Дмитрий Сафонов - Радио Судьбы
Быстро обернувшись, он схватил с прилавка большой разделочный нож с длинным наточенным лезвием и, мгновенным уверенным движением перекинув его в правую руку, на пружинящих ногах двинулся вперед. Он шел короткими приставными шагами, держа нож у бедра, готовый в любой момент взмахнуть здоровенным тесаком и нанести разящий удар. Точнее – мгновенную смертоносную серию из шести. При известной сноровке эти шесть ударов можно было нанести меньше чем за три секунды. Неотразимый наступательный комплекс, убивающий наповал.
Его мышцы помнили это, он снова катался на своем велосипеде, извлеченном с чердака...
Но... Ему не пришлось опробовать прежние навыки.
В подсобке никого не было – только грузное тело женщины, лежащей навзничь, уткнувшись лицом в хлопья геркулеса. Темная кровь вокруг головы придавала крупе такой вид, будто кто-то собрался есть овсяную кашу с вареньем. Наполовину рассыпанный мешок валялся на боку.
Ластычев присмотрелся, но так и не понял, кто это: Таня или Люба. Впрочем, большого значения это не имело: та или другая, но женщина была мертва. Она была убита.
«Кто-то снес ей полчерепа...» Ластычев огляделся – больше крови нигде не было. «Кто-то снес ей полчерепа одним ударом. Довольно ловко. Она не ожидала нападения, нагнулась над мешком с крупой, и...»
Он не испугался, и его не передернуло от вида крови. Он оставался спокоен и совсем не паниковал. Просто он знал, что где-то неподалеку может быть убийца.
Ластычев вернулся на улицу. Она по-прежнему была пустынной.
«Почему меня это не удивляет? А? Почему?»
На всякий случай он переложил нож в левую руку, развернул его, прикрывая лезвие предплечьем, и прижал руку к туловищу.
Он пересек площадку перед магазином и направился в дом, стоявший напротив, – здание почты.
Он вошел, упершись в большой стенд с открытками, и повернул направо: там, за стеклянной перегородкой, должна была сидеть Клавдия Ивановна. С ней он встречался каждый месяц, когда приходил получать пенсию. Но сейчас он ее не увидел. Бесплатные газеты, повествующие о трогательной заботе, которую проявляют власти Калужской области по отношению к своим жителям, валялись на полу. Под ногами звенели осколки стекла.
Он подошел к разбитой перегородке и перегнулся через стойку.
Казалось, Клавдия Ивановна прилегла немного отдохнуть– прямо на груду не разобранной почты, среди писем, журналов и бандеролей. Ее поза выглядела безмятежной, если бы не одно «но». Из правой глазницы торчали ножницы, вонзенные так глубоко, что видны были только сведенные вместе кольца, покрашенные в зеленый цвет.
«Вопрос с пенсией, как я понимаю, повис в воздухе», – отстраненно подумал Ластычев, не сводя глаз с неподвижного тела.
Это тоже было навыком, может быть, не менее важным, чем комплекс работы с ножом, – воспринимать чужую смерть отстраненно, просто как издержки профессии военного. Вроде как запах хлеба для пекаря.
Ластычев заметил телефон, стоявший на стойке. Он поднял кипу газет, положил на острые осколки разбитой стеклянной перегородки и протянул руку к аппарату. Подхватил его и дернул на себя, подтягивая провод, безо всякого удивления отметив, что не ощущает никакого сопротивления. Показался перерезанный кусок шнура.
«Ну да. Все правильно. Так и должно быть».
Кто-то проводил здесь операцию зачистки по всем правилам диверсионной науки. Все как положено – свидетелей не оставлять, связь уничтожить... Если все именно так – а он уже не сомневался, что все именно так, – то телефонный провод перерезан еще в нескольких местах, и ему надо будет пройти всю линию, чтобы восстановить связь. Тогда уж проще заявиться в Ферзиково... Что на самом деле невозможно. На переезде выставлен кордон, и у майора Ларионова четкий приказ: никого не пускать. А в случае сопротивления применять табельное оружие.
Да он бы и сам применил не задумываясь.
«Выходит, они уже обо всем знают? Значит, кто-то уже прорвался из Бронцев и обо всем сообщил? Тогда понятен смысл оцепления – зажать район в тугое кольцо и потом забросить несколько штурмовых групп, которые будут прочесывать всю территорию. Пожалуй, это сулит мне только одно – дырку между глаз. Хочу ли я лишнюю дырку в голове? Наверное, не сегодня. Выход?»
Выход был один. «Уносить отсюда ноги, и побыстрее. Скоро здесь начнется музыка с танцами, а танцор из меня, боюсь, уже неважный».
