Кит Маккарти - Тихий сон смерти
Уортон сделала для себя определенные выводы и первые три недели держалась замкнуто.
А теперь это. Что ж, по крайней мере она получила ответы на некоторые вопросы.
— Не все, что говорят обо мне, правда.
Его ответ прозвучал совершенно безразлично:
— Ну и?.. Что же правда, а что вранье?
Сейчас они огибали больницу по периметру, направляясь через задний двор ко въезду в морг. Беверли собралась было отрицать высказанные Ламбертом обвинения в ее адрес, но, подумав, решила, что делать этого не стоит. Этот тип поверит только в то, во что хочет верить. Она подумала, что если и возможно изменить его отношение к ней, то уж никак не словами, и ограничилась лишь одним замечанием:
— Прежде всего я очень хороший полицейский.
Она свернула налево, в огороженную часть двора, куда подъезжали катафалки, и остановила машину у самых дверей морга. Выходя из автомобиля, Ламберт коротко бросил:
— Докажите это, инспектор.
У Хартмана не было необходимости вписывать свое имя в график дежурств по коронерским вскрытиям, но обойтись без денег, которые за это платили, он не мог. Прошло уже двадцать минут с момента его появления в больнице, а он, даже не расстегнув пальто и не сняв шарф, продолжал сидеть в своем кабинете, погрузившись в тысячи мечтаний, которые никак не хотели сбываться. Он провел жуткую ночь: не переставая орали дети, воняло рвотой, а из головы у него не выходили финансовые проблемы. И сейчас он сидел в своем убогом кабинетике, усталый и потерянный, мрачно думая о том, что рабочая атмосфера ничуть не избавила его от всего этого. Дорога из дома на службу была гадостной, погода и того хуже, и пропитанный смогом лондонский воздух, словно яд, проникал ему в желудок.
Хартман прикрыл глаза, страстно желая покоя — может быть, даже вечного покоя. Голова его непроизвольно откинулась назад, рот приоткрылся. В кабинете было зябко, несмотря на то что вентилятор-обогреватель был включен и вибрировал во всю мощь. Хартмана, хотя он и был в пальто, время от времени пронимала дрожь — отчасти вследствие холода, отчасти, как он подозревал, из-за жалости к самому себе.
Почему он продолжает тратить столько денег?
Этот вопрос возникал в его голове каждый месяц, обычно будучи спровоцирован счетами по кредитной карточке, а в это утро зазвучал с особой силой. И все из-за этого мерзкого письма от букмекера! Сейчас этот вечный вопрос снова возник сам собой, и снова на него не находилось ответа. На что же все-таки у него уходят деньги?
Вопрос этот, больше похожий на приговор, звучал, как всегда, безадресно, но Хартман был обречен мучиться им каждый месяц. Сколько бы он ни крутил и ни вертел свой банковский счет, решение не приходило. А может быть, решения и не было, может быть, это все равно что иррациональное число вроде числа пи. Хартман считал, и не без оснований, что не является мотом, но и на скупца он тоже не походил. Он предпочитал называть себя щедрым, хотя ни за что не смог бы ответить, по отношению к кому он эту щедрость проявлял.
Хартман решил, что заболел. Он поднялся из-за стола и подошел к зеркалу, висевшему над раковиной у двери. Рассматривая свое отражение и стараясь отыскать в нем признаки болезни, он подумал, что, наверное, подхватил заразу от детей. Меж тем зеркало беспристрастно отражало мужчину чуть выше среднего роста, с пегими волосами, голубыми глазами на продолговатом лице, профилем, который называют орлиным (правда, одна знакомая Хартмана, теперь уже бывшая, называла его за этот орлиный профиль «носатым»), красиво очерченным ртом, но неровными и редкими, впрочем, довольно белыми зубами. Для своих лет он был несколько полноват, но одежда, как ему казалось, неплохо скрывала образовавшуюся дряблость; о своих хилых мышцах он вспоминал лишь при определенных обстоятельствах — что, впрочем, случалось нечасто, поскольку Аннетт нередко находила повод уклониться от исполнения супружеского долга.
Да, немного бледноват, подумал он, под глазами мешки, к тому же слегка подташнивает. Он вздохнул. Никак нельзя болеть, особенно сейчас, когда предстоит выполнить работу для коронера, которая означает дополнительные деньги.
Его мысли прервал резкий телефонный звонок, вернувший обладателя орлиного профиля с небес на землю.
— Да.
— Доктор Хартман?
Голос в трубке показался Хартману знакомым, но он никак не мог сообразить, кто это. Как бы то ни было, голос не вызывал приятных ассоциаций.
— Слушаю.
— Это Фрэнк Каупер.
Отсутствие приятных ассоциаций сразу объяснилось. Хартман не успел произнести ни слова, как Каупер вновь заговорил:
— Я подумал, что нужно обсудить с вами один случай, которым вам предстоит заниматься сегодня.
