Елена Сулима - Опоенные смертью
— Я ваш врач. Вы извините меня за то, что я не поняла вас, когда вы мне говорили про вертолеты, и посоветовала обратиться к психиатру. Мы врачи такой тонкой специальности так устаем! Так загружены, что иногда перестаем понимать больных. Я прочитала вашу статью о прыжке с парашютом.
— Да… вам понравилось? — рассеянно спросила Алина, не понимая, что к чему.
— Конечно, конечно. Но все дело даже не в том, что мне понравилось. Я поняла, о чем вы говорили.
— Что вы этим хотите сказать?
— Дело в том, что я ещё раз проверила все ваши анализы. Ошибки быть не могло. Вы действительно были неизлечимо больны. Чудес не бывает. А с вами оно произошло, хотя вы не делали ни химиотерапию, не облучались, отказались от операции. Впрочем, операция вам бы не помогла, если уж говорить совсем честно. Но в результате, у меня на руках анализы совершенно здорового человека. Вы понимаете, что это значит?
— Что? Их перепутали?
— Да нет. Это невозможно. Это вам не анализы крови, или мочи, когда можно перепутать баночки. Все дело в том, что вы абсолютно правы.
— То есть — в чем я права?
— По поводу парашютов.
— Причем здесь парашюты?
— Вы пережили стресс. Об этом вы мне и говорили в последний раз на приеме, предлагая скидывать больных с парашюта ещё сонными.
— Это я так… Я не знаю, что мне помогло.
— Я вас умоляю, признайтесь — вы испытывали стресс, сильный стресс, за этот год?
— Естественно. Я же продолжала работать журналистом.
— Вас посылали в горячие точки? Вы были в Чечне?
— Нет.
— Неужели только прыжок с парашютом так подействовал на вас.
— Да забудьте вы про этот прыжок. Я сказала не подумав.
— Но вы сказали правду! В медицинских периодических изданиях время от времени мелькают странные сообщения о том, что люди пережившие стресс… К примеру, больные раком, случалось, даже поздней стадии, попадали в центр катаклизмов… Предложим, случалось землетрясение, пожары, но это не так, поскольку не настолько длительно, наводнения… И что же…
— И что же…
— После они замечали, что болей нет.
— И оказывалось, что рака нет, как у меня. Похоже.
— Но подобные сообщения в нашей специальной прессе слишком редки. Хотя поступают давно.
— Да. Я вижу, что в этом есть своя правда. Но люди христианской культуры, хотя и превозносят страдания превыше всего, никогда не признают этого. Хотя фактов, кажется, действительно хватает. Вот Шлиман, тот, который открыл Трою, болел в юности неизлечимой формой туберкулеза, а быть может и раком легких, но попал в кораблекрушение, долго ждал помощи в ледяной воде. И что в результате — чахотки — как ни бывало! Кажется, он с тех пор вообще не болел.
— Ой, да что там, какой-то мифический Шлиман! У меня тут ещё один реальный случай произошел. Был у нас больной. Мы думали — уж умер. А тут встречаю на улице — хромает. Он, узнав что у него злокачественная опухоль, не подлежащая хирургическому вмешательству, отправился наемным солдатом в Чечню, чтобы хоть какие-то деньги оставить после себя семье. И вы представляете — уже три года как вернулся. Ранили его конечно там. Ногу потерял. А мы его карточку уже в архив отправили, как быть может умершего. Но живой! Живой! И о своей болезни ничего слышать не хочет! Я уговорила его провериться. Сейчас у меня на руках его анализы. Чисто, как у вас.
— Так может быть всех в виде лечения отправлять на войну? — черным юмором отозвалась Алина.
— Когда бы эти отдельные случаи были собраны воедино… — вздохнула врач, — Да тогда никто бы не принял официальным такой способ лечения. Все-таки, согласитесь, он слишком немилосерден. Еще известный мне случай из первых уст: шахтер. Саркома легкого последней степени. Из последних сил тащится в шахту. Обвал. Их откапывали неделю. Когда его нашли — кожа да кости! Просто живой скелет. Но болезни, как и не бывало!
— Я не понимаю, зачем вы мне все это рассказываете? Вы хотите, чтобы я написала об этом статью?
— Упаси вас бог! Алина! Можно я вас буду так, без отчества?.. Вас обвинят в черти чем! Я обращаюсь к вам с личной просьбой. Мой муж болен соответственно моей специальности. Он ещё не в той стадии, чтобы не передвигаться. Но эта депрессия! Он ничего не хочет. Он, крупный бизнесмен, вяло доделывает дела и лежит. Он все время лежит, даже газет не читает. Смотрит в потолок и иногда капризничает…
— Я тоже так смотрела.
— Надеюсь, теперь вы меня понимаете?
— Но чем я могу вам помочь?!
— Во-первых — тем, что не откажите мне в моей просьбе. Я знаю, что она исполнима. Деньги у нас в семье есть. Посчитайте сколько нужно, чтобы выполнить её. Плюс вам гонорар лично от меня в размере десяти тысяч. Я понимаю, что это не много, по сравнению с операциями на западе… Умоляю. Я заплачу вам сразу после результата… Нет. Чтобы вы решились — первую половину сейчас же. Плюс все расходы беру на себя. Если не получиться — вам не придется отдавать эти пять тысяч. Вы же будете стараться. У вас есть знакомства. Возьмите, пожалуйста, во имя спасения жизни человека, на прокат вертолет. Еще нужен инструктор…
— Ах, вот вы о чем. Но… Если честно говорить, я не думаю, что одного прыжка достаточно. Должна идти долгая борьба за жизнь.
