Карл Хайасен - Клинический случай
Я осторожничаю: не начинаю выспрашивать подробности ее замужества.
– Итак, Дженет, какую конкретно лапшу вы имели в виду?
– Клио соврала насчет своего альбома – «Треснувшее сердце» или как его там. Джимми его не продюсировал.
На носу у Дженет веснушки и солнечные очки «Вэйфарер»; у нее непослушные пепельные волосы, а в ушах огромные зеленые серьги, напоминающие рождественские украшения. Одета она в светлый топ без бретелек и узкие джинсы. Она выглядит лет на пять моложе своего брата.
– Откуда вы знаете, что он не продюсировал альбом? – интересуюсь я.
– Во-первых, Джимми сказал бы мне, а во-вторых, он был слишком занят работой над своим собственным новым альбомом.
– Погодите-погодите. – Я вытаскиваю ручку и блокнот.
– Да я даже не знала, что Клио работает над альбомом. Брат ни слова об этом не говорил.
– Когда вы беседовали с ним последний раз?
– В день его смерти. – Дженет дует на свой кофе, и ее очки запотевают.
– Он звонил вам с островов? Она кивает:
– Я сама не могу ему звонить. Если она рядом. Клио мои звонки бесят.
В отличие от вдовы, Дженет говорит о покойном брате в настоящем времени, поэтому я начинаю ей верить. Я записываю все, что она говорит, хотя понимаю, что информация мне уже вряд ли когда-нибудь пригодится. Некролог – скоропортящийся товар.
Кроме того, это всего лишь ее слова против слов Клио.
– Она даже не упомянула его новый альбом? – недоумевает Дженет.
– Ни единого намека.
– Вот мразь. – Ее голос дрогнул. Она замирает, так и не поднеся чашку с кофе ко рту.
– Она сказала, что Джимми не собирался возвращаться в музыкальный бизнес, пока не встретил ее, – говорю я.
– И вы ей поверили?
– А почему нет? Он не выпустил ни единого альбома со времен «Стоматозника». Если бы вы мне перезвонили вчера, статья получилась бы совсем иной.
Как это низко – сваливать вину за искажение фактов на скорбящую родственницу. Но Дженет, кажется, не обиделась.
– К вашему сведению, – говорит она, – мой брат работал над этим альбомом четыре года. Может, даже пять.
Меня слегка мутит. Какой-нибудь музыкальный журналист наверняка знает о незаконченном альбоме Джимми Стомы, и эту новость он красиво преподаст в другой газете. Я мог бы написать об этом свою статью, если бы вдова Джимми потрудилась поставить меня в известность.
– Вы что-то переменились в лице, мистер Таггер. Пончик несвежий?
– Зовите меня Джек. Почему Клио недолюбливает вас?
– Потому что я вижу ее насквозь, – слабо улыбается Дженет. – Теперь и вы тоже увидели.
Я провожаю сестру Джимми до ее машины; это старая черная «миата». Скорее уж крысиное дерьмо поедет, чем эта колымага. На мой немой вопрос Дженет отвечает:
– Я врезалась в «скорую». – И затем добавляет: – Не бойтесь. Не нарочно.
Я говорю ей, что у меня есть еще один вопрос, самый тяжелый:
– Вы уверены, что ваш брат действительно мертв? Некоторое время она смотрит на меня.
– Хорошо, что вы спросили, – наконец говорит она. – Давайте-ка прокатимся.
Морг всего в двух кварталах от автомагистрали. Здание как две капли воды похоже на все остальные похоронные заведения Америки: колонны, кирпичный фасад и аккуратная живая изгородь.
Я ненавижу морги. Я пишу о смерти – и с меня этого достаточно, но если уж выбирать, я скорее отправлюсь на место убийства бензопилой, чем в похоронную контору.
– Когда вы мне звонили вчера, – говорит Дженет, – я была здесь.
Нам приходится вылезать из ее машины через крышу, потому что смятые двери заклинило.
– Значит, вы уже видели тело? – спрашиваю я.
– Ага.
– Что ж, придется поверить вам на слово, что Джимми мертв.
Дженет снимает солнечные очки, и я вижу, что она много плакала.
– Этому вас учат на факультете журналистики? – спрашивает она. – Верить любому бреду, который услышите? А что, если я вру?
– Вы не врете, – возражаю я, старый матерый журналюга.
Я вхожу за ней внутрь. Какой-то тип, источающий аромат тухлых гардений и похожий на торговца подержанной мебелью, бесшумно скользит по коридору, но, увидев Дженет, резко отскакивает в сторону – очевидно, они уже успели пообщаться.
– Ну что, уже поджарили моего братца?
– Простите? – Тип выдавливает такую улыбку, как будто у него несварение желудка.
– Кремация, Эллис. Припоминаете?
– Еще целый час.
– Отлично, – кивает Дженет. – Я хочу еще раз взглянуть на него.
