Марио Пьюзо - Крестный отец
Ну, а чем нам с вами заниматься — о том мы не пойдем спрашивать начальство, этих pezzonovantis, которые норовят за нас решать, как нам распорядиться своей жизнью, которые развязывают войны, оберегая свое добро, а воевать посылают нас. Кто сказал, что мы обязаны подчиняться законам, придуманным ими в защиту своих интересов и в ущерб нашим? И кто они такие, чтобы вмешиваться, когда мы тоже хотим позаботиться о своих интересах? Это наше дело. Sonna cosa nostra, — сказал дон Корлеоне. — Наше дело, наши заботы. Мы сами управимся в своем мире, потому что это наш мир, cosa nostra. И мы должны держаться вместе, чтобы оградить его от вмешательства посторонних. А иначе быть бычку на веревочке — вденут нам в нос кольцо, как вдели его миллионам неаполитанцев и других итальянцев в этой стране.
Во имя этого и отказываюсь я от мести за своего убитого сына — во имя общего блага. Клянусь вам, что до тех пор, покуда я отвечаю за действия моего семейства, никого из тех, кто здесь находится, без справедливых оснований, без серьезнейшего повода пальцем не тронут. Во имя общего блага я готов поступиться также и своей выгодой. Порукой тому мое слово и моя честь, которым я, как знают многие из вас, никогда не изменял.
Но есть у меня при этом и своекорыстный интерес. На моего младшего сына пало подозрение в убийстве Солоццо и капитана полиции — он был вынужден бежать. Теперь мне предстоит добиться, чтобы с него сняли это ложное обвинение и он мог спокойно вернуться домой. Это — моя забота, мне ее и расхлебывать. Либо я должен найти настоящих виновников, либо, возможно, найти для властей бесспорные доказательства того, что он невиновен, — может быть, свидетели и осведомители еще откажутся от своих ложных показаний. Как бы то ни было, это, повторяю, моя забота, и, полагаю, я с нею справлюсь.
Однако вот что я хотел бы здесь заявить. Я — человек суеверный, стыдно признаться, но что поделаешь. Так вот. Если вдруг с моим младшим сыном произойдет несчастный случай, если его ненароком подстрелит полицейский офицер, если он повесится в тюремной камере, если объявятся новые свидетели с показаниями против него — я, по суеверию, припишу это злой воле кого-то из присутствующих. Скажу больше. Если в моего сына ударит молния, я буду винить в этом некоторых из вас. Если самолет его упадет в море, пароход пойдет ко дну, если он схватит смертельную простуду, если на его машину наедет поезд — я, из чистого суеверия, сочту, что, значит, кто-то из сидящих здесь все еще желает мне зла. Такого рода злую волю, господа, такую несчастную случайность я не прощу никогда. Но в остальном — клянусь спасением души своих внучат — я ни при каких обстоятельствах не нарушу мир, заключенный сегодня. Неужели, в конце концов, мы ничем не лучше этих pezzonovantis, загубивших на нашем веку бессчетные миллионы людей?
С этими словами дон Корлеоне вышел из-за стола и двинулся к тому месту, где сидел дон Филипп Татталья. Татталья поднялся ему навстречу — они обнялись, поцеловались. В зале захлопали; другие доны вставали с мест, пожимали друг другу руки, поздравляли дона Корлеоне и дона Татталью с началом дружеских отношений. Каждый понимал, что это будет не самая пылкая в мире дружба, — эти двое не станут посылать друг другу подарки на Рождество, — но они хотя бы не станут убивать друг друга. А значит, и такая хороша — и это тоже называется дружбой.
Поскольку Фредди жил на Западе под покровительством семейства Молинари, дон Корлеоне по окончании встречи задержался подле дона из Сан-Франциско, чтобы выразить ему свою благодарность. Из слов Молинари дон Корлеоне заключил, что Фредди прижился на новом месте, вполне доволен и проявляет заметную склонность к женскому полу. Обнаружилось также, что он прямо-таки рожден управлять гостиницей. Дон Корлеоне, как всякий родитель, когда ему расписывают таланты его чада, о существовании которых он даже не подозревал, лишь головой покачивал от изумления. Выходит, правда, что не было бы счастья в иных случаях, если б несчастье не помогло? Оба собеседника согласились, что это справедливо. Дон Корлеоне между тем дал понять, что чувствует себя в долгу перед сан-францисским доном за огромную услугу, которую тот оказал ему, приютив Фредди. Он употребит свое влияние, чтобы подданным Молинари, каким бы изменениям ни подверглись в грядущие годы силовые структуры, всегда был обеспечен доступ к ключевой информации о скачках — важность подобного обязательства было трудно переоценить, поскольку за обладание этим преимуществом шла незатухающая борьба, усугубляемая тем обстоятельством, что на упомянутую область наложили свою тяжелую лапу нелюди из Чикаго. Но даже там, в краю варваров, дон Корлеоне пользовался достаточным влиянием, так что это его обещание было царским подарком.
Вечерело, когда дон Корлеоне, Том Хейген и телохранитель-шофер — им оказался сегодня Рокко Лампоне — въехали в парковую зону, где помещалась резиденция Корлеоне. Направляясь к дому, дон обронил Хейгену:
— Наш водитель, этот Лампоне, — ты его примечай. Сдается мне, малый годен для работы получше.