— Продумайте. Продумайте все сами. Я заплачу. Я оплачу все. Только помогите.
— Но если у человека лопнет сердце от страха?
— Если говорить откровенно, это будет не такая мучительная смерть. Он иначе все равно умрет.
— Но вы же посадите меня за издевательство, доведшее человека до смерти.
— Я вам дам все расписки. Мы продумаем такую форму, что никто не догадается — что же на самом деле произошло.
— Но я не способна… — ошарашено выдавила из себя Алина. — Я не способна на жестокость.
Голос врача, голос женщины, жены, вдруг резко изменился — она заплакала, но продолжала говорить сквозь слезы:
— Кто знает, что на самом деле жестоко, а что нет. Хирургические операции, которые не спасают и увеличивают мучение, это не жестоко? А гладить человека по головке, улыбаться ему, говорить, что все хорошо, когда все ужасно — это не жестоко? Я не могу жить и каждый день и ожидать, когда его начнут мучить боли. Помогите! Я умоляю вас!..
"Отдайте ребенка в интернат, все равно ему потом жить в детском доме" — вспомнила Алина, как эта же врач менторским голосом отвечала, словно отрезала безнадежно больной.
— Я сделаю все, что в моих силах.
Встревоженная таким нелегким обязательством Алина почувствовала, что ей надо выполнить его. Но как — это было для неё неизвестно. Она включила в себе того маленького человечка у истока рога для лекарственных трав и пошла, шла и шла по ночному городу, но ни что, никакая улица, ни знакомые площади ни перекрестки не вызывали у неё желания остановиться. Измотанная в конец, чувствуя, что просто хочет лечь и спать, спать. Алина нащупала в кармане жетон. С удивительной ясностью вспомнились цифры телефона, который она никогда и не помнила вроде бы наизусть. Это был телефон Надежды. Той самой Надежды — в шрамах.
ГЛАВА 17
— Когда я увидела тебя в первый раз в Онкологическом центре, я знала, что ты не умрешь. — Спокойно говорила Надежда, сидя перед Алиной в морской тельняшке за кухонным столом, оголенная столешница которого была покрыта несмываемыми пятнами, прожжена брошенными мимо пепельницы сигаретами. Впрочем, такой вид стола нисколько не смущал обеих.
— Почему? — спросила Алина. Она очень устала за сегодняшний день, а ещё это долгий пересказ Надежде о том, что хочет от неё врач-онколог, вконец измотал её. Впрочем, ей показалось, что Надежда, слушавшая её внимательно и долго не перебивая, все поняла с первых слов и была готова помочь ей.
— Потому. Я не различаю людей по лицам, но по свету исходящему… Ты была так удивлена. Да. Ты всю жизнь подавлялась обстоятельствами, характерами других… но те, что тебя окружали, излучали короткие лучи света. А ты — долгие. Ты не разучилась удивляться. Понимаешь?
— Нет. — Рассеяно ответила Алина. — Ты про ауры?
— Не ауры. Есть нечто большее. А ладно. Ты так сейчас растеряна из-за страха собственной слабости так, что ничего не замечаешь. А ведь слабости в тебе нет. Есть жалость, нежность, трепетное отношение ко всему живому, но не слабость.
— Ой, ты шлифуешь шрамы? — не способная сконцентрироваться на сказанном отвлеклась Алина, — Поздравляю!
— Нет. Я не шлифую шрамы. Я влюблена и любима. Я выхожу замуж. От того и шрамы на моем лице воспринимаются под другим углом зрения даже теми, кто не знает о том, что со мной.
— Но шрамы на твоем лице, прости, стали какими-то декоративными полосками… Я никогда не спрашивала. Это у тебя откуда?
— Это спасло мне жизнь.
— То есть как?
— А так. Жизнь моя подходила к логическому концу. Каратистка. Жена известного каратиста. Красивая, сильная. Легко вступающая в борьбу с любым мужчиной. О, это состояние победительницы, это пьянящее чувство непобедимости!.. И вдруг перестройка. Избалованный жизнью муж, сын весьма влиятельных в то время людей, привыкший получать от неё все, что захочет, оказался без денег, никому ненужный… Он не вытерпел и пол года. Застрелился. Я опять почувствовала себя сильнее его. Я почувствовала себя такой сильной!.. Что потеряла всякий интерес к борьбе. Среди баб тогда равных мне не было. Это сейчас появляются новые Амазонки. А я… Я почувствовала, что мне нет равных, соревновательный момент кончился во мне, и потеряла всякий интерес к жизни. Я бродила по ночам по улице с надеждой, что ко мне хоть кто-то пристанет, лишь для того, чтобы потешиться, чтобы снова ощутить хоть что-то. Но таких идиотов не оказалось. Я сникла. Я стала толстеть, хотя и продолжала машинально тренировки. Всю свою жизнь, начав заниматься каратэ с десяти лет, я шла по одному направлению и не могла его изменить. Я выбирала цель, чтобы сокрушить её. Я раскидала все цели. Я была победительницей, вместо пьедестала, взбирающейся на руины. Однажды ночью, я, не думая, просто кинулась в поножовщину. Вариант был проигрышным сразу. Но мне уже хотелось только одного — погибнуть в борьбе.
