Кристина Старк - Гончие Лилит
– Это ваше? – спрашивает он, протягивая мне лист.
Молчу, раздумывая, что сказать. Я не хочу прикасаться к этой бумаге, но и не хочу, чтобы эти двое разглядывали то, что им не принадлежит.
– Глянь на это, – говорит полицейский своему напарнику.
Я перевожу взгляд на лист и немею. На нем напечатаны фотографии девушки, в профиль и в анфас. Блондинка, выглядит так, будто не спала неделю: черты лица резкие, заостренные. Это та же девушка, что и на портрете в моей гостиной.
– Да, это мое. – Я забираю у полицейского лист и складываю его пополам. – Спасибо.
Полицейские кивают и возвращаются к машине. Жду, когда они исчезают из виду, а потом разворачиваю лист. «Департамент полиции Нью-Йорка… 2005 год… Вооружена и очень опасна…»
Не хочу ничего знать! Хватит с меня всего этого треша! Порывы ветра бьют в лицо. По газону скользят, скачут, кружатся над ним разбросанные бумажные листы – словно живые. Завтра утром не останется ни одного. Нужно всего лишь дождаться утра.
Закрываю дверь. Достаю из духовки лазанью, которую готовила к приезду Терри. Нужно всего лишь дождаться утра…
Сервирую стол для одного человека. Наливаю в бокал вина до краев. Сажусь, расправляя на коленях салфетку. Нужно всего лишь дождаться утра…
Кладу в рот кусок. Жую, не ощущая вкуса, и отрешенно смотрю перед собой. Отодвигаю тарелку.
Поднимаюсь по лестнице в спальню, снимаю платье и ложусь в кровать. Укладываю руки вдоль тела поверх одеяла. Нужно всего лишь дождаться утра…
А потом проснуться и понять, что все произошедшее было только ночным кошмаром.
* * *Я вижу старика с виолончелью. У него волосы и глаза такого же цвета, как у меня. Он что-то бормочет и поднимает смычок – выше и выше, как погонщик скота поднимает плеть. Сейчас смычок обрушится на струны, и в тот момент, когда воздух пронзит первый звук, я сойду с ума. Но музыка не начинается. Кто-то берет виолончелиста за руку и забирает у него смычок. Это девушка-подросток, дочь Боунса. Ох, как же она похожа на мать – то же лицо, такая же тонкая белая кожа, просвечивающая синевой на висках и запястьях.
«Создать храм, – говорит мне Оливия, качая головой, – наполнить его сакральными вещами, достать из мусора все до последнего обмылка и вернуть на место. Жить в этом храме, хранить память о его божестве, спать в его кровати, бредить им. Но стоит твоему божеству прийти в твой храм и обратиться к тебе – и ты выставила его за дверь. Интересно».
– Он не мое божество.
«Тогда что ты здесь забыла? В этом доме, в этой постели. И зачем тебе эти диски, разбросанные вокруг кровати?»
– Он не мое божество, он всего лишь наркотик, от которого я завишу. Этот дом не храм – он всего лишь притон, пропитанный опиумными парами. А ты – порождение моей фантазии, Оливия.
«Может быть. Но это не значит, что порождения фантазии не могут обладать здравым смыслом. Что если я – последние осколки разума, которые у тебя остались?»
Безумный виолончелист снова поднимает смычок, как оружие. Но Оливия берет его за руку и уводит – в серую дымку, затягивающую все вокруг.
«Незачем, – говорит она виолончелисту. – Она сойдет с ума и без твоей музыки. Тишина тоже может быть невыносимой».
Распахиваю глаза, в комнате полумрак. За окном совсем стемнело. Небо припорошено звездной пылью. Я спала долго, хотя кажется, будто всего пару минут. Сажусь на кровати, и все произошедшее обрушивается на меня, как штормовой вал.
Боунс был здесь.
Он пришел ко мне, чтобы все объяснить.
Терри рассказал ему, где я. И чуть не наорал на меня из-за него… Подумать только.
А я выставила их обоих за дверь.
И не могу сказать, что в другой раз поступила бы иначе. Слишком многих мне пришлось хоронить на этой войне. Слишком много гробов пришлось заколачивать.
Тук-тук… Тук-тук…
Вздрагиваю. Кто-то стучит в мою дверь. И вряд ли мне послышалось.
Надеваю свой видавший виды уанзи[52] со скандинавскими узорами и иду вниз. В голове только одна мысль: пусть у того, кто стоит за дверью, хватит ума понять, в каком я состоянии, и хватит такта, чтобы просто уйти.
Или пусть незваный гость убьет меня быстро.
Открываю.
На пороге кутается в пеструю шаль миссис Эпплгрин. Вся какая-то нервная и взъерошенная. Голова похожа на оживший ком сахарной ваты – белые волосинки трепещут на ветру, – руки сцеплены на груди.
– Шарлиз? Что случилось? – спрашиваю я.