Чудеса, подумал Хейген. Лампоне за весь день слова не проронил, ни разу не оглянулся на них, когда они сидели за его спиной в машине. Ну, открыл перед доном дверцу, когда тот садился, ну, подал машину к банку в ту самую минуту, когда они вышли, — словом, делал все, что положено, но не более, чем делал бы на его месте любой вышколенный шофер. Значит, наметанный глаз дона углядел такое, что укрылось от consigliori.
У дверей дон отпустил Хейгена с наказом явиться к нему после ужина. Но не торопиться, дать себе время отдохнуть немного, так как им еще предстоит совещаться допоздна. Дон прибавил, что нужно вызвать Клеменцу и Тессио. Он будет ждать их к десяти вечера, не раньше. А до того Хейген должен ввести их в курс дела и рассказать, как прошел совет.
В десять они сошлись вчетвером в угловой комнате — в кабинете дона, оснащенном библиотекой по юриспруденции и потайным телефоном. На подносе стояли бутылки виски и содовой, ведерко со льдом. Дон начал с общих замечаний.
— Итак, мы заключили сегодня мир, — сказал он. — Я поручился в том своей честью — для вас этого должно быть довольно. Однако союзники у нас не больно-то надежные, и потому будем по-прежнему держаться настороже. Хватит с нас милых неожиданностей. — Дон повернулся к Хейгену. — Ты отпустил этих Боккикьо, заложников?
Хейген кивнул:
— Да, как приехали, я сразу позвонил Клеменце.
Корлеоне взглянул на необъятного caporegime. Тот тоже кивнул головой:
— Отпустил я их. Скажи, Крестный отец, как это может быть, чтоб сицилийцы — и такие пни, или эти Боккикьо просто прикидываются?
Дон Корлеоне улыбнулся краем рта.
— У них хватает ума зарабатывать хорошие деньги. Почему так уж обязательно быть еще умнее? Не Боккикьо и им подобные — причина бед на этой земле. Хотя головушки у них не сицилийские, это ты верно.
Война окончилась, теперь можно было слегка расслабиться. Дон Корлеоне сам смешал коктейли, поднес каждому стакан. Он осторожно пригубил свой и закурил сигару.
— Я хочу, чтобы никто из вас не пытался расследовать, кто и как организовал убийство Санни, с этим кончено — забудьте. Я хочу, чтобы мы оказывали всяческое содействие другим семействам, даже если у них разыграется аппетит и мы не будем получать сполна свою долю. Я хочу, чтобы никакие выпады против нас, никакие провокации не сорвали этот мир, пока мы не найдем способ вернуть домой Майкла. Пусть это будет главным, что должно вас сейчас занимать. Помните — мне нужна стопроцентная гарантия, что, когда он вернется, ему ничто не будет угрожать. Я не имею в виду — со стороны Татталья или Барзини. Меня тревожит полиция. Да, с подлинными уликами против него у нас проблем не будет, официант никаких показаний не даст, случайный свидетель — или кто он там, неслучайный — тоже. Настоящие улики — наименьшая из наших забот, потому что они нам известны. Опасаться следует другого — чтобы полиция не сфабриковала ложные улики, поскольку ее осведомители единодушно утверждали, что капитана Макклоски убил Майкл Корлеоне. Прекрасно. Значит, нужно потребовать, чтобы Пять семейств всеми доступными им средствами разубедили в этом полицию. Чтобы все их осведомители преподнесли полиции другую версию. Я полагаю, после моего сегодняшнего выступления наши новые союзники поймут, что в их интересах пойти нам навстречу. Но этого мало. Нам надо найти способ обелить Майкла до конца, раз и навсегда. Иначе ему незачем возвращаться. Давайте будем думать. Важнее этого сейчас ничего нет.
Теперь дальше. Один раз в жизни человеку позволительно допустить оплошность. Я один раз допустил. Теперь я хочу скупить все участки в кольце парковой аллеи и все дома на этих участках. Чтобы даже за милю отсюда никто не мог заглянуть из своего окошка ко мне в сад. Хочу обнести всю усадьбу оградой и установить внутри постоянную круглосуточную охрану. И такую же — на воротах. Короче, я желаю отныне жить в крепости. Знайте, что я больше не буду ездить на работу в город. Можете считать, что я отчасти удаляюсь от дел. Меня тянет повозиться в саду — делать домашнее вино, когда нальются гроздья. Тянет к оседлой домашней жизни. Если я когда-нибудь и отлучусь, то лишь чтобы слегка развеяться или на важную деловую встречу, и тогда потребую полной гарантии, что приняты все меры предосторожности. Только не истолкуйте мои слова неверно. Я ничего не замышляю. Я проявляю осмотрительность, я был всегда осмотрительным человеком, ничто мне так не чуждо в этой жизни, как беспечность. Женщины, дети могут позволить себе жить беспечно, мужчины — нет. Все это вы будете исполнять потихоньку, никаких лихорадочных приготовлений, незачем внушать тревогу нашим новым друзьям. Все можно делать таким образом, что это будет выглядеть естественно.
