Максим Шахов - Дьявольский остров
– Здесь нет никаких званий! – еще громче проговорил Данила.
– Перестаньте, – оборвал их спор Шпильковский.
В этот момент с верхнего яруса нар упало тело. Небольшого роста красноармеец тут же сел на полу, широко расставив ноги, и принялся тереть ушибленную спину.
– Фельдшер! – скрипучим голосом начал звать он, – фельдшер! У меня что-то со спиной!
Это был Силантий Хомутарь, бывший командир танка, а теперь, как и все здесь, военнопленный – «заведующий» прачечной, о котором только что говорили «заговорщики».
«Танкист» что было силы начал трясти нары Шпильковского.
– Фельдшер.
Альберт Валерьянович сделал вид, что только что проснулся.
– Что у тебя, Силантий?
– Спина, ааа, – застонал он, – больно.
Чтобы разобраться, военфельдшеру пришлось вставать.
От стонов Хомутаря проснулся староста барака. Разминая затекшие ноги, он подошел к месту падения Силантия.
– Что тут у вас такое?
– Да вот, во сне вертелся и упал, – спокойно объяснил Шпильковский.
– Я спиной грохнулся, ох, – стонал Хомутарь.
Шпильковский внимательно посмотрел на круглую физиономию командира танка, в его маленькие мышиные глазки и подумал: «Подслушивал он нас или нет? На самом деле упал случайно или все-таки пытался голову свесить, чтобы лучше слышно было?»
Но на лице Хомутаря что-либо прочитать было невозможно. Одно из двух – или он умел хорошо прятать свои мысли, или был совсем недалеким.
– Что приснилось, как финнам сообщаешь, куда будет направлен удар танковой бригады? – громко сказал кто-то из военнопленных.
В бараке ходили неприятные разговоры, что Хомутарь в свое время сдал целую танковую колонну.
Его танк шел замыкающим, и на узком участке между двумя озерцами водитель не справился с управлением тяжелой машиной, и танк «ушел» в заболоченную жижу.
Колонна ушла, а Хомутарь и танкисты едва сумели выбраться из машины. И тут им снова не повезло. Их обнаружил разведотряд финнов. Из-под наставленных автоматов деваться танкистам было некуда.
Ну, Силантий Хомутарь и выложил все, что знал… И главное, Хомутарь рассказал, что вроде бы на него никто и не давил. Так, ляпал языком… Теперь же он все это отрицал. С утра бывший танкист бежал в свою прачечную, где с ним работала еще парочка «темных» и неприглядных личностей.
– Ушиб позвоночника и копчика. Неприятно, конечно, но ничего страшного в этом нет. Хорошо еще, что не головой ударился, – сказал после беглого осмотра военфельдшер.
Хомутарь медленно встал. Ростом он оказался ниже среднего, с кривыми ногами. Силантий попытался сначала нагнуться вперед, потом – назад, проверяя, действительно ли все так неплохо, и вдруг снова сильно застонал. Теперь проснулись военнопленные на соседних нарах.
– Хватит мне тут бардак разводить, – грозно сказал Хомутарю староста, – отбой.
Громко стеная, Силантий Хомутарь полез к себе наверх. На самом деле спина у него сильно болела, и взобраться на вторую полку никак не получалось. Тогда Пантелей Пудовкин толкнул его в бок, и Хомутарь перекинулся на свой ярус.
– И вам всем спать! – сказал староста, поправив усы. – Ложитесь, Альберт Валерьянович. До подъема можно еще хорошенько выспаться.
– Да, сейчас лягу. Только водички глотну.
– Может, вам кипяточку?
– Давайте, не откажусь.
Пантелей Пудовкин и Альберт Валерьянович подошли к «буржуйке». Староста налил из помятого чайника в металлическую кружку кипятку.
Шпильковский подул, попил.
– Спасибо, Пантелей, теперь пойду дальше сны досматривать.
– Что, небось Маруся снилась? – одними глазами улыбнулся Пантелей.
– Она… Почему я тогда на ней не женился? – задумался Альберт Валерьянович.
– Ничего. Вернетесь и сделаете предложение.
– Да… А вот вернусь ли? – вздохнул военфельдшер.
– Вернетесь, мы все вернемся. Война долгой не будет. Сами знаете. Спокойной ночи.
Староста подкинул еще немного угля в «буржуйку», и она загудела более высоким тоном.
Когда Шпильковский вернулся к своим нарам, он посмотрел на Хомутаря. Тот, казалось, уже спокойно спал.
Военфельдшер залез под свою теплую шинель – она служила ему вместо одеяла.
Тут же к нему шепотом обратился Бронислав, который лежал на нижнем ярусе соседних нар.
– Хомутарь все слышал. Он выдаст. Его надо убрать.
– Да вы что? – возмутился Альберт Валерьянович.
