Сара Даймонд - Паутина
Все ясно. Мысленно я перенеслась в квартиру Аннет Уотсон и вновь слушала ее рассказ про убийство хомячка Тоффи.
— Увидев, что он мертв, я… запаниковала, — сбивчиво продолжила она. — Испугалась, что вы заподозрите меня, испугалась того, что натворила. Честно сказать, даже не знаю, о чем я думала. В общем, я оставила его на вашей садовой дорожке, чтобы вы его нашли и рассказали мне. А я смогла бы убедить себя в том, что он умер от старости, что он, как обычно, вышел ночью из дома и…
Замолчав на секунду, она сделала глубокий вдох. Я заметила влажный блеск в ее глазах.
— Но у меня и в мыслях не было причинить зло вам, Анна! Никогда. Да, я кинула в ваше окно камень, но сначала дождалась, пока вы выключите свет. Я знала, что вы уже наверху, в спальне. Мне всего-то и надо было напугать вас, остановить ваши поиски сведений обо мне, ведь вы и так уже узнали слишком многое. Я понимала, что это лишь вопрос времени. Если вы продолжите ваше расследование, то скоро сообразите, что к чему, и…
Она перевела взгляд на лампу «под Тиффани».
— Мы так много говорили с вами, — задумчиво произнесла она. — Иногда вы так сильно напоминали мне меня саму. Вы ведь сохраните мою тайну. Анна… мы останемся друзьями? Вы единственный человек в этой деревне, кто меня по-настоящему понимает. Неужели то, что вы обо мне узнали, так много для вас значит?
Я стояла и в упор смотрела на нее. Только теперь ужас, которым я должна была бы проникнуться, едва увидев лампу, обрушился на меня. Боже правый, а я-то полностью доверяла этой женщине, почти любила! Я будто ненароком сдвинула камень в прекрасном саду — и обнаружила тошнотворный клубок полупрозрачных червей. Меня передернуло от омерзения: я вспомнила то утро, когда помогала ей хоронить Сокса.
— Еще как значит, — отозвалась я. Отвращение было написано на моем лице, оно слышалось в моем голосе. — Это меняет все. Так что простите. Я не могу переступить через себя.
Ее лицо стало бессмысленным и горестно-трагическим одновременно. Медленно встав из-за стола, она подошла к мойке и остановилась спиной ко мне. Заметив, как подрагивают ее поникшие плечи, я поняла, что она беззвучно плачет.
— Простите, — сказала я. — Мне действительно очень жаль.
Дрожь прекратилась, фигура в розовой пижаме будто окаменела. И вдруг я услышала голос Дональда Харгривза, звучавший в тихом кабинете за тысячу миль отсюда: «Раскрытие личной тайны, предательство любимого человека. Для нее это как бы спусковые крючки». В этот момент Ребекка обернулась, и я увидела ее безумные глаза. В руке был зажат нож для рубки мяса.
Я бросилась бежать еще до того, как мозг послал команду ногам, — инстинкт самосохранения сработал моментально. Выскочив из кухни, я пролетела прихожую и вихрем понеслась наверх по ступеням лестницы. Слыша позади себя топот и ощущая дыхание смерти, я в долю секунды приняла решение, за какой из дверей искать убежище. Расстояние между мной и Ребеккой было не больше трех шагов, когда я, толкнув дверь ванной комнаты, прыгнула внутрь, захлопнула дверь и щелкнула задвижкой.
В ванной было темно, при слабом лунном свете, пробивавшемся сквозь жалюзи на окошке, я видела лишь расплывчатые контуры. Сердце, казалось, билось во всех частях моего тела: во рту, в ушах, даже в мозгу. Кроме сердцебиения, я слышала только стук в дверь — не тот слабый деликатный стук, в котором звучит просьба впустить; удары по двери говорили о намерении силой прорваться внутрь.
Я стояла как в столбняке, адреналин, погнавший меня вверх по лестнице, схлынул, оставив тупую беспомощность существа, оцепеневшего на дороге в свете фар.
Латунная защелка не выдержала бы серьезного напора — такую любая домохозяйка может установить сама. Подобные защелки спасают от неловких ситуаций, но не обеспечивают безопасность и уж никоим образом не предназначены для защиты от убийцы.
Совершенно безумные глаза… Вспомнив о них, я стряхнула с себя обреченность животного на дороге. Нащупав выключатель и включив свет, я принялась озираться в поисках хоть чего-нибудь, чем можно защититься. Латунная вешалка для одежды, стопка мягких полотенец пастельных тонов, плетеная бельевая корзина. Блестящий светлый кафель под ногами. Над идеально чистой раковиной — окно в сад, но слишком узкое для меня, сквозь него вряд ли пролез бы и тощий десятилетний пацаненок. Впрочем, даже если бы я сумела протиснуться, то все равно оказалась бы в западне: ванная-то на втором этаже, а по голой стене не спустишься. В оконном стекле я видела сразу две картины: внутреннее убранство чистой, обставленной всем необходимым ванной комнаты на фоне черной туманной пустоты снаружи.
