Патрик Грэхам - Евангелие от Сатаны
— Мне просто нужно знать, звонил ли кто-то убитому в последние часы перед убийством. А кто убитый — кардинал, космонавт или канадский лесоруб, на это мне наплевать.
— Валентина! Я послал тебя туда обеспечивать безопасность участников конклава, а не гадить в Ватикане. Ты уже наложила достаточно дерьма в Милане и в Тревизо.
— Гвидо! Если бы действительно хотел не поднимать шума, ты послал бы кого угодно, только не меня.
— Все-таки береги свою задницу! На этот раз ты расследуешь не дела судей или продажных политиков. Это Ватикан, черт бы тебя побрал! Поэтому веди себя вежливо со священниками и крестись, когда проходишь под статуей святого. Иначе я постараюсь, чтобы тебя перевели в Палермо, в службу сопровождения, обеспечивать на близком расстоянии защиту раскаявшихся крестных отцов.
— Перестань грубить и пришли мне то, о чем я прошу.
— Ты меня достала, Валентина! И во-первых, почему ты решила, что это оно?
— Что «оно»?
— Преступление.
— Надо быть в очень большом отчаянии, чтобы перерезать себе горло и выколоть глаза, а потом самому прибить себя гвоздями на высоте двенадцати метров от пола. Ты так не считаешь?
— О’кей! Я посылаю тебе этот список. Но ты пообещай мне вести себя разумно.
Через десять минут Валентина получает СМС со списком звонков, которые монсеньор Баллестра принял на свой телефон в последние несколько часов перед смертью. Первая группа вызовов была гораздо больше, чем все остальные, и относилась ко времени от 21 до 22 часов. Звонки были в основном из Ватикана, несколько из Рима и еще несколько из различных итальянских и европейских городов. Такое оживление естественно в эти беспокойные часы сразу после смерти папы. Шесть звонков за время от 22 до 23 часов. Потом — ни одного вызова до 1:02. Именно этот звонок из международного аэропорта Денвера разбудил архивиста среди ночи. Валентина убеждается в этом, посмотрев на будильник Баллестры. Будильник был установлен на пять часов. Старик вставал рано, но не страдал бессонницей.
Она осматривает следы, которые Баллестра оставил, уходя. Простыни смяты, ночная одежда валяется на полу рядом с тапочками. В большой спешке он только надел сутану и обул сандалии. Она опускает руку в умывальник и проводит ладонью по стенкам — ни малейшего следа влаги. Такими же сухими оказываются водопроводный кран и зубная щетка, щетину которой она ощупывает большим пальцем.
Валентина берет в руку тяжелый стеклянный флакон и принюхивается к запаху, который исходит из него. Аромат одеколона, сильный, с нотой амбры. Так же пахнет в комнате. Значит, монсеньор Баллестра все-таки потратил секунду на то, чтобы обрызнуть лицо любимым одеколоном, и сразу же ушел из комнаты, позабыв закрыть флакон.
На низком столике Валентина замечает радиотелефон. Она присаживается на край кровати, нажимает на клавишу «повтор» и смотрит, какой номер появился на экране. Номер 789-907; он же стоит последним в списке, который она получила от дивизионного комиссара Пацци. Это звонок из Ватикана. Кто-то звонил с этого номера в 5:30, то есть больше чем через четыре часа после того, как Баллестра исчез в залах архива. Валентина слышит звучащие в пустоте гудки, потом кто-то снимает трубку и произносит:
— Архив Ватикана. Я вас слушаю.
У него сильный швейцарский акцент. Женщина-комиссар заканчивает разговор и со вздохом кладет телефон обратно на столик. Возможно одно из двух. Или Баллестра вернулся сюда и позвонил по телефону перед смертью, но тогда почему никто не видел, как он выходил из архива?
Или кто-то другой звонил по его телефону из его комнаты. Кто-то, знавший, что Баллестра умер. Например, его убийца.
132
В тот момент, когда Мария Паркс и Карцо уже потеряли надежду добраться до конца коридора, они наконец натыкаются на дубовую дверь бывшей трапезной монастыря. Дверь закрыта, но, отбиваясь от когтей и зубов, они ухитряются проскользнуть внутрь и захлопнуть ее перед массой вопящих летучих мышей. Примерно десять животных все же попали в трапезную, уцепившись за спины беглецов. Одна мышь вонзает клыки в руку Карцо, другая в его горло, и, чтобы они разжали челюсти, Марии приходится их убить. Остальные взлетают, шурша крыльями. Мария расстреливает их как мишени во время тренировки и всаживает каждой в живот по две пули калибра девять миллиметров. В трапезной снова становится тихо.