– Если сделать все чисто, никто и не догадается. Длинную иглу в сердце – и всё! Я уже сделал из стальной проволоки…
– Бронислав, я хочу спать. И настаиваю на совершенно других, как это, способах улаживания конфликтов.
– Но ведь это предатель!
Внезапно окна осветились белым светом – по стенам проползли лучи прожекторов. С моря, заунывно завывая, дул ветер, а в полумраке барака надрывно гудела «буржуйка».
Бронислав накрыл голову соломенной подушкой.
5
В узкое окно барака ударялись острые, словно осколки стекла, крупинки снега. Вьюга разыгралась с утра. Укутавшись в шинели, военнопленные лежали на своих нарах и тихо переговаривались. В такую погоду, конечно, никто их на работу не позвал бы. И когда со скрипом открылись тяжелые двери, военнопленные приподняли головы. В барак, в длинных тулупах с поднятыми воротниками, в шапках-ушанках, обильно посыпанных снегом, зашли двое – комендант и рыжебородый охранник, вооруженный винтовкой.
Староста барака быстрым шагом подошел к начальнику.
– Шпилековаски, – сказал тот.
– Сейчас, – ответил Пантелей Пудовкин. Он подбежал к нарам, на которых дремал военфельдшер.
– Альберт Валерьянович, вас просят.
Шпильковский открыл глаза, посмотрел на стоящих возле порога коменданта и охранника:
– Ах, да. Иду.
Военфельдшер быстро оделся и подошел к выходу.
– Племянник ваш чувствует себя хорошо? – спросил он по-немецки.
Комендант догадался, о чем идет речь, и ответил:
– Я, гут.
Военфельдшер, комендант и охранник вышли на улицу, а староста плотно закрыл за ними дверь.
– Чё там? – спросил у него подошедший Хомутарь. – Снова Валерьянку к мальцу повели?
– Не твое собачье дело, – резко ответил староста.
Снег сыпнул Шпильковскому в лицо, руки на морозе сразу же озябли. Комендант заметил это, снял свои меховые рукавицы и отдал военфельдшеру.
– Руки у врача должны быть теплые, – сказал он на своем языке.
Шпильковский не стал отказываться – он знал, что сегодня ему предстоит снимать мальчику швы, и руки должны быть послушными.
Под присмотром часовых, что находились на башне замка, из бойниц которого торчал ствол пулемета, комендант, рыжебородый и военфельдшер прошли в пристройку.
По дороге в смотровой кабинет помощник коменданта позвал из камеры Стайнкукера. Переводчик не помешает.
– Ветеринара мы звать не стали – погода слишком плохая, – сказал комендант, – вы ведь сами справитесь?
Батальонный комиссар перевел.
– Да, справлюсь.
Мальчик лежал на железной кровати. Рядом с ним была его мама. И хотя она уже не рыдала от отчаяния, все равно очень переживала за сына.
– Готтфрид, поблагодари доктора, – сказала Ульрика. – Это он тебя спас.
Стайнкукер перевел.
– Спасибо, господин доктор, – сказал мальчик.
– Как ты себя чувствуешь? Живот не болит? – поинтересовался Альберт Валерьянович.
– Чувствую хорошо. Живот болит чуть-чуть.
– Ну-ка, покажи.
Шпильковский внимательно осмотрел рану. Рубец уже успел хорошо затянуться.
– Отлично, сейчас тебе придется немного потерпеть, будем снимать швы.
Альберт Валерьянович попросил подать из шкафчика пинцет и ножницы, склянку с йодной настойкой. Во время операции по удалению аппендицита Шпильковский наложил мальчику узловой шов, теперь же он аккуратно с одной стороны раны потянул пинцетом за нить так, чтобы из кожи появилась часть шва. Затем он разрезал нить близко к коже и медленно, очень осторожно вынул шов так, чтобы внешняя нить не проходила через ткани и не смогла занести инфекцию. Подобную процедуру Шпильковский проделал со всеми частями шва.
Готтфрид морщился от боли, но, как настоящий мужчина, терпел.
– Это еще не все. Сейчас будет щипать.
Военфельдшер набрал на ватку йодной настойки и смазал рану.
– А теперь надо наложить стерильную повязку, и потом вы будете уже сами ее менять. Это нужно будет делать каждый день. И еще один важный секрет. Правда, сейчас погода не такая, но все-таки я должен вас предупредить. На будущее – не открывайте шрам перед прямыми солнечными лучами. От ультрафиолета выступит пигмент, и шрам потемнеет на всю жизнь. А так останется беленьким, красивеньким. Понятно?
– Понятно, – почти хором сказали мать мальчика, сам Готтфрид и комендант, внимательно следивший за действиями военфельдшера.
Шпильковский наложил повязку.
– Ну что, можно сказать, практически здоров, – улыбнулся он Готтфриду.
– Вот когда я выйду в море за рыбой, тогда и буду здоровым, – серьезно ответил подросток.
