Никки Френч - Убей меня нежно
Я позвонила в дверь, и Адам тут же открыл, я даже не успела приготовить улыбку и шутливое приветствие. Мы едва не занялись любовью на лестничной клетке, однако все-таки смогли перебраться в квартиру. Мы не стали снимать одежду и ложиться. Адам распахнул на мне пальто, задрал юбку и вошел в меня прямо стоя. Все закончилось через минуту.
Потом он снял с меня пальто, поправил юбку и поцеловал сначала в глаза, затем в губы. Исцеляя меня.
— Нам нужно поговорить, — сказала я. — Нам надо подумать о...
— Знаю. Подожди. — Он пошел на кухню, и я услышала, что он включил кофейную мельницу. — Вот. — Адам поставил на маленький столик кофейник и пару миндальных круассанов. — Купил внизу.
Я вдруг поняла, что голодна. Адам смотрел, как я ем, словно происходило что-то значительное. Один раз он подался вперед и снял у меня с нижней губы крошку от круассана. Потом налил мне вторую чашку кофе.
— Нам надо поговорить, — повторила я. Он ждал. — Я имею в виду, что не знаю, кто ты такой. Не знаю твоей фамилии, вообще ничего о тебе.
Он пожал плечами.
— Меня зовут Адам Таллис, — просто сказал он, словно отвечая разом на все мои вопросы.
— Чем ты занимаешься?
— Занимаюсь? — переспросил он, словно все это было в далеком прошлом. — Разными вещами в разных местах, зарабатываю. Но по-настоящему я занимаюсь тем, что, когда могу, лазаю по горам.
— Что? По горам? — Я почти вскрикнула, пискливо и изумленно.
Он рассмеялся.
— Да, по горам. Я занимаюсь этим в одиночку или вожу группы.
— Водишь группы? — Я превращалась в эхо.
— Разбиваю палатки, таскаю богатых туристов на веревочке на знаменитые вершины, чтобы они могли потом всем рассказывать, что побывали там. Такими вот вещами я занимаюсь...
Я вспомнила его шрамы, сильные руки. Альпинист. Что ж, прежде мне не доводилось встречаться с альпинистами.
— Звучит... — я чуть было не ляпнула «заманчиво», но вовремя остановилась, чтобы не сболтнуть очередную глупость, и вместо этого договорила, — как что-то, о чем я ничего не знаю. — Я улыбнулась ему, ощущая легкую эйфорию от полной новизны происходящего. У меня кружилась голова.
— Это ничего, — сказал он.
— А я Элис Лаудон, — чувствуя себя идиоткой, представилась я. Несколько минут назад мы занимались любовью и смотрели друг на друга с восхищением. Что я могла сказать о себе такого, чтобы здесь, в маленькой комнате, это имело хоть какой-то смысл? — Я как бы ученая, исследователь, хотя сейчас работаю в компании под названием «Дрэг». Это очень известная компания. Руковожу там проектом. Я приехала из Вустершира. У меня есть друг, и я живу у него в квартире. Здесь же я не должна была оказаться. Это неправильно. Вот, почти все.
— Нет, не все, — сказал Адам. Он взял чашку у меня из рук. — Нет, не все. У тебя светлые волосы, темно-серые глаза и вздернутый нос, а когда ты улыбаешься, у тебя морщинки. Я увидел тебя и не смог отвести взгляда. Ты колдунья, очаровала меня. Ты не знаешь, что делаешь здесь. Ты потратила весь уик-энд, решая, должна ли снова встречаться со мной. А я потратил целый уик-энд на то, чтобы осознать: мы должны быть вместе. И чего тебе хочется, так это раздеться передо мной, прямо сейчас.
— Но вся моя жизнь... — начала я. И не смогла продолжить, потому что уже не знала, чего стоила вся моя жизнь. Вот они мы, в маленькой комнате в Сохо, прошлое стерто, и будущее тоже, только я и он, и я не имею ни малейшего представления, как быть.
* * *Я провела там весь день. Мы занимались любовью, разговаривали, хотя позднее я не могла вспомнить, о чем, просто какие-то мелочи, разрозненные воспоминания. В одиннадцать он надел джинсы, майку и спортивную куртку и сходил на рынок. Вернулся и скормил мне арбуз, холодный, сочный. В час он сделал нам омлет, нарезал помидоры и открыл бутылку шампанского. Это было настоящее шампанское, не простое белое игристое вино. Он держал бокал, пока я пила. Потом сам выпил и напоил меня изо рта. Он уложил меня на кровать и стал рассказывать о моем теле, перечисляя его достоинства, словно по каталогу. Он вслушивался в каждое произнесенное мной слово, по-настоящему вслушивался, словно складируя его в голове, чтобы вспоминать позже. Занятия любовью, разговоры и еда перетекали одно в другое. Мы поглощали еду, словно поедали друг друга, и трогали друг друга, когда разговаривали. Мы занимались любовью в душе, на кровати, на полу. Мне хотелось, чтобы этот день длился вечно. Я чувствовала себя до боли счастливой, такой обновленной, что едва узнавала себя. Каждый раз, когда он отнимал от меня свои руки, я ощущала холод, одиночество.
