Рени Найт - Все совпадения случайны
На верхней губе у нее выступили капельки пота.
– Твоя мама старается одолеть эту книгу, – улыбнулся Роберт.
– Правда? Что-то не похоже, ма.
Она почувствовала, как книга перешла из ее рук в руки сына. Он неверно понял выражение ее лица.
– Ну а я вот одолел. Мне, знаешь ли, вообще-то приходится держать книги в руках.
– Нет-нет, я не то хотела… Это твой экземпляр? Это ты его послал мне?
– Нет.
– Может, оставил здесь?
– Тоже нет. Мой экземпляр дома.
– А как тебе случилось прочитать ее?
– Кэтрин… – Роберту показалось, что она слишком наседает на сына.
– Да нет, я просто хотела сказать, что случилось какое-то странное совпадение. Эту книгу послали мне, когда мы переезжали на новое место, а вот кто…
– Ну а мне ее подарили.
– Подарили? Кто подарил? – У нее сорвался голос.
Он удивленно посмотрел на нее, пожал плечами.
– Благодарный клиент. Кажется, я оказал ему какую-то услугу. Не помню уж, какую именно. Ничего особенного.
– Так кто это был? – переспросила она.
– Не помню, ма. Да в чем дело-то? Какое это имеет значение?
Она отвернулась, опасаясь, что он увидит выражение ее лица, и невнятно ответила:
– Никакого. Оставим это. – Но сделать этого не получалось. – Так, говоришь, книга тебе понравилась?
– Ну да. Но почему, рассказывать не буду, чтобы не испортить тебе удовольствия.
Она некоторое время молчала.
– Не испортишь. Скорее всего, я не буду ее дочитывать.
– Ладно, увидимся. Позвоню на неделе. – В сопровождении Роберта он направился к выходу. Она последовала за ними.
– Итак, чем все кончается? – Ей не терпелось узнать. – Наверное, дочитывать не буду, – повторила она. Он взялся за ручку двери и повернулся к ней.
– Она умирает. Печальный конец. Но она его заслужила. – Он обнял отца и с улыбкой помахал на прощание матери.
Глава 10
Полтора года назад
Слова, написанные Нэнси, не ослепили меня. Да, заставили сердце биться быстрее, задели, но не ослепили. Читая «Необычного друга», написанного молодой женщиной, я отчетливо слышал ее голос, и при этом звуке у меня слезы на глазах выступали. Теперь, когда мне попало в руки последнее произведение, последняя книга, я слышал ее голос не менее отчетливо, но это уже был голос зрелой женщины, с которой я прожил в браке почти пятьдесят лет. Голос женщины, от которой я не отходил, когда она умирала: помогал умыться, читал, кормил, обхаживал как только мог. Эту женщину я не предполагал увидеть на машинописных страницах, и тем не менее это была она. Я в свое время оставил писательство, а она нет. И, побыв с ее книгой некоторое время, перечитав ее не раз и не два, я почувствовал, что ее слова, поначалу выбившие меня из колеи, выстроились внутри меня в некий порядок, нашли удобные уголки и ниши, и я начинаю им верить, а они верят мне.
Я понял, что Нэнси хотела, чтобы я нашел рукопись, точно так же как хотела, чтобы я нашел фотографии. Она спрятала то и другое там, где, по ее убеждению, я в конце концов на них наткнусь. Она могла бы уничтожить их, но решила иначе. Она ждала, когда я буду готов, – а при жизни готов я не был. Мне надо было побыть с ними одному. Рукопись Нэнси встряхнула меня, перевернула, вдохнула жизнь. Она напомнила мне о том, в чем мы с Нэнси всегда были убеждены: литература – лучший способ освежить ум.
Сколько уж времени прошло с тех пор, как я написал на бумаге последние слова, и вот сейчас я впервые вернулся к этому занятию, когда Нэнси не было рядом, – раньше именно она служила мне стимулом. Сомнения остались позади, и вопросы, которые меня мучили, исчезли, ибо теперь я знал, почему эта книга должна была быть написана, и без колебаний мог бы сказать для кого.
Я придвинул стол к окну, чтобы видеть дом напротив и наблюдать за передвижениями жившей в нем молодой семьи. Утром – отправление в школу. Днем – возвращение из школы вместе с мамой. Их распорядок был для меня хорошим примером, он повторял расписание, по которому я жил много лет назад, когда Нэнси водила Джонатана в школу и возвращалась к полднику, а я как раз дописывал последнюю в этот день фразу.
Сначала я спрятал фотографии подальше от глаз, в ящик письменного стола, но вокруг них строился сюжет, так что пришлось вытащить их и приколоть к оконной раме. Получившаяся композиция являла собой коллаж секса и измены: нечто вроде наглядного пособия. Всякий раз, наблюдая сквозь эту раму, как молодая семья уходит из дома или возвращается домой, я думал о том, как легко развращается невинность. Это заставляло меня сосредоточиться.
