Ричард Матесон - Посылка
Мы были в маминой комнате. Было темно, ничего не было видно. Тогда я отодвинула шторы. Совсем немножко, чтобы Мэри Джейн видела. Вот комната моей мамы, я сказала, может быть, я это выдумала?
Она осталась у дверей, и она больше не хотела вредничать. Она смотрела вокруг. Она подпрыгнула, когда я взяла ее за руку. Я сказала, иди сюда.
Я села на кровать, я сказала, это кровать моей мамы, смотри, какая мягкая. Она опять ничего не сказала. Трусиха, я ей сказала. Это неправда, она сказала.
Я сказала ей сесть на кровать, потому что нельзя узнать, какая мягкая кровать, если не сидеть. Тогда она села рядом. Потрогай, как мягко, я сказала. Понюхай, как хорошо пахнет.
Я закрыла глаза, только все было не так, как всегда, было очень странно. Потому что со мной была Мэри Джейн. Перестань трогать покрывало, я ей сказала. Это ты мне сказала трогать его, она сказала. Ну и что, я сказала, перестань.
Идем, что я покажу, я сказала, и потянула ее с кровати. Это туалетный столик. Я потащила ее показать столик. Она сказала, уйдем отсюда.
Я показала ей зеркало. Мы посмотрелись в зеркало. У нее лицо было совсем белое. Мэри Джейн трусиха, я сказала. Это неправда, это неправда, она сказала, и потом это в гостях, где совсем темно и так тихо. И потом, здесь пахнет, она сказала.
Тогда я очень разозлилась. Здесь совсем не пахнет, я сказала. Пахнет, она сказала, это ты говоришь, что нет. Я еще больше разозлилась. Здесь пахнет, как хорошие вещи, красивые вещи, я сказала. Нет, здесь пахнет, будто в комнате твоей мамы кто-то больной.
Не смей говорить, будто в маминой комнате кто-то больной, я сказала.
А потом, ты мне не показала платье, ты мне соврала, она сказала, здесь нет никакого платья. Меня будто стало жечь внутри, и я дернула ее за волосы. Я тебе покажу, я сказала, и не смей больше говорить, что я лгунья.
Она сказала, я пойду домой, я расскажу маме, что ты мне сделала. Нет, ты не пойдешь, я сказала, ты посмотришь платье моей мамы и лучше не говори, что я лгунья.
Я сказала, сиди тихо, и сняла ключ с крючка. Я встала на колени и открыла сундучок ключом.
Мэри Джейн сказала, фу, это пахнет, как помойка.
Я ее схватила ногтями. Она вырвалась, и она страшно разозлилась. Я не хочу, чтобы ты меня щипала, она сказала, у нее все лицо было красное. Я все расскажу моей маме, она сказала. Ты совсем ненормальная, это вовсе не белое платье, оно совсем противное и грязное, она сказала.
Нет, оно не грязное, я сказала. Я совсем громко сказала, не понимаю, как бабушка не услышала. Я достала платье из сундучка. Я подняла его высоко, чтобы она видела, платье такое белое. Платье развернулось и зашумело, будто дождь на улице, и низ платья опустился на пол. Оно белое, я сказала, совсем белое, и потом чистое, и все из шелка.
Нет, она сказала, она была как бешеная, и совсем красная. Там есть дырка. Я еще больше разозлилась. Я сказала, если бы мама была здесь, она бы тебе показала. У тебя нет мамы, она сказала. Когда она говорила, она была совсем некрасивая. Я ее ненавижу.
У меня есть мама. Я совсем громко сказала. Я показала пальцем на мамин портрет. Так здесь, в твоей дурацкой комнате, совсем темно и ничего не видно, она сказала. Я ее толкнула очень сильно, и она ударилась о письменный стол. Теперь смотри, я сказала про портрет. Это моя мама, это самая красивая дама на свете.
Она противная, у нее странные руки, сказала Мэри Джейн. Это неправда, я сказала, она самая красивая дама из всех дам на свете. Нет-нет, она сказала, у нее так торчат зубы.
Потом я не помню ничего. Мне показалось, что платье само зашевелилось в моих руках. Мэри Джейн закричала, я больше ничего не помню. Было очень темно, словно окна были закрыты шторами. Все равно, я больше ничего не видела. Я больше ничего не слышала, только странные руки, зубы торчат, странные руки, зубы торчат, только возле никого не было, чтобы говорить это.
Было что-то еще, мне кажется, будто говорили, не позволяйте ей говорить это! Я могла не держать больше платье в руках. Оно было на мне. Я не помню, как это случилось. Потому что было так, будто я вдруг стала большая. Но я все равно была маленькая девочка. Я хочу сказать, снаружи.
Мне кажется, я тогда была ужасно плохая.