– О, Скай, простите, что побеспокоила вас так поздно! Но я очень хочу пригласить вас к себе на чай. Прямо сейчас!
– Не поздновато ли для чая?
– Для кофе поздновато, а для чая – самый раз! Дело в том, что ко мне в гости заехал мистер Оушен. Да-да! ТОТ САМЫЙ!
Закрываю глаза. Может, чем крепче зажмуриться, тем быстрее она уйдет?
– У него тут были какие-то дела, и я увидела его машину на улице пару часов назад и затащила к себе на чашку ройбуша. Дева Мария, я так рада, что могу познакомить вас с ним! Одевайтесь! Правда, он сейчас выглядит не лучшим образом. Он рубил дерево, и оно упало на него, и теперь…
– Дерево? – фыркаю я. – Это он вам сказал?
– Нет, его доктор. И теперь ему нужно время, чтобы восстановиться. Но он быстро восстановится! У меня никаких сомнений! А если еще и познакомится с такой хорошей девушкой, как вы…
– Шарлиз, простите, но…
– Ой, да бросьте! Вы прекрасно выглядите! И не нужно вам принаряжаться!
У меня из горла вылетает нервный смешок. Еще чуть-чуть, и я начну хохотать. Истерично и громко. Но миссис Эпплгрин, видимо, списывает все на мое смущение и чуть ли не приплясывает от нетерпения. Как цирковая лошадка перед выходом на манеж.
– Скай, я не уйду, пока вы не согласитесь. Прошу вас.
– Я не могу, извините, – отступаю я назад.
И тут на лице миссис Эпплгрин отражается такая нечеловеческая скорбь, что мне остается только вздохнуть и молча снять с крючка кардиган.
«Ладно, я потерплю, Шарлиз. Только ради вас потерплю…»
– Он понравится вам, клянусь!
– Не сомневаюсь.
Дорога до дома Шарлиз занимала всего одну минуту, но мне показалось, что я успела сносить пару ботинок и состариться на десять лет.
* * *– А вот и я! Я вам немного наврала, ребята. Конечно же, я не курю! – рассмеялась миссис Эпплгрин, практически втаскивая меня за локоть в гостиную. – Я просто хотела позвать к нам в гости мою соседку. Сэм, дорогой, это Скай. Познакомься. А это Терри – его доктор и друг. Скай, это Терри…
Вхожу в просторную гостиную в бордовых тонах. До чего, оказывается, красивая и помпезная обстановка в домах бывших судей. Мебель из дорогого лакированного дерева, акварели в позолоченных рамах, шкура зебры на полу. В комнате горит пара светильников, и я улавливаю теплый запах тающего воска, аромат чая с бергамотом и… его одеколон. Тот самый, каким пахла его футболка в ту ночь. В ту ночь, когда я оставила его в парке…
А потом я вижу и его самого.
Боунс сидит на диване, скрестив руки на груди, и смотрит на меня, как на дикую кошку: пристально, с опаской. Пусть лучше боится, чем презирает. Лучше уж быть больной психопаткой, чем жалкой отверженной.
Теперь мои глаза не ослеплены истерикой и шоком. Теперь я вижу гораздо больше, чем в первую встречу. Что с тобой стряслось, Боунс? Какой демон сжал тебя в своей ладони и выдавил из тебя весь сок, всю жизнь? Впрочем, молчи, я и так знаю. Он бледен и сильно потерял в весе. Но взгляд горит, взгляд пылает, как там, на берегу, где мы с ним когда-то плюнули смерти и стихии в лицо, – безумные, влюбленные. Как давно это было? В прошлой жизни?
– Добрый вечер, – сиплым голосом говорю я. – Терри, мистер Оушен…
Жаль, на мне платья нет, а то бы еще и реверанс сделала.
– И вам того же, мисс Скай, – отвечает Боунс. – Простите, не могу встать и поприветствовать даму.
– Сидите. Я не из тех, кого заботят правила этикета.
– Мы это уже поняли, – замечает Терри.
Награждаю его испепеляющим взглядом и присаживаюсь за стол, уставленный чайным фарфором. Шарлиз тут же ставит передо мной чашку и наливает в нее кипяток.
– Миссис Эпплгрин много рассказывала мне о вас, мистер Оушен, – едко говорю я.
– Вот как, – вскидывает брови он.
– Да. Еще не повстречав вас, я уже знала, что вы искренний, щедрый, добрый человек, – с запалом перечисляю я, дергая за нитку чайный пакетик. Тот скачет в чашке, расплескивая воду. – Я рада, что ваш дом достался именно мне. Правда, вы оставили много вещей. Например, чудный портрет, на котором вы изображены с… не знаю, кто она… вашей невестой? Что мне с ним сделать?
– Сжечь, – не разжимая челюстей, отвечает Боунс.
– Правда? Странно, мне показалось на этом портрете изображены чувства, которые никогда не угаснут. Такая, знаете, amore fatale. Когда будешь любить несмотря ни на что. И никакая другая женщина не сможет даже отчасти сравниться…
