Анна Рэдклиф - Тайны Удольфского замка. Том 2
— Вам здесь весело живется! — заметил граф. — Жизнь охотника — приятная, здоровая жизнь; отдых сладок после такого труда.
— Да, — согласился один из хозяев, — жизнь наша довольно приятная. Но мы проводим здесь только летние и осенние месяцы; зимой тут жить скучно, а вздувшиеся потоки делают охоту невозможной.
— Это жизнь свободная, раздольная, что и говорить! — сказал граф, — право, мне очень хотелось бы провести месяц-другой по-вашему.
— Здесь лафа и нашим ружьям, — вставил один из людей, стоявших позади графа, — здесь водится множество превкусной пернатой дичи, питающейся диким тмином и травами, растущими в долинах. А кстати, там, в каменной галерее, висит связка дичи; ступай-ка, принеси ее сюда, Жак, мы ее зажарим.
Граф стал расспрашивать о способах преследования дичи среди скал и пропастей в этой романтической местности и с интересом слушал какой-то любопытный охотничий рассказ, как вдруг у ворот раздался звук рога. Бланш пугливо оглянулась на отца; тот продолжал разговаривать об охоте, хотя на лице его отразилось некоторое беспокойство и он беспрестанно обращал взор в ту часть залы, которая была ближе к воротам. Опять прозвучал рог, и вслед затем раздадрсь громкие крики.
— Это наши товарищи вернулись с дневной работы, — проговорил один из людей, лениво подымаясь с места и идя к воротам. Через несколько минут появилось еще двое людей с ружьями через плечо и с пистолетами, заткнутыми за пояс.
— Ну, что у вас тут нового, ребята, что нового? — говорили они подходя.
— А вам, братцы, повезло ли? — отозвались их товарищи. — Принесли с собою ужин? Если нет, то ничего и не получите.
Ха, а вы кого это привели сюда? — заговорили новоприбывшие на ломаном испанском языке, заметив графа и его свиту. — Откуда они — из Франции или из Испании? Где это вы их, черти, подцепили?
— Они повстречались с нами, — отвечал громко один из их товарищей на чистом французском языке. — Вот этот барин со своей свитой заблудились в горах и просили ночлега у нас в крепости.
Новоприбывшие ничего не ответили, но сбросили с плеч котомки и вытащили оттуда несколько связок дичи. Мешок грузно шлепнулся об пол и внутри его сверкнуло что-то яркое, металлическое; граф это заметил и с еще большим вниманием начал рассматривать человека, державшего котомку. Это был дюжий, рослый парень, с суровым лицом и короткими, вьющимися черными волосами. Вместо охотничьего платья на нем был надет поношенный военный мундир; на толстых ногах его в коротких штанах были зашнурованы сандалии. На голове торчала кожаная шапка, несколько похожая формой на старинный римский шлем, но насупленные под ним брови скорее напоминали варваров, покоривших Рим, чем самих римских солдат. Граф, наконец отвернулся от него и некоторое время сидел молча, задумавшись; потом, снова подняв глаза, он заметил какую-то фигуру, стоявшую в отдаленном углу залы и пристально уставившуюся на Сент Фуа, который в это время разговаривал с Бланш и не замечал этого пристального взора. Вскоре граф увидел, что этот самый человек через плечо другого, одетого в солдатский мундир, также пристально воззрился на него самого. Он отвел взор, встретившийся с глазами графа, и тот почувствовал, что им вдруг овладело подозрение, но боялся, чтобы его лицо не выдавало тревоги: он заставил себя через силу улыбнуться и обратился к Бланш с каким-то незначительным замечанием. Оглянувшись опять, он убедился, что солдата и его товарища уже нет в зале.
Тот, кого звали Жаком, вернулся из каменной галереи.
— Мы там развели огонь и птицы жарятся, — объявил он, — стол уже накрыт, пойдем туда, там потеплее будет, чем здесь.