Звать на помощь? Бесполезно — на много миль вокруг ни души… Оглушительный треск дал мне понять сразу две вещи. Первое — Ребекка пыталась выломать дверь чем-то большим и тяжелым. Второе — дверь уже поддалась напору. Изящная декоративная защелка почти вырвана из дерева, еще одно усилие — и мое положение круто изменится.
Нож для рубки мяса. Ее глаза и ее лицо… вот что видела Эленор Корбетт в последние мгновения своей жизни.
Мой взгляд лихорадочно метался по ванной в поисках чего-либо тяжелого, что могло бы послужить спасительным оружием, — и замер на кованой подставке, мостиком изогнувшейся над ванной и опиравшейся на ее края. Необычайно красивая вещь, возможно даже антикварная. Только бы мои глаза не обманулись, только бы это не был легкий муляж, наподобие птичьей кормушки, которая издали выглядит каменной, а на самом деле ее поднимет даже ребенок. Я взялась за подставку. Флаконы с шампунем и пеной для ванны, баллоны с дезодорантом разлетелись по полу; с некоторых слетели пробки, содержимое растеклось по кафелю. Мне повезло: полка оказалась такой же тяжелой, какой выглядела.
Я прижалась к стене возле двери, нутром чувствуя, что долго та не продержится, и не ошиблась: в следующий миг защелка отскочила и Ребекка ввалилась в ванную. В руках у нее был приставной столик с лестничной площадки; с его помощью она и справилась с дверью. Я подняла подставку над головой. Молниеносным движением Ребекка отшвырнула столик и бросилась на меня. В ее руке блеснул нож. Я закричала, и моя свободная рука инстинктивно метнулась вверх, чтобы отразить удар. Скользнув по локтю, нож вонзился в предплечье, а я, собрав все силы, нанесла удар сверху вниз зажатой в другой руке металлической подставкой. Спасая свою жизнь, я не сразу почувствовала, что ранена.
Мой удар попал в цель. Ребекка рухнула на пол как мешок с чем-то неживым, сыпучим, тяжелым.
Я в ужасе смотрела на обмякшее, недвижное тело. Прошло несколько секунд, прежде чем я заметила свою окровавленную руку; рана оказалась глубокой — густые красные капли шлепались на кафельные плитки пола рядом с лицом Ребекки.
И тогда я заплакала.
Эпилог
Я и сейчас отчаянно путаюсь в событиях, что произошли сразу после смерти Ребекки Фишер, — словно накачалась алкоголем или наркотиками. Мои воспоминания нельзя назвать туманными, скорее они смахивают на черные дыры в космосе; такие воспоминания никогда не всплывают в памяти от какого-нибудь внешнего толчка — нет, они исчезают навечно, как несохраненные данные с жесткого диска компьютера.
Кое-что я все же припоминаю, но высвечиваются отдельные образы, и общая картина возникает лишь на мгновение, чтобы так же внезапно исчезнуть. Так мощнейшая лампа, вспыхнув на одну наносекунду, выхватывает какую-то деталь в темной комнате — и ослепляет. Именно так мне вспоминаются те события; уж не знаю, такими ли я видела их в то время.
Помню телефон на столе в спальне, где я прежде никогда не была. На периферии моего зрения — смутно знакомые безделушки и фотографии, тусклый блеск металлических спинок кровати, сложенное покрывало, смятые простыни. Раненой и все еще кровоточащей рукой я снимаю трубку телефона. Рука обмотана полотенцем бледно-абрикосового цвета, по которому медленно расплывается кровавое пятно. Раздумываю, куда звонить сначала — в «скорую помощь» или в полицию.
Следующая вспышка: истерический рассказ в трубку, слова путаются, теряют смысл, будто я говорю на иностранном языке. Терпеливый голос на другом конце линии, который становится тревожным, когда я произношу мертвая. Полотенце у меня на руке уже алое, а не абрикосовое. Голова кружится, мир уплывает…
Еще вспышка: я тащусь мимо ванной и вижу кафель, заляпанный моей кровью, повсюду туалетные принадлежности. Смешались ароматы шампуня, пены для ванн, кондиционера. Запах провинциальной аптеки не сочетается с телом Лиз, распростертым на кафельном полу. В голове бьется назойливая мысль: «Не Лиз, а Ребекка. Ребекка».
Полицейские маячки, окрасившие в синий цвет вставку рифленого стекла на входной двери. Взволнованные голоса вокруг… все как в тумане. Светловолосый врач с темно-красным родимым пятном на щеке. Зарождающийся летний рассвет, когда машина «скорой помощи» привезла меня в больницу Борнмута.
