Джон Тренейл - Пути зла
– Который оказался Тобесом.
– Верно. Так вот… Вагнер написал оперу «Тристан и Изольда». В основу положены старинные легенды, в одной из которых герой, то есть Тристан, меняет свой облик и называет себя Тантристом. Понимаешь?
– Тантрист… Он переставляет слоги, так?
– Верно. И если ты проделаешь ту же операцию с Бесто…
– Ты получишь Тобес. Вот только что это тебе дает?
Диана вздохнула:
– Не знаю. Плохо, что я не знаю его любимую оперу. А он не хочет говорить… Если бы «Тангейзер»… Там рассказывается о герое, который, встретив своего соперника, целует его в губы. Или «Парсифаль». Вот послушай этот отрывок из набросков Вагнера. «Эльза, глубоко взволнованная, описывает в экстатических выражениях счастье, которое испытала благодаря ему; говорит, что хотела бы умереть от благодарности, от чувства безграничной любви». Такой же накал страстей порой ощущается в отношениях Тобеса к Джонни. И есть еще герой по имени Телрамунд. Он поет: «Так проникает зло в тот дом!» Так и Тобес, получив работу у Андерсонов, проникает в их дом. И еще «Тристан». О Боже, его я боюсь больше всего! Ведь эта опера о том, как губят любимого человека, и о связи с ним в потустороннем мире. А «Кольцо Нибелунгов»? Здесь мотивы огня. Тобес обожает огонь; любит разводить костры, устраивать пожары…
Диана умолкла, вконец измученная. Потом вновь заговорила:
– Так что же мне искать? – Она порылась в своих записях. – Взгляни… После того, как Вагнер закончил «Летучего Голландца», он написал на партитуре: «In Nacht und Elend» – «В ночь и несчастье». Господи, я понимаю, что он чувствовал. – Она уронила голову на руки. – Я должна разобраться во всем этом. Поверь мне, Эд, Тобес опасен, очень опасен.
– Знаю. Я пришел сказать тебе, что в программе, выдающей личностные характеристики, произошел поворот на сто восемьдесят градусов. Компьютер выдал следующее заключение: убийцей мог быть Тобес. Такой крутой поворот произошел из-за истории с привидением.
– Но Джонни отрицал, что Тобес играл роль привидения!
– По мнению специалистов из ФБР, мальчик выгораживает Тобеса, что удваивает фактор риска. Дэниел Кросгроу поднял волну. Меня послал Саймс. Он хочет заключить мир.
– О Господи. – На глаза ей навернулись слезы. – Но… послушай, – проговорила она, пытаясь взять себя в руки. – Мне теперь известно намного больше, чем я знала прежде.
– Расскажи. Только не здесь, а за бокалом вина.
Диане не хотелось уходить, но делать было нечего.
– Конечно, почему бы и нет?
Они сели в машину Эда и поехали в небольшой тайский ресторанчик, находившийся неподалеку от полицейского участка. Эд сделал заказ. Сначала принесли пиво «циндао». Диана пила мелкими глотками. Потом, не удержавшись, выпила залпом весь стакан. И тотчас же на месте пустого стакана появился другой – полный.
– Итак, – проговорил Эд, после того, как она съела шесть фаршированных блинчиков, салат по-тайски и выпила чашку горячего супа «коу тоу», – итак, рассказывай.
Рассказ занял довольно много времени, ведь ей столько надо было поведать ему. Она пыталась втолковать Эду, что состояние Гаскойна стремительно ухудшается; она была в этом уверена, потому что постоянно за ним наблюдала. Когда Диана узнала, что Тобеса направили к ней на лечение, она засела за изучение его документов, чтобы лучше подготовиться к встрече с новым пациентом. Ее первая запись в истории болезни: «У юноши налицо все признаки психопатии, осложненной пограничными неврозами». А сейчас у него развился гебефренический злокачественный нарциссизм,[61] и все указывает на приближение следующей стадии: психопатической склонности к убийству.
– Все признаки налицо, – объясняла Диана. – Мало того, что отец изнасиловал его, он всячески унижал мальчика. Тобес был одинок в школе, его сторонились другие ребята. Робкий, углубленный в свои переживания, типичный интраверт. Он ненавидит своего отца, ненавидит гомосексуалистов, испытывает отвращение, если к нему прикасаются. Добавь к этому историю, рассказанную Бейкером, а также онанирование в комнате для допросов. И его маниакальную страсть к воровству… А его дневник? Вспомни, он рассказывал тебе на том допросе, что ведет дневник? Мне бы очень хотелось прочитать его. Ему нравится переодеваться и разыгрывать разные роли. Переодевание в платье противоположного пола… Кстати, я тебе рассказывала историю о джинсах?