Я думаю, бабушка увела меня из маминой комнаты. Я не знаю. Она кричала, о Боже, сжалься над нами, это случилось, это случилось. Она все время повторяла это. Я не знаю почему. Она тащила меня за руку до моей комнаты, и она заперла меня. Она сказала, она больше не позволит мне выйти из комнаты. Ну и пусть, я не боюсь. Что случится со мной, когда она будет держать меня взаперти миллион миллионов лет? Ей даже не надо будет заботиться, чтобы кормить меня. К тому же я совсем не хочу есть. Я наелась досыта.
Тест
Вечером накануне испытания Лэс помогал отцу готовиться в столовой. Джим с Томми спали наверху, а Терри что-то шила в гостиной, лицо ее было лишено всякого выражения, игла, пронзая ткань и протягивая нить, двигалась в стремительном ритме.
Том Паркер сидел очень прямо, его худые, изборожденные венами руки, сцепленные вместе, лежали на столе, светло-голубые глаза пристально вглядывались в губы сына, словно это помогало ему понимать лучше.
Ему было восемьдесят, и предстоял уже четвертый тест.
— Хорошо,— сказал Лэс, читая вариант теста, который дал им доктор Траск.— Повторите приведенные ниже последовательности чисел.
— Последовательности чисел,— пробормотал Том, стараясь осмысливать слова по мере их произнесения. Однако слова уже не осмысливались так быстро, как раньше, они словно застревали на поверхности его разума, как насекомые, угодившие в клей плотоядного растения. Он мысленно повторил слова еще раз: последовательность... последовательность чисел, ага, получилось. Он смотрел на сына и ждал.
— Ну? — произнес Том нетерпеливо после секундного молчания.
— Пап, я же уже дал тебе первую,— сказал ему Лэс.
— О...— Отец подыскивал подходящие слова.— Будь так добр, скажи мне... окажи мне милость...
Лэс устало вздохнул.
— Одиннадцать, семь, пять, восемь,— сказал он.
Старческие губы зашевелились, древние шестеренки в голове со скрипом завращались.
— Одиннадцать... с-семь...— Светлые глаза медленно моргнули.— Пятьвосемь,— завершил Том на одном дыхании, а затем с гордостью расправил плечи.
Ага, хорошо, думал он, очень хорошо. Завтра его не одурачат, он победит этот их убийственный закон. Рот сжался, а руки крепко вцепились в белую скатерть.
— Что? — переспросил он, стараясь сосредоточить взгляд на лице Лэса.— Погромче,— произнес он раздраженно.— Говори громче.
— Я дал тебе новую последовательность,— произнес Лэс спокойно.— Слушай, читаю еще раз.
Том немного подался вперед, напрягая слух.
— Девять, два, шестнадцать, семь, три,— сказал Лэс.
Том с усилием откашлялся.
— Говори потише,— сказал он сыну. Этого ряда он не успел осознать. Неужели они считают, что человек в состоянии запомнить такую нелепо длинную цепочку цифр?
— Что? Что?! — переспросил он сердито, когда Лэс снова прочитал последовательность.
— Пап, экзаменатор будет зачитывать вопросы гораздо быстрее, чем я сейчас. Ты...
— Это я прекрасно знаю,— холодно перебил его Том.— Прекрасно знаю. Позволь мне напомнить тебе, однако... что это... это еще не тест. Это упражнение. Глупо нестись галопом. Просто глупо. Я должен изучить... изучить этот тест,— завершил он, рассердившись на сына, рассердившись на то, как нужные слова ускользают от него.
Лэс пожал плечами и снова посмотрел в бумаги.
— Девять, два, шестнадцать, семь, три,— прочитал он медленно.
— Девять, два, шесть, семь...
— Шестнадцать, семь, пап.
— Я так и сказал.
— Ты сказал «шесть», папа.
— По-твоему, я не знаю, что говорю!
Лэс на секунду закрыл глаза.
— Хорошо, папа,— произнес он.
— Ну, так ты будешь читать еще раз или нет? — отрывисто спросил Том.
Лэс еще раз прочитал последовательность чисел и, слушая, как отец спотыкается на каждом, бросил взгляд в гостиную, на Терри.
Она сидела с бесстрастным лицом и шила. Радио она выключила, а значит, он был в этом уверен, слышала, как старик путается в цифрах.
«Да, да,— услышал Лэс у себя в голове, как будто бы спорил с ней.— Все верно, я знаю, что он стар и бесполезен. И ты хочешь, чтобы я сказал ему об этом прямо в глаза, всадив нож ему в спину? Ты знаешь, и я знаю, что теста он не пройдет. Позволь мне хотя бы подыграть ему. Завтра ему вынесут приговор. Не вынуждай меня выносить его сегодня, разбив старику сердце».
— Так вроде правильно,— услышал Лэс полный достоинства голос отца и посмотрел на его худое морщинистое лицо.
— Да, так верно,— поспешно произнес он.
Он ощутил себя настоящим предателем, когда слабая улыбка задрожала в углах старческого рта. «Я же обманываю его»,— подумал он.