Товарищи одобрили это перемещение и пригласили гостей пройти в галерею. Но Бланш молча, с беспокойством озиралась, а Сент Фуа переглянулся с графом. Тот заявил, что предпочитает остаться здесь: он так уютно расположился у очага. Охотники же настаивали на переселении в галерею с такой видимой приветливостью, что граф, хотя и сомневался в душе, но боялся выдать свою тревогу и наконец согласился пойти за ними. Длинные, полуразвалившиеся ходы, по которым они направились, несколько пугали графа, но на дворе страшно грохотал гром и было бы опасно покидать это крытое убежище; поэтому он не стал раздражать своих хозяев, показывая, что не доверяет им. Охотники шли впереди с фонарем; граф и Сент Фуа, из любезности, взялись разделить их труд и несли каждый по табурету, а Бланш шла сзади колеблющимися шагами. По пути она зацепила платьем за гвоздь, вбитый в стене, остановилась и стала кропотливо освобождать свое платье; между тем граф, разговаривая с Сент Фуа и не заметив, что она отстала, повернули со своим проводником за угол коридора, и Бланш осталась одна в потемках. Раскаты грома заглушали ее зов; отцепив платье, она побежала за ними следом, по крайней мере, так ей показалось. Огонь, мелькавший в отдалении, подтверждал ее предположение. И вот Бланш, сбившись с пути, направилась к какой-то отворенной двери, откуда лился свет, думая, что эта комната и есть каменная галерея, о которой упоминал один из охотников. Оттуда слышались голоса; Бланш остановилась в нескольких шагах от двери, чтобы удостовериться, туда ли она идет. При свете лампы, висевшей с потолка, она увидела четырех каких-то людей, сидевших вокруг стола и, очевидно, державших совет. В одном из них она узнала того самого, который с таким пристальным вниманием разглядывал Сент Фуа: он говорил убежденным, хотя сдержанным тоном; другой горячо возражал ему. Вдруг все четверо загалдели разом, резкими грубыми голосами. Бланш страшно испугалась, увидев, что тут нет ни отца ее, ни жениха; ее встревожили зверские лица и дикие жесты этих людей; она хотела торопливо повернуть назад, чтобы разыскать наконец галерею, но вдруг услыхала, как один из незнакомцев сказал:
— Полно спорить! Ну, какая тут опасность? Последуйте моему совету и опасности ровно никакой не будет — схватите этих главных, а с остальными расправа легкая…
Бланш, пораженная этими словами, остановилась, как вкопанная, чтобы слушать дальше.
— С остальных и взять-то нечего, — заметил один из людей. — Я никогда не стою за то, чтобы проливать кровь, если можно этого избегнуть — покончим-ка с теми двумя и готово дело: остальные пусть убираются.
— Ишь, как хорошо ты рассудил! — возразил первый злодей со страшным проклятием. — Славно! Чтобы они пошли, да разболтали, как мы расправились с их господином; ведь на нас пошлют королевские войска, а те потащат нас к колесу! Ты всегда был умником, парень. Небось, забыл канун Фомина дня в прошлом году?
У Бланш сжалось сердце от ужаса. Первым ее побуждением было поскорее отойти от двери; но ее дрожащие ноги отказывались повиноваться; спотыкаясь, сделала она несколько шагов в более темный угол коридора, но волей-неволей принуждена была слушать дальше страшные совещания головорезов; что они действительно бандиты — в этом она теперь уже не могла сомневаться. Через минуту до нее долетели такие слова:
— Так неужто же ты хочешь, чтобы укокошили всю компанию?
— Так что ж — их жизни стоят наших! — возразил ему товарищ. — Если мы не убьем их, то они подведут нас, и мы будем повешены. Уж лучше же им умереть, чем нам попасть на виселицу…
— Лучше, лучше! — закричали товарищи.
— Совершить убийство — ненадежный путь, чтобы избегнуть виселицы! — сказал первый злодей, — не один честный малый попадал в петлю таким манером!
Настало молчание; очевидно, все задумались и соображали.
— Черт побери наших молодцов, — нетерпеливо воскликнул один из разбойников, — давно уже им следовало бы вернуться; будь они тут, наше дело было бы совсем просто. Уж я вижу, что сегодня нам никак не справиться — нас меньше числом, чем противников; утром они захотят уйти, а как их удержишь иначе, как силком?
— Я уже обдумал один план: он пригодится, — заявил один из душегубов, — если бы можно было спровадить обоих кавалеров втихомолку, то с остальными легко было бы распорядиться.
— Славный план, ей-Богу! — заметил другой с презрительной улыбкой: — все равно, что сказать — если бы я мог прогрызть стену тюрьмы, то был бы на воле! Ну, как же прикажешь покончить с ними втихомолку?
— Очень просто: — отравить их! — подсказали товарищи.
— Прекрасно сказано! — одобрил второй злодей. — Смерть будет медлительная и это удовлетворит мою месть. Пусть остерегаются эти бароны дразнить нас!
— Сына-то я узнал сразу, — проговорил тот человек, которого Бланш видела наблюдающим молодого Сент Фуа, — меня он не знает, а вот отца я запамятовал.
— Ну, говори что хочешь, — сказал третий злодей, — только не верю я, чтобы это был барон, а ведь мне он должен быть также известен, как и вам; ведь я был в числе наших храбрецов, которые производили нападение на него, а потом пострадали.
— А я-то разве там не был? — вмешался первый злодей. — Говорят вам, это и есть сам барон; да и не все ли равно, барон это, или другой кто… нельзя же выпускать из рук такой добычи… не часто нам выпадает такое счастье! Ведь и так мы постоянно подвергаемся опасности колесования за то, что провезем несколько фунтов табаку в ущерб королевской фабрике, или опасности сломать себе шею, гоняясь за дичью… Изредка лишь приходится ограбить какого-нибудь брата-контрабандиста или странствующего богомольца; так неужто же упускать такой приз? При них столько добра, что нам на весь наш век хватит.