Я не подстегивал себя, месяцами перерабатывая рукопись Нэнси на свой лад. Мне хотелось понять, что она чувствовала, выстраивая эти предложения; хотелось забраться в ее мозг, увидеть то, что видела она, покрывая словами очередную страницу. Я писал от руки, так мне было легче осязать форму каждой буквы: рука скользила по странице слева направо, и пальцы соприкасались с бумагой, ощущая ее гладкость.
Так стиралась грань между мной и страницей. Кожа пальцев, перо, бумага – мне хотелось, чтобы они слились воедино. Я растягивал удовольствие, насколько возможно, и наслаждался самим ритмом слов, лаская каждое из них. Случалось, я чувствовал, что какое-то предложение можно было улучшить, но не останавливался, чтобы сразу же внести исправления, а продолжал писать, говоря себе, что, подобно скалолазу, взбирающемуся на вершину, позволю себе оглянуться, лишь достигнув цели. Ни за что не посмотрю вниз.
Я вспомнил, как мы с Нэнси когда-то потешались над писателями, абсурдно утверждавшими, будто следуют повелениям собственных персонажей, будто им кажется, что книга сама себя пишет. Но сейчас получалось именно так – по крайней мере у меня возникло то же ощущение. Я видел, как персонажи, живые, во плоти, дышащие полной грудью, вполне законченные, выскакивают из книги. А я ладонью – гладкой, но твердой – подхватываю слова, перелетающие от Нэнси ко мне.
Это был вдохновляющий опыт: через открывшуюся таким образом дверь Нэнси возвращалась ко мне, ее теплое, нежное присутствие согревало наш дом. Каждый день, когда под вечер рука уставала от писания, я кипятил чай, делал тосты и читал ей вслух – так, как если бы она сидела напротив меня на старом стуле.
Потом, довольный сделанным, я отпечатал рукопись на машинке. Тук, тук, тук – пальцы вбивали в страницу каждое слово, как гвоздик. Наконец с работой было покончено. Сколько времени она заняла? От старта до финиша? На переписывание рукописи Нэнси у меня ушел год, но, конечно, подлинное начало следовало датировать гораздо более ранним временем, просто тогда я этого еще не понимал. Она всегда говорила, что когда-нибудь мои сочинения заговорят в полный голос.
Глава 11
2013, весна
Дверь за Николасом захлопнулась, и Кэтрин тут же заперлась в туалете на первом этаже. Выходит, орудие пытки, которой она подверглась, было вложено в руки ее сына, хотя сам он еще, похоже, не осознавал, что связан с этой книгой самым непосредственным образом. Она услышала за дверью шаги Роберта, подняла с пола журнал и начала шелестеть страницами, давая ему понять, что выйдет не сразу. Она перевела взгляд вниз, на свои колготки, повисшие на щиколотках, и внезапно на нее накатила волна жалости к самой себе. Не заслуживала она всего этого. Зачем ее мучали? Почему именно сейчас? Она начала плакать, и ей почти захотелось, чтобы Роберт услышал и утешил ее. Он продолжал стоять за дверью.
– Ты как там, в порядке?
– Да, все нормально. – Она снова начала шелестеть страницами, подтянула колготки, высморкалась под шум спускаемой воды. Посмотрела в зеркало. Выглядела она кошмарно, но было воскресенье, в этот день можно. «Возьми себя в руки, глупая ты курица. Дочитай книгу, перестань откладывать ее в сторону. Тогда и поймешь, что делать, что тебе противостоит». Она улыбнулась своему отражению в зеркале, едва сдерживая смех, – настолько все это дико.
Было три часа утра, и Роберт спал. Ей удалось как-то перетерпеть вечер вдвоем, а когда пришла пора идти в постель – лечь как обычно рядом и притвориться спящей в ожидании, когда он задремлет. Дождавшись этого момента, она выскользнула из постели, неслышно спустилась вниз и снова заперлась в туалете. Теперь она читала описание собственной смерти. Описание того, какой она кому-то привиделась. Как и чем все это для нее закончится. И это нестерпимо. Это ужасно. Она видела то, что сможет увидеть после смерти. То, что увидят другие, глядя на нее со стороны. Череп ее раскроен, мозги вытекли наружу. Язык откусан собственными зубами. Нос сворочен на сторону и застрял где-то в челюсти. Так все это выглядело, когда она попала под поезд, выскочив на железнодорожное полотно. Только Кэтрин, падая, осознавала, что на самом деле никуда она не выскакивала. Ей помогли. Слегка подтолкнули. Вытолкнули на полотно как раз в тот момент, когда поезд подъезжал к платформе. На ней полно народа. Какое ужасное несчастье! Такова цена, которую она должна заплатить за то, что последние двадцать лет жила так, будто все прекрасно.