Ластычев вышел на улицу и двинулся вдоль дороги, прижимаясь к домам, но, сделав с десяток шагов, вспомнил основную цель своего похода. Он быстро вернулся в магазин, зашел за прилавок, взял две пачки «Примы», достал из кармана мелочь, отсчитал семь рублей и кинул в тарелочку. Затем подумал, подошел к окну, вытер рукоять ножа об занавеску и аккуратно положил его рядом с весами.
Потом он снова вышел на улицу и припустил рысцой вверх по центральной, к дороге на Ферзиково. Дома мрачно пялились на него пустыми глазницами окон. Он несколько раз останавливался, замирал и прислушивался. И не слышал ни звука. Тишина. Мрачная непроницаемая тишина накрыла Бронцы словно толстым ватным одеялом.
У последнего двухэтажного дома он не удержался – перемахнул через низкий заборчик, встал на узкий карниз и заглянул в окно.
– О черт... – Он спрыгнул с карниза и помотал головой.
Может быть, в другое время он подумал бы, что у него началась белая горячка, но тогда она началась с того момента, как к переезду подъехал милицейский уазик. Тогда и козел тоже – видение.
Нет, это было что-то другое. Похуже белой горячки, потому что лечить его, похоже, никто не собирался. А вот пристрелить под горячую руку – очень даже запросто.
– Вероятность этого события – девяносто девять и девять десятых процента... – задумчиво сказал он. – Безрадостная перспектива.
Правда, кое-что настораживало. Почему над деревней никто не летает? Что, на уазике приехать успели, а вертолет застрял где-то в пробке? Ведь, по логике вещей, в небо должны были поднять вертолет. И, может, даже не один.
Он приложил ладонь ко лбу и, медленно поворачиваясь на триста шестьдесят градусов, осмотрел небо. Голубое прозрачное небо, нигде – ни облачка, солнце, как ему и положено быть, в зените...
– Нелетная погода, – объявил комбат и пожал плечами. В самом деле, что тут скажешь?
Идиотство какое-то... Всюду кровь, но нигде ни одной гильзы, даже порохом не пахнет, провода перерезаны, но менты уже обо всем знают. Все обо всем знают, но почему-то не торопятся.
На мгновение промелькнула дурацкая мысль: что, если они специально дожидались, когда он сюда придет? Чтобы повязать его на месте преступления?
– Тогда я войду в историю как выдающийся маньяк современности: голыми руками перерезал всю деревню. Сколько мне за это дадут? Лет восемьсот строгого режима? Это еще ничего. А если пожизненное? – Он по-прежнему говорил про себя, но вслух, стойкая привычка, выработавшаяся за годы одиночества.
Он постоял на перекрестке: налево дорога уходила в Ферзиково, направо – в сторону Оки. Он пошел направо.
– Реки – водные артерии России, – непонятно зачем сказал он, еще раз оглянулся и побежал.
Дорога перевалила через небольшой пригорок и пошла вниз, бежать было легко и приятно.
Когда он был уже на середине пути, в правый кед попал камешек.
– Батальон, стой! – скомандовал Ластычев. – Пять минут– перемотать портянки, да поживее! Увижу, кто-нибудь пьет из фляжки – голову откручу!
Он нагнулся и вытряхнул камешек.
– Приготовиться к бегу! – согнул руки в локтях. – Арш! – и побежал дальше.
Слева промелькнула белая будка – вход в заброшенный бункер. Ластычев машинально отметил, что дверь открыта, но не придал этому значения. Решил не заглядывать – вряд ли его сегодня можно было хоть чем-нибудь еще удивить.
То оке время. Заброшенный бункер.
Постепенно Ваня пришел в себя. Слезы высохли, но глаза щипало, и дышать приходилось через рот: разбитый да еще и распухший нос не пропускал воздуха.
За дверью было тихо – ни звука.
– Папа! – позвал он, но ответа не дождался.
Пора было действовать.
Ваня быстро отыскал нишу, в которой стоял странный ящик с круглыми ручками.
«Передатчик», – всплыло в голове новое слово. Собственно, оно не было новым, Ваня слышал его и раньше, но никогда не произносил.
«Наверное, потому, что я раньше никогда его не видел», – подумал он и пошел к нише.
В темноте он запнулся о что-то мягкое... Что-то мягкое и... рыхлое, будто куль с мукой. Ваня нагнулся и ПОСВЕТИЛ руками перед собой. Он быстро к этому привык. Казалось, что другого способа ходить в темноте, кроме как видеть с закрытыми глазами и светить собственными руками, не существует. Казалось, так и должно быть – по крайней мере, он уже перестал удивляться.
Перед ним лежало тело. Мертвое тело. Труп.
Никогда в жизни Ваня не видел трупов и потому сразу не сообразил, бояться ему или нет.