Пока священник зажигает несколько факелов, Мария падает на колени и изучает комнату взглядом. Трапезная затворниц была вырублена в горе. Длина помещения больше двухсот шагов, а ширина — около шестидесяти. Вдоль его длинных сторон стоят четыре ряда тяжелых столов. Здесь средневековые затворницы собирались вместе, чтобы молча съесть свое обычное кушанье — чечевичную похлебку.
В дальнем конце зала она видит помост, обтянутый красной тканью. На нем все еще стоит старое деревянное кресло: его по какой-то загадочной причине пощадили прошедшие века. Справа среди пыли и крысиного помета возвышаются столик для книг и табурет, накрытый простыней. На него садилась затворница, которую назначали читать предписанные на этот день тексты. Она цедила сквозь зубы слова приводящих в ужас посланий или отрывки из Евангелия под грохот мисок и шум, производимый набитыми похлебкой ртами.
Паркс закрывает глаза и чувствует, как давние запахи постепенно наполняют ее ноздри и забытые шумы отпечатываются в ее ушах. Постепенно ее ум цепенеет, а звуки шагов отца Карцо словно растворяются в воздухе.
Когда она снова открывает глаза, отец Карцо исчез, и в трапезной горит тусклый свет. В ледяном воздухе сильно пахнет воском и маслом для ламп. Мария с трудом подавляет крик изумления: она видит за столами затворниц. Она слышит, как их башмаки шаркают по полу, видит, как их руки подносят похлебку ко ртам и как эти рты с шумом втягивают пищу.
Мария переводит взгляд на кресло. В нем сидит монахиня, возраст которой невозможно определить. Эта женщина закрыла глаза и, кажется, спит. Рядом с помостом назначенная монахиня, запинаясь, читает какое-то послание. Одна из затворниц, несомненно, встревожена близким соседством своих сестер, и у нее вырывается что-то вроде звериного ворчанья. Другие полные рты откликаются на этот звук целым хором хихиканий и смешков. Так смеются сумасшедшие, которых даже удары хлыста не могут заставить замолчать. Монахини визжат, хрюкают и урчат под взглядом Марии. И тут кровь застывает у нее в жилах: с башни доносится звон колоколов, означающий тревогу. Она вздрагивает так, что едва не подскакивает на месте. Дверь трапезной только что распахнулась. На пороге стоит еще одна неожиданно явившаяся сюда затворница. Монахини за столами роняют ложки и поворачиваются к своей настоятельнице, которая только что открыла глаза. Паркс понимает, что видит ночь, когда на монастырь напали Воры Душ, — 14 января 1348 года, сразу после первой вечерней службы.
Она закрывает лицо руками, чтобы не видеть, как затворницы с воплями убегают из трапезной. Все это множество тел и запахов касается ее, проносясь мимо. И тут она застывает от страха: чья-то рука сжала ее плечо.
133
Валентина направляет свой фонарь на письменный стол монсеньора Баллестры. Под бумагами мигает красный огонек. Она сдвигает в сторону стопу бумаг и обнаруживает автоответчик. На его экране отмечены два сообщения. Первое поступило в 1:02, второе в 5:30 — тот самый звонок в архив. Валентину охватывает рабочий азарт. Баллестра, поднятый с постели среди ночи, должно быть, ответил не сразу, и автоответчик успел включиться. Остается узнать, почему он зарегистрировал также исходящий звонок в 5:30. Это, несомненно, ошибка пользователя. Если только старик архивист не имел привычки записывать все свои телефонные разговоры. Например, чтобы прослушивать их заново. Или он мог сохранить разговор в памяти ответчика, чтобы потом записать на бумаге, где и когда встречается с кем-то. А может быть, он опасался чего-то?
Валентина включает телефон и набирает номер центрального комиссариата. На другом конце какой-то служащий отвечает:
— Алло?
Валентина улыбается: она услышала, как автоответчик автоматически включился, чтобы записать разговор.
— Говорит комиссар Грациано. Есть ли для меня сообщения?
— Нет. Но дивизионный комиссар Пацци просит вас срочно позвонить ему.
Валентина прерывает связь. Теперь на экране автоответчика отмечены три записанных разговора. Она стирает свой и нажимает на кнопку «чтение», чтобы прослушать запись от 1:30 — разговор с тем, кто звонил из Денвера. Несколько гудков. Потом из аппарата начинает металлически звучать голос архивиста.
Валентина слушает этот разговор до того момента, когда голос Карцо потонул в треске помех. Потом она закрывает глаза и какое-то время сидит неподвижно, прислушиваясь к биению своего сердца. Если то, что она сейчас услышала, не плод ее воображения, она имеет дело не с простым уголовным преступлением, а с хорошо спланированным заговором внутри Ватикана. Это короткий путь к должности дивизионного комиссара — или в морг.
