Стивен Кинг - Возрождение
Я демонстративно посмотрел на часы.
— Забудь ты про свой самолет, — сказал Тедди. — Полетишь другим рейсом. Пойдем, поужинаешь с нами, братик. Кара успокоится.
Мне так не казалось.
Я сказал Терри, что в «Волчьей Пасти» меня ждут клиенты, и я не могу пропустить запись. В другой раз, сказал я ему. И когда он протянул ко мне руки, я стиснул его в объятиях, зная, что могу больше никогда его не увидеть. Тогда мне ничего не было известно об убийствах и самоубийствах, но я сознавал, что несу в себе какую-то отраву и, возможно, она останется со мной до конца жизни. Меньше всего мне хотелось отравить ей тех, кого я любил.
По дороге к машине я остановился и взглянул на полоску земли между газоном и Методист-роуд. Дорогу давно заасфальтировали, но эта полоска выглядела точно так же, как когда я играл там с солдатиками, подаренными сестрой на мое шестилетие. Я стоял на коленках и играл с ними в тот осенний день 1962 года, и на меня упала тень.
И эта тень никуда не ушла.
- Вы убили кого-нибудь?
Эд Брейтуэйт задает мне этот вопрос раз за разом. Кажется, это называется «нарастающим повторением». В ответ я всегда улыбаюсь и отвечаю «нет». Да, я всадил четыре пули в несчастную Мэри Фэй, но к тому времени она уже была мертва, а Чарли Джейкобс скончался от последнего разрушительного инсульта. Если бы это не случилось в тот день, то произошло бы в другой — возможно, еще до конца года.
— И вы, очевидно, не совершили самоубийство, — продолжает с улыбкой Эд. — Если только я не галлюцинирую.
— Вы не галлюцинируете.
— И желания не возникает?
— Нет.
— Даже в качестве теоретической возможности? Когда, например, вы лежите ночью в постели и не можете заснуть?
— Нет.
Мою жизнь трудно назвать счастливой, но антидепрессанты вернули мне почву под ногами. Я не планирую покончить с собой. А учитывая то, что, возможно, ждет меня после смерти, я рассчитываю прожить как можно дольше. И это еще не все. У меня есть чувство — ошибочное или верное, — что я должен многое искупить. Поэтому я по-прежнему стараюсь быть паинькой: готовлю в бесплатной столовой на Аупупу-стрит, два дня в неделю волонтерствую в благотворительной организации «Гудвилл» на Кеолу-драйв, неподалеку от булочной «Гавайская казарка». Когда умрешь, уже ничего искупить не получится.
— Тогда скажите, Джейми, что в вас особенного? Почему вы не хотите вместе с остальными леммингами броситься со скалы? Откуда у вас этот иммунитет?
Я просто улыбаюсь и пожимаю плечами. У меня есть ответ, но он все равно не поверит. Мэри Фэй была дверью, через которую Мать проникла в наш мир, а я — ключом от нее. Стреляя в труп, нельзя никого убить — бессмертное создание вроде Матери вообще невозможно прикончить, — но когда я выстрелил из того пистолета, то запер дверь. Я сказал «Нет!» не только словами. Если бы я поведал своему психотерапевту, что существо из другого мира, одно из Великих, оставило меня в живых для того, чтобы свершить финальный апокалиптический акт мести, он стал бы подумывать о принудительном лечении. А я этого не хочу, потому что у меня есть другая обязанность — которую я считаю более важной, чем готовка в бесплатной столовой или сортировка вещей в «Гудвилл».
После каждого сеанса с Эдом я выписываю чек его секретарю. Психотерапевта я могу себе позволить потому, что странствующий гитарист, который стал звукорежиссером, теперь богатый человек. Странно, правда? Умерев бездетным, Хью Йейтс оставил после себя значительное состояние (плод трудов его отца, деда и прадеда). Согласно завещанию, Малькольм (Муки) Макдональд и Хиллари Кац (она же Пейган Старшайн) получали некоторые суммы наличными, но большая часть имущества была поделена между мной и Джорджией Донлин.
Поскольку Хью убил Джорджию собственными руками, этот пункт завещания мог бы снабдить адвокатов по наследственным делам работой на двадцать лет вперед (с отличными гонорарами). Ничего оспаривать я не собирался, поэтому все решилось без лишних дрязг: адвокаты Хью связались с Бри и сообщили ей, что она может предъявить права на долю своей покойной матери.
Но Бри отказалась. Адвокат, представлявший мои интересы, сказал мне, что Бри назвала деньги Хью «проклятыми». Может быть, и так, но свою долю наследства я взял без всяких угрызений совести. Частично потому, что в исцелении Хью я участия не принимал, но в основном потому, что уже считал себя проклятым, и предпочитал при этом жить с комфортом, чем в бедности. Понятия не имею, что случилось с миллионами, которые должны были достаться Джорджии, да мне это и не интересно. Лишнее знание только вредит. Знаю по себе.
