Анри Шарьер - Ва-банк
Муж и жена, пребывая в агонии, сознания, однако, не теряли. В темноте они могли переговариваться, хотя и не видели друг друга. С раздавленной грудью, мать присутствовала при кончине троих ребятишек, находившихся рядом с ней, среди которых был восьмимесячный младенец. В какой-то момент она сообщила: «Малютка умер». Потом, через несколько часов: «Другой только что умер». И тишина: она перестала отвечать на голос мужа – тоже умерла.
Отец, Жан-Клод Азера, тридцати восьми лет, и четвертый ребенок, Реми, были обнаружены в завале в бессознательном состоянии. Их удалось вытащить и реанимировать. Маленькому Реми ампутировали ногу. Отец перенес несколько операций, он был весь переломан, особенно пострадали почки. Первую операцию делал доктор Бенайм в Каракасе, а консультировал его по телексу и телефону профессор Амбюрже из Неккерского госпиталя в Париже, знаменитый специалист по хирургии почек. Азера-старший выкарабкался из безнадежного положения, но ни о чем, кроме смерти, не думал. Потребовались долгие недели внушений, чтобы убедить отца, что он нужен своему маленькому Реми.
Больше недели люди спали в машинах, парках, на скамьях, небольших площадях, но только не в помещениях. Земля вздрагивала еще несколько раз, но затем, после грозы, все успокоилось. А со спокойствием пришла и уверенность, и люди возвратились в свои квартиры. То же самое сделали и мы.
Глава девятнадцатая
Рождение «Мотылька»
И все-таки во время землетрясения мы потеряли больше, чем предполагали: дела наши пошли на спад. В конце августа сумма, которую мы позволили себе отложить, оказалась ничтожной, и я не мог не беспокоиться, не мог не думать о будущем без некоторой опаски, ведь мне уже перевалило за шестьдесят.
Я прикидывал и так и эдак: чем бы еще заняться, чем?
Стряхивая пыль со старой папки, где хранился проект ловли креветок на побережье Гвианы, собирая материал по разведению форели, производству рыбной муки, охоте на акул, я не переставал размышлять: «Что для меня ближе и понятнее, на чем можно было бы остановиться? Что придумать, чтобы заработать не только на хлеб насущный, но и обеспечить нашу старость?
Что-то надо найти, но что?»
Я совершенно забыл об одном случае, который произошел перед землетрясением.
Одиннадцатого июля тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года умерла после операции Альбертина Сарразен. Не читая французских газет уже многие годы, я вдруг узнал, что эта молодая женщина была писательницей и пользовалась успехом. В двух романах она рассказала о своей жизни в заключении и побеге из тюрьмы. Роман «Астрагал» сделал ее богатой, но несчастная девушка так и не успела этим воспользоваться. Статью о ней я прочитал в серьезной и толстой венесуэльской газете «Насьональ».
А не написать ли мне о своих приключениях?
– Рита!
– Что тебе?
– Я собираюсь написать о своей жизни.
– Уже пятнадцать лет, как ты мне твердишь об этом, и каждый раз повторяешь, что, как только ты опубликуешь свои мемуары, это будет настоящая бомба. Что-то она долго не взрывается. Бедный мой Анри, я уже не верю в это.
А ведь она права, моя малышка Рита, ибо каждый раз, когда мы собирались вечером в кругу друзей, кто-нибудь да говорил: «Анри, а почему бы тебе не описать все свои приключения?» И каждый раз я отвечал одно и то же: «Придет день, и я о них напишу, и, знаете, это будет настоящая бомба!»
– Увидишь, на этот раз я точно напишу!
– Ничего мне не обещай, все равно ты этого не сделаешь.
Разумеется, я так ничего и не сделал.
Почему? Прежде всего потому, что не считал себя способным к творчеству. Я был убежден, что не умею писать. Говорить? Да. Рассказывать истории? Сколько угодно, это пожалуйста. Но быть хорошим рассказчиком – одно, а уметь писать – совсем другое. Короче, я отбросил эту затею и перестал думать об этом.
Два месяца спустя после землетрясения, в конце сентября, я вытащил из пачки старых газет последний из оставшихся номеров «Насьональ», а все остальные отдал Марии. Газеты ей нужны, чтобы уберечь паркет от пятен краски. Пришли рабочие, зашпаклевали трещины в стенах, следы от землетрясения, и приготовились их перекрашивать. И снова на полосе этой смятой газеты мне бросилось в глаза сообщение о смерти Альбертины Сарразен.
Уже больше двух месяцев прошло. Бедняжка, она уже на том свете, а я вот живу, правда небогато.
«А ты ведь даже не попытался написать свои мемуары, сразу сдулся. Как некрасиво с твоей стороны!» Но у меня имелось столько веских причин для оправдания! Здесь почти никто не знал о моем прошлом, моя дочь уже семь лет как работала в британском посольстве, и нас с женой принимали за честных коммерсантов с безупречной репутацией. Кроме нескольких высоких полицейских чинов, никто ни о чем не ведал. Так неужто стоило всем пренебречь и бросить вызов? А что скажут во Франции мои сестры, племянники, тетушка Жю? И к тому же добиться успеха в литературе очень трудно, почти невозможно. «Нет, это несерьезно, Папи. Чтобы выйти из создавшегося положения, когда ты живешь хорошо, но зарабатываешь недостаточно для того, чтобы обеспечить себе старость, надо придумать что-нибудь другое». Что другое? Да у меня не было ничего другого на примете. Если бы я знал, где это другое. Но надо было выходить из положения – и точка. Это стало уже навязчивой идеей. И я начинал заниматься ею всерьез.