Эллис, управляющий похоронным бюро, украдкой смотрит на меня. Я знаю этот взгляд – он думает, что я из полиции. Возможно, все дело в моем галстуке: ему самое место в коллекции Джека Уэбба.[20]
Эллис спрашивает:
– Что-то случилось?
Дженет, не дрогнув, отвечает:
– Это барабанщик из первой группы Джимми. Он специально прилетел с Гавайев.
Эллис облегченно вздыхает. Мы следуем за ним по коридору до двери с табличкой «Посторонним вход воспрещен». Слава богу, это не крематорий.
В комнате рядочком стоят четыре деревянных гроба на каталках. Во Флориде каждый труп бальзамируют и кладут в гроб, даже если ему ничего не светит, кроме кремации. Просто у нас есть такой закон – вероятно, его придумали специально для владельцев похоронных бюро. Дженет показывает на светлый ореховый гроб с оранжевой биркой, прицепленной на одну из ручек.
– Билет в печку, – поясняет она.
Эллис угодливо открывает верхнюю половину крышки… и мы лицезреем Джимми Стому.
Учитывая его состояние, выглядит он сногсшибательно. Даже лучше, признаюсь вам, чем на обложках некоторых своих альбомов. Он такой худой и подтянутый – ни за что не догадаться, что в свое время он был потяжелее «Мясного Рулета».[21]
Джеймс Брэдли Стомарти возлежит перед нами в дорогущем прикиде: черном как смоль пиджаке от Армани поверх белой шелковой рубашки, застегнутой на все пуговицы. В ухе сверкает бриллиант. Его стриженые каштановые волосы, подернутые серебром, блестят от мусса. С него должен брать пример каждый покойный рок-музыкант.
Его сестра подходит поближе к гробу, и я ловлю себя на мысли: нам всем повезло, что его тело выловили так быстро. Эллис, похоронный тип, несомненно, со мной согласен: еще один день в компании акул под жарким багамским солнцем – и Джимми понадобился бы закрытый гроб.
Очень плотно закрытый.
– Вы неплохо над ним поработали, – говорю я Эллису, потому что именно это сказал бы придурковатый барабанщик, дружок Джимми.
– Спасибо, – кивает Эллис. А затем добавляет для Дженет: – Он был очень красивый мужчина.
– Да. Джек? – Она манит меня пальцем.
Я прошу Эллиса оставить нас наедине, и он с хорошо отрепетированным достоинством пятится вон из комнаты. Я знаю, он вернется позже – проверить, не испортили ли мы его Рождество, сперев раньше его серьгу у Джимми из уха.
– Бриллианты ведь не горят, – шепчу я на ухо Дженет.
– Пусть Клио об этом думает. Она выбирала гардероб, – отмахивается Дженет, и от этого нравится мне еще больше.
– Что ж, выглядит неплохо. Он, я имею в виду.
– Да, – отзывается она.
Мы стоим рядышком у гроба. Теперь, когда я лично убедился, что Джимми Стома мертв, мне становится не по себе. Я борюсь с желанием немедленно удрать из морга. От трупа пахнет дорогим одеколоном; точно так же пахло от парня, с которым я столкнулся у лифта, когда выходил от вдовы Джимми. Я уверен, это любимый запах Клио. Бедняга, наверное, вспыхнет как факел, когда его сунут в печку.
– Что вы знаете о вскрытиях, Джек? – говорит Дженет.
– Перестаньте. Давай уйдем отсюда.
– Вы когда-нибудь присутствовали при вскрытии?
– Да, – отвечаю я. Несколько раз.
– Они потрошат тело, да? – продолжает Дженет. – Я видела передачу по «Дискавери» – они вынимают все органы и взвешивают. Даже мозг.
Теперь она склоняется над гробом, ее лицо в паре дюймов от лица ее покойного брата. Я стараюсь дышать глубоко, чтобы не грохнуться в обморок.
– Удивительно, – замечает она, – как им удалось его снова собрать. По виду и не скажешь. Правда, Джек?
– Да, не скажешь.
– Что ж, возможно, на островах это делают как-то иначе.
– Скорее всего, – говорю я.
– Хммм, – бормочет Дженет, что-то пристально разглядывая.
Примерно через три минуты кислорода в комнате не остается – я его весь высосал. Пора уходить. Я не хочу задохнуться в парах одеколона покойника.
– Давайте это сделаем, – говорю я.
– Что?
– Вы прекрасно меня поняли.
Дженет отходит от гроба:
– Хорошо, приступайте.
Дрожащими руками я вожусь с пуговицами, расстегиваю сверху вниз. Глупо, но я пытаюсь расстегнуть его шелковую рубашку так, чтобы она не помялась, – как будто в крематории кто-то обратит на это внимание.
Готово. На загорелой груди музыканта под выгоревшими до золотистого цвета волосами я вижу скандально известную татуировку Джимми, она занимает все пространство от груди до пупа: обнаженная пышнотелая блондинка, а вокруг нее кольцами обвилась анаконда с фаллосом вместо головы. Смерть не повредила это произведение искусства.
