Гиллиан Флинн - Исчезнувшая
Голосок у нее тоненький, детский. Она смотрит на ряд камер и вдруг оборачивается, словно в испуге. Румянец, красный, как яблоко, расплывается пятнами на щеках.
— Я… я… — Энди плачет.
Ее мать — а это видно по таким же огромным анимешным глазам — кладет ладонь ей на плечо. Девушка продолжает читать по бумажке:
— Мне стыдно за свой поступок. Я хочу попросить прощения у родственников Эми за то, что внесла свою лепту в их боль. Я сотрудничаю с полицией по любым вопро… Ой, я это уже говорила.
Она неуверенно улыбается, а собравшиеся репортеры подбадривают ее смешками.
— Бедная дурочка, — говорит красноволосая.
Она мелкая шлюшка, за что ее жалеть? Представить трудно, чтобы кто-то пожалел Энди. Буквально отказываюсь в это поверить…
— Я двадцатитрехлетняя студентка, — продолжает она. — Я прошу об одном: дайте мне справиться с болью, дайте мне немного времени…
— Удачи тебе, — бормочу я, глядя, как Энди уходит, а полицейский, сопровождающий ее, отказывается отвечать на вопросы журналистов.
Ловлю себя на том, что поворачиваюсь влево, будто желаю проследить за ними.
— Бедная овечка, — говорит пожилая женщина. — Она выглядит напуганной.
— Наверное, он все-таки убийца.
— Он был с ней больше года.
— Подонок!
Слегка толкнув меня локтем, Дези спрашивает одними глазами: «Ты знала? Ты в порядке?» Мое лицо перекошено яростью — какая еще, к матери, бедная овечка! — но я притворяюсь, что всему виной известие об измене Ника. Я киваю, улыбаясь. Да-да, я в порядке… Но когда мы собираемся идти дальше, я вижу своих родителей, приближающихся к микрофону. Как всегда рука об руку, как всегда — пара. Похоже, что мама недавно подровняла волосы. Я задумываюсь, стоит ли обижаться на то, что она находит время заниматься собой, когда ее дочь исчезла. Когда кто-нибудь умирает, а его родня продолжает вести привычный образ жизни, всегда слышишь: имярек этого как раз и хотел. А вот мне этого почему-то не хочется.
— Наше заявление будет очень коротким, — говорит мама. — На вопросы отвечать не станем. Для начала мы бы хотели поблагодарить за огромную поддержку, оказанную нашей семье. Кажется, что весь мир любит Эми так же, как и мы. Эми, мы помним твой нежный голос, твой мягкий юмор, твой живой ум и доброе сердце. Ты и в самом деле удивительная. Мы вернем тебя. Я уверена, у нас все получится. Это во-первых. Во-вторых, мы поняли, что совсем не знали нашего зятя Ника Данна до сегодняшнего утра. С самого начала этого кошмара он был менее внимательным, менее заинтересованным, менее обеспокоенным, чем следовало. Трактуя сомнения в его пользу, мы приписывали отстраненность Ника душевному потрясению. Теперь же мы знаем, как обстоят дела в действительности. Мы отказываемся поддерживать Ника. Впредь мы будем самостоятельно заниматься поисками Эми, не переставая надеяться, что ты, доченька, вернешься к нам. Твоя история не закончена. Весь мир ждет новой главы.
«Аминь», — слышится мне чей-то голос.
Ник Данн
Спустя десять дней.
Шоу закончилось. Энди и Эллиоты скрылись из виду. Продюсер Шэрон, топнув ногой, выключила телевизор. Все, кто был в помещении, повернулись ко мне, как будто я гость на вечеринке, который нагадил на полу. Шэрон улыбалась чересчур бодро, отчего ботоксное лицо пошло складками не там, где нужно.
— Ну? — прозвучал в тишине ее хорошо поставленный голос. — Как это, мать вашу, понимать?
— Это и была наша бомба! — шагнул вперед Таннер. — Ник подготовлен, он может немедленно прокомментировать их заявления. Жалко, что опоздали, но в некотором роде для вас, Шэрон, так даже лучше. Вы первая, кто получит объяснения Ника.
— Будет лучше, если Нику найдется что сказать в свое гребаное оправдание, — процедила она, вставая, и добавила, не обращаясь ни к кому: — Сделаем это. Сделаем прямо сейчас.
Шэрон Шайбер вернулась и круто взялась за меня. По Нью-Йорку ходили слухи, что она в свое время хорошо погуляла, но вернулась к мужу, — одна из многих кулуарных историй журналистского мирка. Это произошло лет десять тому назад, но, как я догадывался, желание оправдывать свой поступок оставалось. А теперь понял, что не ошибся. Она сияла, проявляла заботу, льстила и подначивала. Она искренне улыбалась мне полными блестящими губами, опираясь подбородком на сцепленные пальцы, и задавала прямые, жесткие вопросы, на которые мне удалось дать достойные ответы. Конечно, как лгун я в подметки не гожусь той же Эми, но, когда клюнет жареный петух, способен на многое. Я вошел в образ мужчины, который любит жену, обидел ее своей изменой и готов на все, чтобы искупить вину.
