Жан-Кристоф Гранже - Мизерере
— Я тебя узнал, — прошептал Пи. — Ты тот гаденыш, который…
Армянин вытащил пистолет и приставил дуло к груди старика.
— Касдан, нет!
Волокин бросился к ним. Услышав выстрел, он окаменел. Все поплыло у него перед глазами. Генерал ударился о дерево. Его отбросило, и он повалился в низину, лицом в грязь. Гуси бросились врассыпную.
Касдан шагнул вперед и снова выстрелил. В затылок.
Волокин схватил армянина за плечо. Он заорал, перекрикивая гусей:
— Вы рехнулись? Черт, что происходит? Что происходит?
Вырвавшись, Касдан встал на одно колено. Собрал отстрелянные гильзы. Надел резиновую перчатку и сунул пальцы в раны. Он искал пули, пробившие сердце и спинной мозг генерала.
Воло отступил назад, увязая в грязи и твердя как заведенный:
— Что происходит?
Тут он понял, что за странный звук смешивается с запахом пороха.
Касдан рыдал горючими слезами.
66
— Лионель Касдан погиб двадцать третьего августа шестьдесят второго года. В засаде под Бафангом на востоке Камеруна. Ему было девятнадцать лет.
— А вы кто такой?
— Я открыл Африку в шестьдесят втором. Мне было семнадцать. Ты помнишь, что ты делал в этом возрасте? Я, как ножи, оттачивал свои мечты. Мальро. Кессель. Сандрар. Приключения, бури, схватки и все слова, которые с ними связаны. Я мнил себя писателем. Сначала бурная жизнь, потом книги. Я вступил в армию, вдохновленный скорее Рембо, чем де Голлем. Мне казалось, что, прежде чем писать книги, нужно прожить жизнь. А прежде чем жить, нужно умереть. Под пулями. Под солнцем. Под комариными укусами.
Касдан говорил без всякого выражения. С застывшим взглядом, прикованным к приборной панели. Волокин подогнал машину к автомагистрали. Мотор выключен. В салоне ледяной холод. Снова зарядил дождь. Русский и сам не знал, на каком они свете.
— Ответьте на мой вопрос: кто вы?
Касдан словно его не слышал.
— Когда я приехал в Яунде, мне показалось, что я еще во Франции. Все было почти то же, но как в страшном фильме. Те же фирменные марки: «Пежо», «Монопри», «Мулинекс»… Здесь были почта и телефон, общеобразовательная школа и учителя. Но все казалось красным, поломанным, изношенным. Та же Франция, но будто вывернутая наизнанку перчатка, все потроха наружу. Трагический фарс, обнажавший в человеке самое страшное.
Несколько недель мы были расквартированы в Яунде. Потом отправились в гарнизон Кутабы на северо-западе страны, в горячую точку. Я мог бы часами говорить тебе о красотах пейзажа. И о наших боевых красотах. О нашей зеленой форме на фоне красно-коричневой земли. Семнадцатый батальон морпехов… Мы были храбрецами. Героями, слившимися с этим солнечным краем.
Избавлю тебя от описания политической ситуации. В общем, мы вернули Камерун его народу. С колонией было покончено. Но брак не расторгли, имущество не поделили. Прежде чем уехать, нам приказали очистить страну от мятежников, парней из Союза народов Камеруна, СНК, чтобы закрепить часть территории за президентом Ахиджо, «другом французов». Позволить ему нас кормить.
Одна беда, официально мы уже не имели права там находиться. Поройся в архивах, ты нигде не найдешь ни строчки, ни сообщения о наших операциях. Письменных приказов больше не существовало. Было запрещено поднимать французский флаг. Запрещено общаться с журналистами. Использовать такие слова, как «деление на зоны», «сектор» и тому подобное. Оставалось делать грязную работу. У нас было два задания. Уничтожить повстанцев. И вернуть на путь истинный население. Всех этих крестьян, которые поддерживали партизан.
Поначалу нам поручали безопасные операции. Следить за железной дорогой. Охранять конвои с товарами. Всего одна рота. Две сотни бравых ребят. Потом нам приказали спуститься вдоль озера Баленг и зайти в глубь адского треугольника, образованного тремя городами: Бафуссамом, Дшангом и Бафангом. Сначала мы ехали по тропе на бронемашинах. Потом пришлось ломиться через джунгли, пешком, со снаряжением в рюкзаках. Стоял сезон дождей. Мы захлебывались под ливнями. Земля уплывала у нас из-под ног. Все вокруг превращалось в потоки, уносившие нас вслед за собой.
Мы помирали со страху, и в то же время оружие придавало нам сил. Та же история с джунглями.
С одной стороны, они нагоняли уныние: сырые, темные, кишащие мятежниками, которые верили в колдовство и ничего не боялись. И в то же время джунгли великолепны. Когда по вечерам мы разбивали лагерь, в этой массе листьев, усеянной светлячками, в ароматах, напитавших землю, чудилось что-то магическое…
Вскоре мы поняли, с кем имеем дело. Я имею в виду наших командиров. Мятежников мы никогда не видели. Зато мы неплохо разобрались, что собой представляют капитан Лефевр и лейтенант Форжера. Два подонка, только что из Алжира, бредили «кампанией устрашения», которую полагалось проводить в деревнях. Этот эвфемизм означал, что нам следует терроризировать население и отбивать у него желание сотрудничать с СНК. Методы самые примитивные. В каждой деревне мы били людей, разрушали и жгли дома. Там были только мирные, безоружные жители. Женщины, дети, старики. Я чувствовал себя последним подонком.
Оба наших офицера обожали пытки. В каком-то местечке, уже не припомню названия, они устроили оперативный защитный пункт. Проще говоря, допросный центр. Они использовали электрический прибор, дававший ток для нашего радио, превратив его во что-то вроде электрошокера, только работавшего на дизельном топливе. Я никогда не забуду запах солярки и сливавшиеся с ним вопли…
Но что еще хуже, новобранцам эта мерзость пришлась по вкусу. Человек от природы мерзок. А если он не мерзавец, то трус. Те, кто не хотел участвовать в пытках и расправах, делали это из страха. Мы превратились в скотов. Словно опьянели, но при этом сохранили подспудную трезвость, от которой было только хуже. И мы еще больше зверели. В глубине души мы во всем винили наших жертв. Придурков крестьян, помогавших врагу. А еще мы винили Африку. Ее непрерывные дожди…
Я сразу подумал о дезертирстве. Это не так уж сложно. Найти проводника, украсть гражданскую одежду, скрыться в джунглях. За несколько дней я добрался бы до Нигерии. Но это было бы бегством. Невозможно. Я должен был остановить машину. Освободить остальных от двух отморозков. Спасти негров. У меня был один выход: убить негодяев, которые нами командовали. Много дней я строил планы. И уже не замечал, что творится вокруг. Бил, грабил, разрушал… Но не испытывал стыда. Благодаря своему плану. Скоро я положу этому конец. Я спасу Африку!
Тогда-то мы и попали в засаду. Километрах в десяти от Бафанга. Посреди джунглей. Из-за дождя первых выстрелов мы не услышали. Сорвалось несколько листьев. Осколки коры разлетелись в пелене дождя — и передо мной упал один человек. Лионель Касдан, очень верующий армянин, который уже несколько недель не открывал рта. Парнишка моих лет с выпуклыми глазами, словно ожидавшими Страшного суда. Так я подумал тогда. Под огнем я сказал себе: «Вот оно. Господь наконец решился. Всем нам крышка…»
Перекрикивая ливень, Лефевр и Форжера отдавали приказы. Солдаты пытались укрыться, когда их густой сетью накрывали дождь и пули, вода и железо. Меня словно парализовало. Я не двигался. Опустившись на одно колено рядом с Касданом, я видел в его глазах смерть и ждал, когда она заберет и меня.
Но она все не приходила. Свистели пули. Шумел дождь. А я все еще был жив. И тогда до меня дошло. Я — часть Божьего замысла. Он карал нас, но он и давал мне возможность осуществить Его отмщение. Передо мной тело Касдана. Его документы помогут мне бежать и найти спасение под чужим именем. Я обыскал труп. Нашел бумажник. Там было все, что нужно. Удостоверение личности. Военный билет. Семейные фотографии. Все. Забрав документы, я оттащил тело в сторонку. И только тогда начал отстреливаться. Но я стал другим. Я уже не был ни Этьеном Жюва — это мое настоящее имя, ни Лионелем Касданом. Я стал никем. Только вооруженной дланью. Орудием Господним, готовым нанести удар. Уничтожить двух психов, из-за которых мы угодили в этот ад.
В тот день в засаде погиб лишь один человек. Касдан. С нашей стороны. О противнике мы ничего не знали. Мятежники растворились в дожде. Мы их даже не видели. Всем приходило в голову, нет ли крупицы правды в этих разговорах о колдовстве. Об одержимых воинах, способных становиться невидимыми. Мы вернулись в лагерь. Погребли тело Касдана. Хранить его при такой жаре и влажности нечего было и думать. И поставили точку.
Лефевр и Форжера словно обезумели. Они не желали ни возвращаться в Кутабу, ни просить о подкреплении. Им хотелось поджечь джунгли. Раздавить мятежников. Пытать их сообщников — крестьян. Чтобы целая страна заплатила за наше унижение! Да и солдаты были готовы на все. К тому моменту безумие охватило всех. Нас терзали голод, страх и лихорадка. А гибель Касдана только подстегнула наше остервенение…
