Джонатан Келлерман - Книга убийств
Его отец, родившийся в Омахе, дружбу с фрицами считал возмутительным непотребством. Всякий раз, когда папаша Майло видел «вонючего хиппи в гитлеровской машине, похожей на жука», он поджимал губы и хмурился. Но Майло достаточно хорошо разбирался в истории, чтобы понимать: мир так же неизбежен, как война, и, хотя это кажется совсем уж неправдоподобным, когда-нибудь американцы будут отправляться в отпуск в Ханой.
Раны, нанесенные войной, рано или поздно затягивались, потому что в них не было ничего личного. Да, конечно, вряд ли он когда-нибудь забудет то жуткое ощущение, которое испытал, когда кишки выскальзывали из его пальцев, но воспоминание наверняка потускнеет…
Но такое… это было очень личным. Превратить человека в кусок мяса, в мусор, лишить его всего человеческого…
Майло сделал глубокий вдох, застегнул пиджак и заставил себя еще раз взглянуть на труп. Сколько же ей лет — семнадцать или восемнадцать? Только руки гладкие и белые, безупречные, были не перепачканы кровью. Тонкие пальцы, ногти с розовым лаком. Судя по всему — хотя сказать наверняка очень трудно из-за того, что с ней сотворили, — девушка была хорошенькая.
Ни капли крови на руках. Она даже не пыталась защищаться…
Девушка словно заморожена во времени, уничтожена — будто блестящие маленькие часики, растоптанные чьей-то ногой.
Даже после смерти ее не оставили в покое. Убийца согнул ее ноги в коленях и раздвинул.
А потом бросил лежать на земле, как свергнутую с пьедестала уродливую статую.
Помощник медэксперта сказал «множественные ранения», как будто нужно быть специалистом, чтобы это понять.
Швинн приказал Майло сосчитать раны, но задача оказалась не из простых. Колотые и резаные раны — это понятно, а вот как относиться к ожогам на запястьях и щиколотках? И как классифицировать ярко-красную полосу на шее? Швинн ушел за своим фотоаппаратом — словно фотограф-энтузиаст, — да Майло и не хотел у него ничего спрашивать, чтобы не выглядеть глупо.
Он решил перечислить ожоги в отдельной колонке и принялся считать более серьезные раны. Еще раз проверил количество ножевых ранений, нанесенных до и после смерти, на эти раны ему указал врач. Одна, две, три, четыре… пятьдесят шесть. Дальше он перешел к ожогам от сигарет.
Воспаление по краям указывало на то, что жертва получила их при жизни.
На земле почти не было крови, значит, девушку убили в другом месте, а потом привезли сюда.
На голове кровь засохла и привлекла тучи мух.
И завершающий штрих — с жертвы сняли скальп. Считать это одной огромной раной, или необходимо установить, сколько надрезов сделал преступник?
Вокруг тела вилась туча ночных насекомых, и Майло отдельной строкой записал: «С головы снята кожа». Затем нарисовал тело, с волосами, но получилось у него не слишком похоже, и кровь выглядела особенно отвратительно. Он нахмурился, захлопнул блокнот и, отойдя от тела, принялся разглядывать его под другим углом. Ему снова пришлось сражаться с новым приступом тошноты.
Черный старик, обнаруживший труп, расстался со своим ужином. С той самой минуты, как Майло увидел девушку, он изо всех сил боролся с тошнотой. Взял себя в руки, весь сжался и начал повторять заклинание в надежде, что оно поможет.
Ты не новичок. Ты видел еще и не такое.
Вот, например: дыра в груди размером с дыню, сердце, которое разорвалось прямо у него на глазах, паренек индеец из Нью-Мексико — Бредли Два Волка — наступил на мину и лишился всей нижней части тела, начиная от живота, но продолжал разговаривать с Майло, когда тот делал вид, что пытается ему помочь. Он смотрел на Майло своими мягкими карими глазами — живыми глазами, прости меня, Господи — был совершенно спокоен и что-то говорил, а у него уже ничего не осталось, и жизнь медленно вытекала из его тела. Разве это не хуже того, что он увидел сейчас? Майло пришлось вести беседу с верхней частью тела Бредли Два Волка, который рассказывал ему о своей хорошенькой подружке в Галистео и о том, что он собирается жениться на Тине, когда вернется в Штаты. И будет работать у ее отца, строить заборы для домов, и у них родится целая куча ребятишек. Ребятишек. А ведь у него ничего не осталось ниже…
Майло улыбался Бредли, Бредли улыбался ему, а потом умер.
