне. Сицилийца, который дал сделать себе татуировку, встретишь нечасто: у него нет ни склонности к этому, ни таких возможностей. (Пастух Фабрицио ― так его звали ― был преимущественно движим желанием скрыть родимое пятно, расползшееся багровой кляксой по его подреберью.) А между тем края повозок, на каких мафия везла на рынок товар, пестрели яркими картинками, очаровательными лубочными сценками, выписанными с любовью и вкусом. Нельзя сказать, чтобы Фабрицио по возвращении на родину слишком гордился перед односельчанами своей татуировкой, хотя сюжет ее был вполне выдержан в духе бытующих на Сицилии представлений о «чести»: муж на поросшей волосом груди пастуха закалывал ножом свою обнаженную жену в объятиях другого мужчины. Фабрицио подкатывался к Майклу с шуточками, с расспросами об Америке, поскольку держать пастухов в неведении насчет подлинного его гражданства было, понятное дело, невозможно. И все равно, кто он такой, они точно не знали ― знали только, что он здесь скрывается и что болтать о нем нельзя. Фабрицио, случалось, приносил Майклу свежий, еще потеющий молочными росинками сыр.