После приема у психиатра, оплатив счет, я выхожу из приемной Эда Брейтуйэта в широкий застеленный ковром коридор, в который выходят двери других кабинетов. Если повернуть направо, можно попасть в вестибюль, а оттуда — на Куулеи-роуд. Но я не сворачиваю направо. Я иду налево. На самом деле Эда я нашел чисто случайно; изначально я попал в Психиатрический центр Брендона Л. Мартина по другой причине.
Я прохожу по коридору, пересекаю полный ароматов ухоженный сад — зеленое сердце всего комплекса. Здесь пациенты греются под неизменным гавайским солнцем. Многие полностью одеты, некоторые — в пижамах или ночных рубашках, кое-кто (наверное, недавно поступившие) — в больничном белье. Одни ведут беседы с другими больными или с невидимыми компаньонами. Другие просто сидят и смотрят на деревья и цветы затуманенным лекарствами взглядом. Двух-трех сопровождают надзиратели, чтобы они не повредили себе или другим. Надзиратели обычно окликают меня по имени и здороваются. Они уже хорошо меня знают.
По другую сторону этого открытого атриума находится Косгроув-Холл, один из трех корпусов, где размещены стационарные пациенты. Остальные два предназначены для кратковременной госпитализации, в основном — для лечения наркоманов и алкоголиков. Обычно они находятся здесь двадцать восемь дней. Косгроув — для больных, чьи проблемы нельзя решить так быстро. Если это вообще возможно.
Как и в главном корпусе, в Косгроуве широкий коридор застелен ковром. Как и в главном корпусе, воздух здесь кондиционирован. Но на стенах нет картин, и в коридоре не играет фоновая музыка, потому что некоторые пациенты слышат в ней голоса, бормочущие непристойности или отдающие зловещие приказы. В коридоре главного корпуса некоторые двери стоят открытыми. Здесь они все закрыты. Мой брат Конрад живет в Косгроув-Холле почти два года. Администраторы Центра Мартина и его лечащий психиатр хотят перевести его в заведение для долгосрочного лечения (они упоминали Алоха-Виллидж на Мауи), но пока что я против. Здесь, в Каилуа, я могу навещать его после визитов к Эду и благодаря щедрости Хью могу позволить себе оплачивать его содержание.
Хотя должен признать, что прогулки по коридору Косгроува — настоящее испытание.
Я стараюсь идти, глядя только под ноги. Это нетрудно, потому что я знаю, что от дверей из атриума до маленькой палаты Кона — ровно сто сорок два шага. Это не всегда мне удается: иногда я слышу голос, шепчущий мое имя, но чаще всего — да.
Вы ведь помните партнера Кона, да? Красавчика с ботанического факультета Гавайского университета? Я не называл его имени и не собираюсь делать это сейчас, хотя, возможно, сделал бы, если бы он хоть раз навестил Конни. Но он не приходит. Если спросить его, он наверняка скажет: «С какой стати мне навещать человека, который пытался меня убить?».
Я могу назвать две причины.
Во-первых, Кон был не в своем уме… вообще не в уме, если на то пошло. Ударив красавчика по голове лампой, мой брат забежал в ванную, заперся и проглотил пригоршню валиума — маленькую пригоршню. Когда Ботаник пришел в себя (с окровавленной головой, на которую пришлось наложить швы, но в остальном целый и невредимый), он позвонил в службу спасения. Приехала полиция и взломала двери ванной. Кон вырубился и похрапывал в ванне. Медики осмотрели его и даже не позаботились прочистить желудок.
Кон не особенно старался убить Ботаника и самого себя — это вторая причина. Но, конечно, он был одним из первых пациентов Джейкобса. Вероятно, самым первым. В день, когда Чарли покидал Харлоу, он сказал мне, что Кон скорее всего излечил себя сам; остальное было просто трюком, ловкость рук и никакого мошенничества. «Этому учат в богословской школе, — сказал он. — У меня всегда хорошо получалось».
Но он солгал. Излечение было таким же настоящим, как теперешнее полукататоническое состояние Кона. Теперь я это знаю. Это меня обманул Чарли, и не однажды, а много раз. И все-таки — надо быть благодарным судьбе, да? Конрад Мортон много лет любовался на звезды до того, как я разбудил Мать. И он не безнадежен. В конце концов, он играет в теннис (хотя никогда не разговаривает), и, как я уже говорил, в волейболе он — настоящий монстр. Его врач говорит, что он начал демонстрировать больше внешненаправленных реакций (что бы это ни значило), и медсестры и санитары реже застают его стоящим в углу и бьющимся головой об стену. Эд Брейтуйэт считает, что со временем Кон может полностью прийти в себя; что он может возродиться. Я предпочитаю в это верить. Говорят, пока есть жизнь — есть надежда, и я не возражаю против этого, но верю и в обратное.
