Константин Образцов - Культ
Песчаное дно уходило все глубже; окна и двери исчезли, и каменные круглые стены колодца тянулись вверх и вверх, уходя в холодные бездны, лишенные жизни и звезд. Карина отчаянно старалась схватиться за что-то, чтобы замедлить стремительное падение в эту чудовищную нору, но ничего не находила, все было холодно, пусто и мертво: детство, страх, жуткий смех, одиночество, слезы, приют, издевательства, затравленный взгляд, насилие – снова и снова, ярость, месть, темнота, снова одна, дьявольские ритуалы, младенец орет под ножом, горит синим пламенем клеймо на бедре, дым и копоть забили легкие, бегство и вновь одиночество, извилистые черные тени…
Яма стремительно наполнялась сломанными игрушками, покрытыми черным илом: растерзанные куклы, обгоревшие солдатики, выпотрошенные тряпичные звери, превратившиеся в грязные мокрые тряпки, гвозди забиты в пластиковые черепа, глаза выпали, одежда растерзана – они поднимались валом, дойдя до пояса, до груди, до самого горла, а стены капища уже не уползали – уносились во тьму.
– Ты наша, ты наша… поиграй с нами, ну, поиграй…
Она ударила руками, схватилась за изуродованные пластмассовые тела и уже чуть не крикнула: «Хватит! Согласна, согласна!», как в этот миг что-то мелькнуло на периферии мысленного взгляда белым и розовым, теплым: седые кудряшки, шейный платочек, мягкий свет желтоватой лампы – Леокадия Адольфовна посмотрела ей прямо в глаза строгим взглядом и спросила:
– Ты любишь его?
– Да, – прошептала Карина.
– Так за чем же дело стало?
Мир перевернулся, исчез и через мгновение появился снова. Карина качнулась вперед, чуть не врезавшись лбом в лежащие на ковре палочки и камешки, и с трудом выпрямилась. С одежды стекали густые комья холодной слизи и скатывались черные черви – они падали на пол и исчезали, корчась и испуская легкий дымок. Мамочка задрожала всем своим исполинским телом, а потом разлепила толстые губы. Меж острых клыков круглого рта полетели зловонные брызги.
– Я не буду с тобой играть, – сказала Карина. – И я не твоя. Убирайся отсюда, да поживее.
Синий халат на Мамочке лопнул, выстрелив разлетевшимися по углам пуговицами и обнажив бугристую бурую кожу. Лицо сморщилось, растеклось и превратилось в узор из извилистых линий.
– Мы еще встретимся, мелкая дрянь! – заревел в голове у Карины голос, похожий на вопль раненого кашалота. – Я найду кого прислать за тобой! Никуда от меня не денешься!
– Пошла вон. – Карина прикоснулась к выложенному из веточек и круглой гальки узору, и в тот же миг чудовищная тучная плоть Мамочки окаменела, покрылась трещинами, а потом рассыпалась множеством мелких осколков, превратившихся в брызги тины и черной воды.
Из углов игровой потихоньку полезли длинные колючие тени, как испуганные щенки после миновавшей угрозы. Карина, не глядя на них, с трудом поднялась и пошла на подкашивающихся ногах к шкафу. Остановилась, вызвала мысленный образ ключа – большого, железного, с извилистой «бородкой», открыла дверцу и тут же нашла ключ на полке между картонных коробок с настольными играми. Все так же стараясь не смотреть на осмелевших «друзей», как ни в чем не бывало готовящихся к игре, прошла по чавкающему гнилой влагой ковру к двери комнаты, вставила ключ в скважину и повернула два раза. Прислушалась: в притаившейся снаружи пустоте было тихо. Она убрала ключ обратно в шкаф и, чуть не падая, побрела к своему месту, с тревогой отметив, как тени мечутся, примеряя на себя хищные образы.
Энергии почти не осталось. Карина взялась руками за один камешек и передвинула его в низ мозаики, одновременно представив Вениамина: бегающие глаза, руки теребят рукава, часы, телефон, губы пухлые и капризные, как у ребенка.
«Невроз, с ним надо полегче», – успела вспомнить она. Сейчас следовало нащупать сознание Вениамина, найти его в городе, войти к нему вместе с «друзьями», но в этот момент силы покинули ее окончательно, а голодные, жадные тени, увидевшие новую жертву, рванулись вперед раньше, чем Карина могла остановить их или отправиться следом.
* * *Дела Трок передал из рук вон плохо. Собственно, с учетом всех обстоятельств, иного не приходилось ожидать, так что Вениамин был морально готов к тому, что во всем станет разбираться самостоятельно. Хорошо еще, что обошлось без уничтожения данных: именно чтобы подстраховаться от такого исхода, он выбрал для захвата «Лиги» субботу, когда офис был практически пуст, не считая пары-тройки дежурных диспетчеров и логистов. В компании самого Вениамина системный администратор мог несколькими нажатиями клавиш стереть все данные с серверов и жестких дисков рабочих компьютеров, так что предосторожность не была лишней – кто знает, может, и в «Лиге» имелась такая возможность.