— Мне нужно идти, — проговорила я наконец. На улице было темно.
— Я хочу тебе кое-что подарить, — сказал он и снял с шеи кожаный шнурок со спиралькой.
— Но я не смогу носить это.
— Дотрагивайся до нее иногда. Положи ее в бюстгальтер, в трусики.
— Ты безумец.
— Я без ума от тебя.
Я взяла шнурок и пообещала, что позвоню, и на этот раз он знал, что я говорю правду. Потом направилась домой. К Джейку.
Глава 5
Последующие дни превратились в череду обеденных перерывов, ранних вечеров, была одна целая ночь, когда Джейк уехал на конференцию, череду занятий любовью и еды, которую легко купить и просто есть: хлеб, фрукты, сыр, помидоры, вино. А я лгала, лгала, лгала, как никогда в жизни, — Джейку, друзьям, коллегам по работе... Я была вынуждена придумать целую серию параллельных миров встреч, совещаний и визитов, под прикрытием которых шла тайная жизнь с Адамом. Требовались неимоверные усилия, чтобы поддерживать состоятельность обмана, помнить, кому и что я наговорила. Поможет ли при защите то обстоятельство, что я была одурманена чем-то, что сама едва понимала?
Как-то раз Адам оделся, чтобы пойти купить что-нибудь поесть. Когда его ботинки простучали по лестнице, я завернулась в одеяло, подошла к окну и стала смотреть, как он пересекает улицу, обегая машины, и направляется к рынку на Бервик-стрит. После того как он скрылся из виду, я стала рассматривать других людей, которые шли по улице, куда-то спешили или неспешно брели, заглядывая в окна. Как они могут жить без страсти, которую чувствую я? Как они могут думать, что важно добраться на работу, спланировать отпуск или что-то купить, когда значение в жизни имеет только то, что чувствую я?
Все в моей жизни, что находилось за стенами этой комнаты в Сохо, казалось малозначительным. Работа была шарадой, которую я загадывала коллегам. Я была живым воплощением амбициозного администратора. Я по-прежнему помнила о друзьях, просто мне не хотелось их видеть. Собственный дом казался офисом или прачечной, где я появлялась время от времени, чтобы выполнить свои обязанности. И Джейк. Джейк. С этим обстояло неважно. Я ощущала себя человеком, который едет на потерявшем управление поезде. Где-то впереди, через милю или через пять тысяч миль, находится конечная станция, но на какое-то время все, что я чувствовала, сосредоточилось в самом процессе лихорадочной гонки. Адам появился из-за угла. Он посмотрел на окно и увидел меня. Он не улыбнулся и не помахал рукой, но ускорил шаги. Я была его магнитом, его собственностью.
* * *Когда мы закончили есть, я слизнула с его пальцев мякоть помидора.
— Знаешь, что мне нравится в тебе?
— Что?
— Во-первых... Все остальные знакомые облачены в своего рода униформу и носят вещи, которые к ней прилагаются: ключи, кошельки, кредитные карточки. Ты же словно только что свалился голый с другой планеты, нашел какую-то одежду и просто натянул ее на себя.
— Хочешь, чтобы я оделся?
— Нет, но...
— Но что?
— Когда ты только что шел по улице, я наблюдала за тобой. И главным образом думала о том, что все это великолепно.
— Правильно, — сказал Адам.
— Да, но, мне кажется, была еще одна тайная мысль — что однажды нам придется пойти туда, в мир. Я имею в виду, нам обоим придется, так или иначе. Встречаться с людьми, что-то делать, ну, ты понимаешь. — Когда я произносила эти слова, они звучали как-то странно, словно я говорила об Адаме и Еве, которых изгоняют из райского сада. Я встревожилась. — Все, конечно, зависит от того, что ты хочешь.
Адам нахмурился:
— Я хочу тебя.
— Да, — сказала я, сама не понимая, что означает это «да».
Мы долго молчали, потом я сказала:
— Ты так мало знаешь обо мне, а я так мало знаю о тебе. Мы принадлежим разным мирам.
Адам пожал плечами. Он не считал, что это хоть что-то значит; ни мои обстоятельства, ни моя работа, ни мои друзья, ни мои политические взгляды, ни мои нравственные устои, ни мое прошлое — ничто не имело значения. Он признавал лишь некую Элис-сущность. В моей другой жизни я бы с пеной у рта спорила с ним по поводу его мистического восприятия абсолютной любви, так как я всегда считала, что любовь — это биологическая категория, связанная с дарвинизмом, что она прагматична, случайна, требует усилий, что она хрупкая. Теперь же, одурманенная и безразличная, я уже не могла вспомнить, во что верила, и словно вернулась к детскому восприятию любви как чего-то такого, что спасает от реального мира. Поэтому теперь я лишь сказала:
