Анри Шарьер - Ва-банк
Что же делать? Взять у доброй женщины газету и немедленно возвращаться в Париж!»
В 10:00 самолет совершил посадку в Лионе.
В 10:20 я забрал свой чемодан из багажного отделения.
В 10:30 прошел регистрацию на рейс Лион – Париж.
В 15:00 ворвался в приемную издательства Повера.
В 15:01 проник, без доклада и не спрашивая разрешения, в кабинет Кастельно и застал его вместе с Жаном Кастелли за чтением и обсуждением моей рукописи.
В 15:06 спокойно уложил ее в холщовый чемоданчик, убедившись, что в ней ровно шестьсот двадцать страниц.
В 15:10 у входа в кафе Кастельно объяснил мне, что Жан-Жак Повер не может меня издать вовсе не потому, что фирма, носящая его имя, испытывает серьезные затруднения, он мог бы это сделать в одном из филиалов, которые находятся в хорошем финансовом положении, а совсем по другой причине.
В 15:15 я без обиняков заявил Кастельно, что не желаю ничего больше знать об этом слишком ловком дельце́.
В 15:20 мы решили поужинать вместе в ресторане «Купол» в восемь вечера.
И там передо мной предстал самый благородный, самый сердечный и самый искренний человек, какого я когда-либо знал.
За виски я узнал, что Кастельно очень плотно и с самого начала занимался делом Альбертины Сарразен;
за устрицами – что он на мели и уходит от Повера, потому что тот не в состоянии ему платить, и что только в отдаленной перспективе ему светят небольшие деньжата;
за рыбой – что Повер его друг и что он оставляет ему в бесплатное пользование маленькую комнатку во дворе, малость запущенную, но он переделает ее в офис с наступлением лучших времен, когда можно будет не опасаться за будущее;
за бифштексом – что у него вдобавок ко всему имеется пятеро очаровательных детишек – четыре девочки и один мальчик – и милая жена;
за сыром – что он все равно счастливчик, потому что в семье все доброжелательны и очень любят друг друга;
за десертом – что у него есть небольшие долги, но это не страшно, потому что за обучение детей в школе заплачено и на зиму они одеты;
за кофе – что если я не хочу больше слышать о Повере, то почему бы мне не доверить рукопись ему;
за коньяком – что он уверен, что через шесть месяцев сумеет опубликовать мою книгу, и на очень хороших условиях.
– Какие гарантии ты мне можешь дать?
– Материально – никаких. Вопрос упирается в абсолютное доверие. Ты не пожалеешь.
«Ишь, куда клонит! Либо он проходимец из проходимцев, либо…»
– Могу я зайти к тебе домой завтра? Если да, то во сколько?
– Приходи обедать к часу. Устраивает?
– О’кей.
Мы зашли еще в несколько баров. Пил он без дураков, но при этом держался великолепно. Все время оставался любезен и весел, а виски лил за воротник, как заправский знаток этого дела.
– До завтра, Жан-Пьер.
– До завтра, Анри.
Не знаю, что произошло, но, обмениваясь прощальным рукопожатием, мы громко рассмеялись.
* * *В час ночи я добрался до своих. Дети уже спали.
– Это ты, дядюшка? Я думал, что ты в Лионе. Что случилось? Все в порядке?
– Да, что ни делается, все к лучшему. Мой издатель, вернее, тот, кто должен был бы им стать, обанкротился.
И мы дружно расхохотались.
– Поистине, дядюшка, у тебя вечно все не так, как у всех. Каждый раз происходит что-нибудь неожиданное!
– Верно. Всем спокойной ночи.
И вскоре я крепко уснул в своей комнате, совсем не беспокоясь о будущем моей книги.
Не могу объяснить почему, но у меня было доброе предчувствие.
Завтра все должно было проясниться. Ночь прошла мирно.
В час дня в субботу я поднялся на третий этаж опрятного здания в Шестом округе Парижа. Взбираться по ступеням было легко (а это для меня много значило с тех пор, как я сломал обе ступни в Барранкилье) благодаря в том числе добротной ковровой дорожке, на которой не скользила обувь. А на улице все еще шел дождь.
У Жан-Пьера оказалось настоящее индейское племя.
Две красивые дочери, Оливия и Флоранс, восемнадцати и шестнадцати лет, затем довольно длительный перерыв на Марианнином производстве (его жену звали Марианной). Я отметил ее мягкую улыбку и то, как блестели ее глаза, когда она смотрела на малышей, начавших появляться на свет через шесть лет после Флоранс. «Когда их уже больше не ждали», – заметил я, смеясь.
Семья жила в просторной квартире, ухоженной и довольно богатой. Кое-что из предметов старинной мебели указывало на то, что у кого-то из супругов, а быть может у обоих, в роду были бабушки из привилегированного сословия. За разговором я внимательно рассматривал детали.
Во время обеда я отметил две очень важные вещи.
В семье Жан-Пьера умели вести себя за столом, дети ели так же красиво, как и взрослые, лучше Папийона, кандидата на литературный успех.
Стол был круглый, и все хорошо друг друга видели. Старшие дочери с вежливой предупредительностью помогали подавать на стол: одна пошла за чем-то, вторая принесла еще что-то. Видно, что трое малышей обожали отца и разговаривали только с его разрешения, что случалось редко, поскольку Жан-Пьер любил поболтать не меньше, чем я, а этим все сказано – другим почти никогда не представлялся случай вставить слово.
Жан-Пьер действительно разговорился: об открытии Альбертины Сарразен, о ее успехе, о проблемах рекламирования и выпуска в свет нового автора, о взаимоотношениях с прессой, радио и критиками. Он назвал имена всех критиков, дал их характеристику и представил родословную. Легкость, с которой эта информация отскакивала от зубов моего будущего издателя, произвела на меня большое впечатление.
Было видно, что черепок у него варит, что он хорошо знает свое ремесло, рассуждает логично, говорит непринужденно. Так у него в гостиной мы и пришли к соглашению.
– Я доверяю тебе издать мою книгу и представлять мои интересы. Ты знаешь, что я написал ее, чтобы подзаработать, а не из других соображений. И ты знаешь почему.
Он слегка улыбнулся:
– Никому точно не известно, почему пишутся книги.
– Возможно, но я это знаю.
– Ты можешь на меня положиться.
– До свидания.
– До скорого.
– Будем надеяться.
* * *В пригородном поезде, увозящем меня к племяннику, я уже ни в чем не сомневался и никого не подозревал. У Жан-Пьера все было в порядке, это ясно, ведь у ненадежного человека не могло быть такой прекрасной семьи. Ловок он был сверх меры, но все потому, что плотно сидел на мели и ему надо было вертеться, чтобы обеспечить безоблачное будущее своих родных в тихом семейном кругу.
* * *Четырнадцать часов полета, и мой самолет приземлился в Каракасе.
– Милая! Я возвращаюсь с победой!
– Правда? Тебя издают?
– Больше того, мне готовят потрясающий успех.
С октября по декабрь мы с Кастельно вели активную переписку. Он очень уважительно отзывался и о рукописи, и обо всем, что он сам прочувствовал, прочитав ее. А прочувствовал он хорошо: «По приезде в Каракас ты, должно быть, спрашивал себя: „А не сон ли это, не лапша ли на уши и т. д.?“ И речи быть не может о том, чтобы переписывать твою книгу и пытаться сделать из нее роман. Нужно просто исправить некоторые ошибки во французском, орфографию и пунктуацию… У твоей книги есть голос, что бывает редко. Мы не станем ничего менять, это будет твоя книга, не беспокойся, и т. д.».
Тридцатого января тысяча девятьсот шестьдесят девятого года я получил телеграмму следующего содержания: «Победа. Подписан договор с крупным издателем Робером Лаффоном. Он в восторге. Лично прослежу за выпуском книги мае-июне. Подробности – письмом. Жан-Пьер».
И солнце вернулось в мой дом вместе с телеграммой моего друга.
И солнце вернулось в наши сердца при сообщении, что моя книга обязательно выйдет.
А вместе с солнцем все выше и выше поднималась радуга надежды, потому что меня, так сказать, опубликует «крупный» издатель, Робер Лаффон.
Телеграмма пришла, когда мы с Ритой были в доме одни. Мы еще спали, когда телеграфист разбудил нас в десять утра (легли мы в шесть, после закрытия бара «Скотч»), и снова отправились в постель, но уже с телеграммой. Перед тем как уснуть, мы еще раз ее перечитали.
– Подожди, милая. Секундочку.
Я позвонил нашей дочери в посольство, чтобы сообщить ей чрезвычайную новость. Она закричала от радости:
– Кто издатель? (Она у нас много читает.)
– Робер Лаффон. Ты должна его знать.
В голосе больше не чувствовалось радости:
– Я не знаю такого издателя. Должно быть, мелкий какой-нибудь. Откровенно говоря, я вообще не слышала этого имени.
Я положил трубку, слегка разочарованный, что моя дочь не знает моего крупного издателя.
В четыре часа дня Клотильда вернулась домой. Рита задерживалась у парикмахера. Дочь снова и снова перечитывала телеграмму.
– Робер Лаффон – крупный издатель? Он преувеличивает, уверяю тебя, Анри, поскольку я такого не знаю.
– Однако Кастельно – серьезный человек!