В субботу они оформили необходимые документы, поверженный Трок, держась со всем возможным достоинством, передал ключи от сейфа, пароли доступа от счетов и печати компаний, а Вениамин посвятил день скачиванию на внешний носитель ключевой информации с сервера «Лиги» и налаживанию удаленного доступа. Арсений Удод, был, конечно, парнем сообразительным, хорошим и грамотным исполнителем, но Вениамин не приветствовал делегирование полномочий и никогда не доверял никому полностью: он считал, что надежных сотрудников не существует вовсе, а есть те, кого уже поймали на воровстве, и те, чьи злоупотребления пока остались невыявленными, несмотря на усилия службы собственной безопасности. Удод относился к последним; это значило, что он либо ворует по мелочи, либо еще просто не нашел способ залезть к Вениамину в карман, и тот не собирался предоставлять ему такую возможность. Пусть занимается административной работой, а вот все, что связано с деньгами, большими и малыми, Вениамин возьмет на себя. Работать предстояло как рабу на галерах, но если в чем-то и можно было его упрекнуть, то уж точно не в отсутствии трудолюбия: много лет он приходил в офис первым, уходил последним, вкалывая по четырнадцать часов кряду и зарабатывая вместе с деньгами нарастающую тревожность, тремор глазных яблок, синдром постоянного нервного напряжения, а еще ослабление памяти, что в последнее время тревожило Вениамина особенно сильно и заставляло бесконечно записывать, копировать и постоянно включать диктофон на совещаниях и переговорах.
В Северосумске Вениамин планировал пробыть недели две или три: смотря как пойдут тут дела и не потребуется ли его безотлагательное присутствие в Михайловске. В быту он отличался неприхотливостью и даже некоторой аскетичностью: нанял себе самую простую двухкомнатную квартиру в Заселье, где и расположился с минимальным запасом белья и рубашек, ноутбуком и молодой гражданской женой, не пожелавшей остаться в Михайловске по причине свойственной ей ревнивой подозрительности – вместе они были всего несколько месяцев, брак не оформляли, так что мало ли, кто их знает, северосумских девиц. Рядом с Вениамином ей было спокойнее.
Сейчас жена давно спала в другой комнате, смежной с той, где он устроил себе кабинет, а сам Вениамин сидел за столом, вперив взгляд покрасневших натруженных глаз в монитор. Время давно перевалило за полночь; если учесть, что в офис он приехал в половине девятого, то рабочий день продолжался уже больше шестнадцати часов, и Вениамин понимал, что давно пора спать, но работа была для него не просто бизнесом, но и единственным увлечением: еще полчаса, ну максимум час – вот закончит с аналитикой консолидированных расходов двух дочерних автомобильных компаний, и все, сразу на боковую.
Он уставился в расплывающиеся строчки электронной таблицы, по привычке отыскивая следы возможных неверных списаний и злоупотреблений, и очнулся от щелчка клавиши, которую, сам того не заметив, нажал носом.
Задремал.
Нет, это уж никуда не годится. Вениамин развел руки, разминая затекшие плечи, повертел головой и замер, краем глаза заметив неподвижно стоящую у двери спальни фигуру в белом. Он подскочил на стуле и повернулся.
– Фу, напугала, – с облегчением вымолвил Вениамин. – Таня, ты чего встала?
Таня, фигуристая, полноватая, с всклокоченными жесткими светлыми волосами сонно потерла глаза и улыбнулась.
– Я проснулась, а тебя рядом нет. Веник, давай спать уже, а? Так поздно, а тебе завтра опять на работу.
Он встал и пошел к жене. Она стояла в темном дверном проеме и улыбалась, как восковая лошадка: брови подняты, глаза широко открыты, губы растянуты до ушей. Вениамин поднял руки, чтобы обнять ее, сделал еще один шаг и остановился.
Дыхание перехватило. К позвоночнику будто прижали холодные зубья пилы.
Через открытую дверь спальни он увидел кровать, а на ней, завернутая в одеяло, лежала его жена. Светлые волосы разметались по белой подушке.
Вениамин в ужасе перевел взгляд на женщину перед собой. Она продолжала широко улыбаться, призывно кивала, блестя пустыми глазами, руки вытянулись ему навстречу. Он бросил еще один панический взгляд поверх обтянутого белой тканью ночной рубашки плеча: женщина на кровати лежала не шелохнувшись, мерно и тихо дыша, а существо перед ним улыбалось все шире и шире, распахивая огромную пасть и ощеривая ряды длинных, изогнутых, острых зубов, а лицо уже начинало сползать, теряя форму и растекаясь, как оплавленный воск.