Тогда было страшнее, но Майло удалось сохранять спокойствие и разговаривать с Бредли. Затем он все привел в порядок и положил то, что осталось от Бредли, в мешок, который оказался слишком большим. Он поставил на бирке имя Бредли, чтобы врач потом ее подписал. Следующие несколько недель Майло курил много травки, даже нюхал кокаин, а когда они были в увольнительной в Бангкоке, попробовал опиум. Все это не помогло, и он чувствовал себя ужасно, но главное — он справился.
Ты выдержишь, болван.
Дыши медленно, не давай повода Швинну прочитать тебе очередную лекцию.
Швинн вернулся и теперь щелкал фотоаппаратом. Фотограф из полицейского управления Лос-Анджелеса размахивал своей маленькой черненькой коробочкой, ласково поглаживая «Никон», насмешливо улыбался. Швинн не обращал внимания на его презрительные усмешки, он погрузился с головой в свой собственный мирок, снимал тело с разных сторон и под разными углами. Он подошел к телу совсем близко, ближе, чем осмелился Майло, и даже не отмахивался от насекомых, запутавшихся в его седых волосах.
— Ну и что ты думаешь, приятель?
— Про?.. — спросил Майло. Клик, клик, клик.
— Про плохого парня… Что тебе подсказывает внутреннее чутье?
— Маньяк.
— Ты так считаешь? — рассеянно проговорил Швинн. — Сумасшедший, из тех, что несут чушь и не контролируют себя? — Он отошел от Майло и опустился на колени рядом с изуродованной головой девушки. Да так низко, что вполне мог бы поцеловать окровавленное лицо. Улыбнулся. — Посмотри вот на это… чистая кость, несколько капель крови, сзади разрез… несколько разрывов, почти нет неровных краев — очень острый нож. — Клик, клик. — Маньяк… воин из племени апачей, который разговаривает с луной? Эй ты, мерзкая скво, а ну, отдай мне свой скальп.
Майло снова почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота.
Швинн поднялся на ноги, держа фотоаппарат на ремешке, поправил галстук. На простом лице жителя Оклахомы появилось удовлетворение. Он был холоден как лед. Как часто он видит такое? И как часто становишься свидетелем подобного, работая в отделе убийств? Первые семь смертей, даже Кайла Родригеса, вполне можно было перенести, но это…
Швинн показал на поднятые ноги девушки.
— Видишь, как он ее положил? Это послание, дружок. Он словно обращается к нам, будто говорит через нее с нами. Что она должна нам сказать, приятель?
Майло молча покачал головой.
— Он хотел, чтобы она сказала: «Трахните меня», — заявил Швинн. — Не только нам, всему миру. Давайте идите сюда все, весь проклятый мир. И трахните меня, дуру. Вы можете сделать со мной что захотите, а я вам не в состоянии помешать. Он использует ее как… марионетку. Знаешь, так дети играют в куклы и говорят за них то, что сами боятся произнести вслух. Этот тип точно такой же. Только он любит больших кукол.
— Он чего-то боится? — недоверчиво спросил Майло.
— А ты как думаешь? — сказал Швинн. — Мы с тобой имеем дело с трусом, он не умеет разговаривать с женщинами, боится нормально с ними трахаться. Это вовсе не значит, что он тряпка и слизняк. Он вполне может оказаться этаким могучим красавчиком. Он, конечно, ужасно нервничал, когда все это проделывал. — Швинн бросил взгляд на ноги девушки. — Положил ее здесь, на довольно открытом месте, его ведь могли увидеть. Вот что я хочу сказать: ты поиграл с телом, тебе нужно от него избавиться, ты засунул его в машину и пытаешься решить, где бы потом выбросить. Куда ты направишься?
— Куда-нибудь в тихое, пустынное место.
— Именно. Потому что ты совсем не нервный тип, для тебя задача состоит в том, чтобы выбросить труп. А наш клиент относится к другой категории. С одной стороны — он умен: положил тело у самой дороги, чтобы, как только закончит, сесть в машину и умчаться с места преступления. На сто первом шоссе никто ни на кого не обратил внимания. Он дождался наступления темноты, убедился сначала, что его никто не видит, остановился, положил труп и уехал в ночь. Отличный план. Время выбрано удачно, когда час пик уже прошел. Но он все-таки рискнул и немного задержался, чтобы поиграть со своей марионеткой. Значит, ему не просто нужно было избавиться от тела. Он устроил настоящее действо — и насладился творением собственных рук. Он не глуп и не безумен.
— Играет, — проговорил Майло, потому что такое объяснение показалось ему приемлемым.
Почему-то пришла мысль о шахматах, однако ему никак не удавалось уложить происшедшее в рамки какой-нибудь определенной игры.