Минувшей ночью я нервничал и потому не мог уснуть. Пришлось залезть в Интернет и посмотреть заявление Хью Гранта в шоу Джея Лено в 1995 году, где он винился перед всей американской нацией за постыдный инцидент с проституткой. Он запинался, заикался, корчился, будто кожа стала на два размера меньше и немилосердно жмет. Но никаких оправданий типа: «Я думаю, вы знаете, что есть плохие поступки и есть хорошие поступки, и вот я совершил плохой поступок… — так уж получилось». Черт возьми, парень сработал отлично — он выглядел робким, неуверенным, до того расстроенным, что всем так и хотелось проявить участие и поддержать. «Эй, приятель, ну чего такого ты натворил? Не изводи себя…» Именно такого эффекта я и добивался. Я так долго пересматривал ролик, что опасался подцепить британский акцент.
Я был абсолютно фальшив: муж Эми, который раньше не умел каяться, наконец-то научился, использовав слова и эмоции, позаимствованные у актера.
И ведь получилось!
— Знаете, Шэрон, я совершил дурной поступок, можно сказать непростительный. Мне нет оправданий, я пал в собственных глазах — никогда не думал, что смогу изменить жене. Мне нет прощения… Нет прощения, но я хочу, чтобы Эми вернулась, и тогда я остаток жизни проведу, искупая вину, ухаживая за ней так, как она этого заслуживает.
«Уж она бы получила от меня по заслугам!»
— Но вот что я хочу сказать, Шэрон. Я не убивал Эми. Я бы в жизни не причинил ей боли. Мне кажется, вот что происходит на самом деле… Всю шумиху, связанную с моим именем, я мысленно называю (смешок) эффектом Эллен Эббот. Плоды не самой достойной и ответственной журналистики. Муж. Я думаю, общественность просто приучили к этой мысли, даже полиция принимает такое положение дел как данность. С самого начала все были уверены, что я убил свою жену. Почему? Да просто нам вдалбливали это раз за разом. Это плохо, с точки зрения морали неправильно. Я не убивал Эми. Я хочу вернуть ее.
Я знал наверняка: Шэрон захочет выставить Эллен Эббот беспринципной охотницей за высокими рейтингами и дешевыми сенсациями. Для ее величества Шэрон, двадцать лет проработавшей в массмедиа, прославившейся интервью с Арафатом, Саркози и Обамой, оскорбителен сам факт существования Эллен Эббот. Я-то журналист (вернее, был им), у меня есть свой опыт. Когда я произнес слова «эффект Эллен Эббот», губы Шэрон дрогнули, тонкая бровь чуть приподнялась, все лицо просветлело. Я попал в десятку.
В конце интервью Шэрон заключила мою руку в свои ладони, прохладные и немного шершавые — я слышал, она заядлая гольфистка, — и пожелала мне удачи:
— Я буду пристально следить за вами, друг мой.
После поцеловала в щеку Го и покинула нас, показав спину, стянутую множеством булавок, призванных избавить лицевую часть платья от самых мельчайших морщин.
— У тебя, мать твою, отлично вышло! — заявила сестра, когда мы шли к выходу. — Ты выглядел совершенно другим. Решительным, но не самоуверенным. Даже челюсть была не такая… дебильная.
— Избавился от ямки на подбородке.
— Ну да, почти. Ладно, пойдем домой! — Она крепко хлопнула меня по плечу.
Я узнал, что интервью, записанное Шэрон, завтра будет показано сразу двумя источниками — кабельной сетью и эфирной. А потом и другие подхватят новость — раскаяние и прощение разбегутся по принципу домино. Наконец-то мне удалось получить контроль над ситуацией. Я не собирался и впредь довольствоваться ролью виноватого мужа, или эмоционально подавленного мужа, или бессердечного мужа-изменщика. Я стал человеком, в шкуре которого бывали многие мужчины, да и женщины тоже: «Я изменял жене, вел себя как последний говнюк, но я готов приложить усилия, чтобы все исправить. Ведь я настоящий мужчина».
— А ведь у нас все хорошо, — подытожил Таннер Болт, когда мы вернулись ко мне домой. — Теперь, благодаря Шэрон, эпизод с Энди не выглядит так ужасно, как могло бы быть. Нужно только держаться на шаг впереди.
Зазвонил телефон. Номер Го. Она говорила тонким, ломающимся голосом:
— Здесь полиция с ордером на обыск дровяного сарая. В дом папы они тоже отправились. Я боюсь.
Когда мы приехали, Го, сидя на кухне, курила сигарету за сигаретой. Судя по уродливой пепельнице из семидесятых годов, она приканчивала вторую пачку.
