Иван Сербин - Идеальное преступление
Волин понимал. Сегодняшний день не принес ничего нового по сравнению с днем вчерашним. Как и пятнадцать лет назад, если уж на человека навешивали ярлык, то содрать его можно было только вместе с кожей.
В дверь постучали, и в кабинет заглянул Русницкий.
— Здравствуйте, Аркадий Николаевич.
— Здравствуй, Георгий, — кивнул Волин. — Заходи.
— Товарищ майор сказал, что вы звонили.
— Да. Присаживайся.
Русницкий поздоровался с Пашей и Амиром, покосился на Скобцова. Затем взял свободный стул, передвинул к столу, присел.
— Знакомься, — Волин указал на задержанного. — Это подозреваемый по делу об убийстве женщин.
— Тот самый?
— Тот самый.
— Интересно, — ответил Русницкий, изучающе глядя на Скобцова. — А почему его привезли к вам? Разве этим делом не сводная группа занимается?
— Занималась, — поправил Волин. — Теперь передали нам. На доследование. Бумаги сейчас привезут.
Русницкий нахмурился, стрельнул взглядом в Пашу, хмыкнул озадаченно:
— У них что, с доказательствами провис получился?
— С доказательствами у нас все в порядке, — резко ответил Паша. — Мы, лейтенант, тоже не с луны свалились.
— Тогда в чем дело? — спросил Русницкий Волина.
— Посиди, послушай, — ответил тот. — Сам все поймешь. — И кивнул Скобцову: — Рассказывайте.
18 Октября. Утро. СкобцовЧем ближе к дому, тем острее он мучился желанием попросить патрульного остановить машину, сесть самому за руль, развернуться и дать по газам. Бросить все к чертовой матери. Забиться в какой-нибудь самый дальний уголок по-прежнему вполне необъятной Родины, затаиться.
Но он знал, что никуда не уедет. Придет домой, покорно выслушает вопросы жены и виновато промолчит в ответ. Андрей снова вздохнул. В этом вздохе слышалась вселенская тоска и безысходность волжского бурлака.
— Что? Жена? — спросил серьезно патрульный.
— Жена, — еще один вздох.
— Бесится?
— Бывает. — Андрей не любил посвящать посторонних в детали личной жизни, но сейчас ему очень захотелось излить кому-нибудь душу. — Вообще-то она у меня добрая, но вот когда… задержусь долго… бывает.
— Ну, а как ты хотел, брат? После такого-то? Это нормально. Они все такие, — заметил патрульный, уходя на поворот у метро «Октябрьское поле». — Здесь направо?
— Направо, — покорно подтвердил Андрей.
— Жена у тебя хорошая, при бабках ты вроде и на дурака не похож, не то что некоторые встречаются. Чего ж на улице-то ночуешь, как бомж?
— Да так уж вышло.
Вопрос так или иначе относился к прошлому, и Андрей сразу замкнулся. Огонек, подогревающий болтовню, мгновенно угас.
— Загулял?
— Было маленько.
— Осторожнее надо, брат, — рассудительно заявил патрульный, притапливая газ. — Раз уж знаешь за собой — не пей много. Вот как у меня. Пятая рюмка — и хорош. Больше ни капли, как бы ни уговаривали. А все почему? Я, как переберу, сразу буйный становлюсь. Пять рюмок — норма. И настроение в порядке, и все такое. Жена, опять же, не лается. Слышь, — он покосился на несчастного пассажира, — а хочешь, давай скажем, что я твой знакомый и ты у меня всю ночь на дне рождения гулял.
— Нет, спасибо, — покачал головой Андрей.
Что толку врать про день рождения, если вчера он «провалился» прямо дома. Если б на улице, по дороге с работы, а так…
— Да я без бабок, — расценил отказ по-своему патрульный. — Из мужской солидарности.
— Не надо. — Андрей быстро прикидывал в уме повод отказаться повежливее. — Пальто у меня все в грязи.
— Скажешь, оступился, упал. Со всеми случиться может.
— Так она же подумает, что я вообще пластом лежал, раз на ногах не смог устоять. Спасибо, конечно, за предложение, но я уж лучше сам.
— Смотри, как хочешь. Наше дело предложить…
«Девятка» с ревом пронеслась по кольцу на площади Курчатова, лихо помчалась по улице Максимова.
— Тебе куда здесь? — спросил патрульный.
— Вон желтые трехэтажки, видите?
— Ну?
— Во двор, пожалуйста.
— Понял. — Патрульный сбавил скорость, свернул в сквозной дворик.
«Девятка» подрулила к нужному подъезду. Патрульный заглушил двигатель, протянул пассажиру ключи:
— Держи, брат, и больше так не наедайся.
Они выбрались из машины. Андрей автоматически взглянул на окна своей квартиры. Никого. Зато успел заметить лицо соседки из квартиры этажом выше. Та сразу же отпрянула, задев занавески. Настоящая болезнь у жильцов низких домов. Одни заглядывают в окна, другие «пасут» из окон. А что еще делать, если из кухни видно три улицы?