* * *Прошло еще несколько дней, и случилось мне идти по улице Акведукто. Я опять забыл про Альбертину, забыл и о том, что совсем недавно хотел написать книгу. Этим воспоминаниям, как говорила Рита, уготована судьба бомбы, которой не суждено взорваться и даже пшикнуть, потому что она никогда не будет изготовлена.
На этой чертовой улице Акведукто располагался магазин французской книги, и мой путь лежал мимо витрины, а в ней – книжонка, а на книжонке красная полоса: 123 000 экземпляров, и эта проклятая полоса не могла скрыть от моих глаз название – «Астрагал».
«Ни хрена себе, продано сто двадцать три тысячи экземпляров! Почем же идет эта книжица? Тридцать боливаров, то есть почти тридцать три франка». И я раскошелился, чтобы стать обладателем этой знаменитой книжки.
«Вот так Альбертина! На одной книжонке отхватила такую пачку денег! С такими бабками ей больше не надо было промышлять квартирными кражами, чтобы жить припеваючи со своим Жюльеном».
Прочитав «Астрагал», я был восхищен. Но что же поразило меня в «Астрагале»? Что я там нашел? Приключения или музыку слов? Да не было там почти никаких приключений. Во время побега она сломала ногу. Встретила Жюльена, и тот ее спрятал. Она влюбилась, и когда казалось, что между ними уже все на мази, он надул ее и слинял. Вот незадача! Но зато как написано! Не просто какая-то картина, а шедевр!
А кто читает шедевры?
Кого можно убаюкать словами, красивыми, отточенными фразами?
Кто ходит в оперу? Мало кто.
А эта книга – опера. Это так. Значит, не так уж и плохо, если сто двадцать три тысячи человек любят оперу, да если с каждого проданного билета двадцать процентов идут девчонке, замесившей книжку на астрагальной мучке. Такое начало позволяло открыть счет в банке, купить домик где-нибудь в теплых краях, чтобы укрыться от дождя… Я ей положил двадцать процентов, как если бы сам был издателем. Но в издательских делах я пока не разбирался.
Я отложил книгу в сторону. Как тут было не обалдеть, узнав, что есть такие крали, которые, сдав экзамен на бакалавра в тюрьме, готовятся там же к университетскому экзамену и пишут такими мудреными словами, не заглядывая в словарь!
«Представь себе, приятель, что у тебя приключений в сто раз больше, чем у нее, и тысяча мелочей, более интересных для рассказа. И если бы ты мог все это изложить, то продали бы не сто двадцать три тысячи книг, а в десять раз больше». Это определенно, но только, увы, надо уметь писать, а это не мой случай.
А что, если, вместо того чтобы подыскивать красивые фразы и убаюкивать моего читателя музыкой красивого слога, я возьму да и растормошу его? Если, вместо того чтобы писать для него, я ему все расскажу?
Рассказать ему? А почему бы нет? У меня уже есть опыт выступлений перед большой аудиторией!
– Рита! Ты не сохранила письмо от «Европы-1»? Ох, давнишнее письмо, думаю, оно пришло в пятьдесят седьмом или пятьдесят восьмом, лет десять назад.
– Да, дорогой, сохранила, а как ты думал!
– А ты можешь мне его дать?
Через минуту она приносит письмо.
– Что ты хочешь с ним делать?
– Подзарядиться хочу от него, чтобы оно дало мне мужество написать мою знаменитую книгу.
– Бомбу? Она взорвется наконец?
Вот это письмо:
«ЕВРОПА-1»
РАДИО-ТЕЛЕВИДЕНИЕ
22 января 1958 г.
Мсье Анри Шарьеру.
Каракас (Венесуэла)
Дорогой мсье!
Уже несколько недель назад я решил обратиться к Вам с письмом и в нескольких строках выразить Вам свои поздравления и самую искреннюю благодарность. И если большая занятость в конце года мешала мне осуществить мое решение, то сегодня я не хочу больше откладывать, поскольку мой большой друг Карлос Аламон, с которым я только что с огромным удовольствием встретился в Париже, завтра улетает в Каракас и передаст Вам мое письмо. Вы согласились дать интервью Пьеру Роберу Транье, одному из семи радиожурналистов, которых мы направили в разные страны мира, и Ваша личность придала этой беседе такую красочность и живость, что передача сразу же пошла в эфир «Европы-1», она взволновала наших слушателей, была признана лучшим репортажем, переданным в тот вечер, и обеспечила Транье первую премию. Я совершенно убежден, что это прежде всего Ваша заслуга, и мне следует сказать Вам «браво». Вне всякого сомнения, Ваше обращение будет услышано, и я вместе с Вами выражаю надежду, что оно сослужит добрую службу Вашим товарищам, которые, как и Вы сами, доказали свою способность вновь адаптироваться к жизни на свободе.