«Берегись сотрудника коронерской службы, который хочет переговорить с тобой о вскрытии!»
Он еще не знал, что там у них запланировано на сегодня, но не собирался показывать это Кауперу.
— Какой именно случай? — как можно более вежливо поинтересовался он.
— Это девушка, Миллисент Суит.
— Ну и что с ней?
Голос в трубке на время замолчал. Официально полиция не потребовала проведения судебно-медицинской экспертизы, но, если Кауперу сейчас не удастся правильно выстроить разговор, Хартман забеспокоится. Если он откажется от аутопсии и заявит, что не понимает, почему ее должен проводить патологоанатом министерства внутренних дел, то все старания Каупера останутся втуне.
— Она была обнаружена в собственной квартире. Полиция провела полный осмотр, никаких подозрительных следов, никаких признаков, что там побывал еще кто-то…
Хартман был не настолько выбит из колеи, чтобы не заметить в словах Каупера скрытой нотки удовлетворения.
— …но такое впечатление, будто она сильно обожжена.
Смерть от огня всегда создает проблемы — это слишком удобный способ скрыть любые улики. Еще до того, как Каупер закончил говорить, Хартман подумал, что не стоит браться за вскрытие.
— Хм…
— Вот что странно: ее одежда не обгорела и квартира в полном порядке.
— Хм… — На этот раз на полтона ниже.
Каупер засмеялся, после чего произнес:
— Вы понимаете, что я имею в виду, не так ли? Ни о каком убийстве в данном случае говорить не приходится, но все равно это как-то странно. — И он снова засмеялся.
Вся эта история Хартману не понравилась. Он знал, что Каупер — проходимец, который при каждом удобном случае пытается обманом заставить его или кого-нибудь из его коллег провести аутопсию — процедуру, которую положено проводить судмедэкспертам. Самым памятным для Хартмана был случай, когда в ванной комнате нашли тело с пятьюдесятью тремя ножевыми ранениями, и, кроме того, на голове несчастного был след от удара молотком. Однако в хитро составленной Каупером справке об этих ранах ничего не упоминалось, а заключение гласило, что «никаких подозрительных обстоятельств» не обнаружено.
Конечно, Каупер — еще тот фрукт, но существовала и другая сторона вопроса, весившая восемьдесят фунтов стерлингов.
Всего лишь восемьдесят фунтов, но эти восемьдесят фунтов Хартману отнюдь не помешали бы.
— Дом не был вскрыт?
Каупер заверил, что никаких следов взлома в квартире Миллисент Суит не обнаружено.
— В комнате есть камин?
На этот раз Кауперу пришлось хорошенько подумать, прежде чем дать ответ.
— Да, но умершая находилась на значительном расстоянии от него.
— Огонь в камине горел?
— Нет.
Уверенность, с которой это было произнесено, произвела впечатление; впрочем, отрицательные ответы Каупер всегда давал не задумываясь. Хартман поколебался, но недолго:
— Вот что, Фрэнк. Я посмотрю. Если тело выглядит чистым, я продолжу, но если найду что-нибудь странное, то немедленно вызову судебных медиков.
Это было не совсем то, что хотел бы услышать Каупер, но он был реалистом и не особенно надеялся на более обнадеживающий ответ.
— О'кей, док.
Он попытался попрощаться просто и непринужденно, но Хартману его голос показался на удивление безразличным.
Хартман снял пальто и попытался придать себе бодрый вид — вид человека, довольного жизнью и готового в любой момент приступить к работе. Однако его глаза, словно намеревавшиеся выскочить из орбит, и обтянутые замерзшей кожей острые скулы отказывались подчиняться и не реагировали на усилие мимических мышц. А тут еще, как назло, очередной приступ тошноты заставил его остановиться, и, чтобы не потерять равновесия, Хартман вынужден был ухватиться за ручку двери своего кабинета. Когда ему стало немного легче, он наконец вышел в коридор, выкрашенный в мрачный коричневый цвет.
Помещение, где размещалось отделение, явно было спроектировано архитектором, который не собирался сам здесь работать. Возможно, конечно, что где-то и существуют проектные мастерские, в которых половина комнат лишена естественного освещения, стены не оштукатурены (возможно, шоколадно-коричневая окраска шлакобетонных блоков как раз и являлась попыткой замаскировать этот недостаток), а все идеально ровные коридоры стыкуются под столь же идеально прямыми углами. Возможно, такие учреждения где-то и существуют, но Хартман в этом сильно сомневался. Любой новый сотрудник или посетитель был обречен потратить огромное количество времени на бессмысленные скитания по этим похожим друг на друга коридорам, освещенным мертвенным светом. Каждый уголок пространства пробуждал тягостные чувства, сходные с теми, какие возникают при посещении психиатрической клиники.