— Смотри, — патрульный проследил взгляд. — А то давай зайдем.
— Нет, спасибо. Всего доброго. Спасибо, что отвезли.
— Счастливо, — усмехнулся тот. — Не дрейфь. Покричит и успокоится. Тоже нужно. Она же небось ночь не спала, ждала. Наволновалась.
— Да, конечно, — покорно согласился Андрей.
— Бывай.
— До свидания.
Патрульный быстрым широким шагом направился к арке, а Андрей понуро побрел к подъезду. Он точно знал, как будут развиваться события дальше. Таня никогда не повышала голоса. Не было этого раньше, не будет и теперь. Ссоры переносились бы Андреем значительно легче, если бы не совместная работа. На службе Таня вообще старалась не выходить за рамки деловых отношений, чтобы личное не отражалось ни на его, ни на ее карьере, а тут и вовсе превращалась в айсберг.
Андрей вошел в обширный холл, затопотал на второй этаж.
Дверь в квартиру была открыта. Таня стояла перед зеркалом, наводя красоту. Впрочем, ей не требовалось уделять много времени макияжу. И так мужики на улице оборачивались. Высокая, стройная, обладающая притягательным шармом, фантастически красивая, в ссоре Таня становилась просто прекрасной. Холодность шла ей, придавая природной красоте изысканный аристократизм.
Андрей остановился на пороге, не закрывая дверь, держась за створку, как будто та могла послужить щитом. На его появление не отреагировала. Никак. Словно он был прозрачным, как стекло. Щелкнул замок наверху. Соседка «пошла в магазин». До второго этажа и обратно. Дремлет в нашем человеке потомственный чекист. Чужие ссоры — бальзам на сердце.
— Танюш, — неловко промямлил Андрей, — извини. Так получилось. — Жена молчала, продолжая подкрашивать ресницы. Презрение шло от нее волнами. Холодное и колючее. — Сам не знаю, что на меня нашло…
Она положила тушь в крохотную косметичку, подвела губы, закрыла сумочку, повернулась к мужу.
— Ключи от машины, — сказала, как холодной водой окатила.
— Танюш…
— Ключи от машины, — тем же ровным, тяжелым, как каток, тоном потребовала она. — И не заставляй меня ждать.
— Танюш, сейчас вместе поедем. Мне только переодеться, — забормотал он быстро. — Пять минут, а?
— Ключи. — Она шагнула к нему. В карих глазах ее горел злой огонек. Татьяна посмотрела ему за плечо, сказала резко и неприязненно: — Доброе утро, Анна Михайловна. Вам интересно, о чем мы говорим?
— Доброе утро, Танечка. Я вот в магазин собралась… — донеслось с лестничной площадки старушечье шамканье.
Андрей спиной почувствовал, как Анна Михайловна потряхивает предусмотрительно прихваченной тряпичной сумкой, пропитанной картофельной землицей.
— Он уже открылся. А в нашей квартире никаких магазинов нет. — Татьяна посмотрела на Андрея. — Закрой дверь. Не надо делать наши проблемы достоянием всего подъезда.
— Танюш. — Андрей вошел в прихожую, закрыл дверь, точно зная, что старушка поспешно приникнет пигментированным ухом к двери.
Анна Михайловна, неутомимая «стукачка» всех времен и народов, жила здесь с тех самых пор, когда эти вот трехэтажки отстроили пленные немецкие солдаты. Случилось это то ли в сорок шестом, то ли в сорок седьмом. Нештатная труженица «невидимого фронта», она написала столько «сообщений» в «товарищеские органы», что их можно было бы издать пятидесятитомным собранием сочинений.
— Таня! — взмолился Андрей. — Десять минут, ладно? Я мигом.
— Ключи. — Татьяна протянула длинную, красивую ладонь.
Андрей вздохнул, покорно полез в карман, достал ключи и отдал жене. Она обошла его и открыла дверь.
— Анна Михайловна? Вы все еще здесь?
К вечеру об этой ссоре узнают все старушки района.
Татьяна выскользнула из квартиры, а Андрей… Андрей почувствовал мерзкий привкус металла на языке. Подобное случалось с ним всякий раз, когда он нервничал. А сейчас Андрей нервничал, да еще как.
Конечно, размышлял он, стаскивая пальто и испачканный костюм, никто не сможет винить Танюшку за то, что ее терпение в конце концов истощилось.
Андрей прошел в ванную, набрал воду в большой таз, опустил туда брюки. Пиджак и пальто сунул в ящик для белья, чтобы потом отправить в чистку. Конечно, проще было бы сдать в чистку и брюки, но Андрей решил, что, если он их постирает собственноручно, это послужит своеобразным знаком добровольной капитуляции. Сам набедокурил, сам убираю. Андрей умылся, почистил зубы. Хорошо бы душ принять, да некогда уже.