– Нет.
– Вообще-то это так, пустяк… В тот день, когда нашли Дугана… В то утро, когда я ехала на работу, в кустах около моего дома кто-то прятался. Кто-то… в зеленых джинсах. Я видела такие же джинсы в комнате Тобеса.
– Ты думаешь, что в кустах прятался Тобес? Прятался, чтобы забраться к тебе?
– Именно так я и думаю.
– А мальчик? Как быть с ним?
– С Джонни? Он защищает Тобеса, я уверена в этом. Его алиби – я имею в виду время убийства Уолтертон, – оно ничего не стоит.
– Гм. Но мачеха подтверждает слова мальчика. Я все думаю – нет ли какого-нибудь другого объяснения?
– Если бы Тобес всерьез рассчитывал на надежность своего алиби, он бы представил его, уж будь уверен.
– Что ж… возможно.
– Так что же дальше? Ты арестуешь его?
– Завтра собирают совещание. – Эд взглянул на свои часы. – Нет, уже сегодня. А потом Питер обнародует свое решение.
– Как ты думаешь, что решат на совещании?
– Скажу тебе откровенно, на сегодняшний день ситуация такова, что у нас нет убедительных оснований для ареста Гаскойна. Нам надо найти орудие убийства, нам нужны отпечатки пальцев на пистолете, мы должны опровергнуть его алиби. Список пожеланий можно продолжить.
Когда они вышли из ресторанчика, на улице шел дождь.
– Отвезу тебя домой, – сказал он, поднимая воротник.
– Понятно…
– Похоже, ты не в восторге от моего предложения.
– О, это только… не знаю. Возможно, покупка этого дома была ошибкой. До него так далеко добираться…
– И он расположен в таком уединенном месте. Ты купила новый пистолет взамен того, который украли?
– Да. Такой же самый.
– Прекрасно. – Он крепко сжал ее руку. – Тебе не обязательно ехать сегодня домой. Мы можем поехать ко мне.
Черт бы его побрал! Они расстались, он предал ее, а теперь – теперь все начинается сначала?! Детектив Эд Херси хочет воспользоваться удобным случаем, чтобы переспать с ней. Она отбросила его руку:
– Я возьму такси.
– Диана, перестань!
Но она уже удалялась от него. Вернее, брела пошатываясь. (Сколько же кружек пива она выпила?) Ладони влажные, ноги промокли, волосы свисают прядями на лицо. Помнится, так же нелепо она выглядела на втором курсе колледжа, когда девушки из ее землячества решили поставить спектакль: в списке действующих лиц она значилась как Воплощение Женской Души; по ходу пьесы она должна была подниматься из какого-то сооружения, напоминавшего по виду свадебный торт, – торт скользнул со сцены, увлекая ее за собой, и она скатилась прямо на руки своего учителя педагогики.
– Диана, вернись!
«Я, кажется, не его собака». Она ускорила шаги.
– Диана!
Люди, к счастью, их на улице было немного, останавливались, чтобы поглазеть на нее.
– Ты никогда ничему не научишься, правда? – бросила Диана через плечо. – Только опыт и никакого профессионализма. – Куда эффективнее было бы обернуться и заорать ему в лицо; так она и сделала: – Есть вещи поважнее, чем переспать!
– Назови мне три самых важных.
Случайный свидетель этой сцены что-то услужливо подсказывал ей, но Диана не замечала никого, кроме Эдвина Херси: он стоял в двадцати ярдах от нее, широко расставив ноги, как полицейский.
– Знаешь, в чем твоя беда? – заорала она. – Ты анально-сексуальный тип и никогда не сможешь отказаться от этого!
– По крайней мере, я не разговариваю со своей покойной матерью!
«Как он мог!» Диана надулась, переполненная негодованием к этому типу и уважением к собственной персоне.
– Ты ублюдок! – завопила она. – Негодяй! Тебя драли в детстве, и вот результат.
– Не было этого. Если хочешь знать, у меня был оргазм в десять лет!
Слушатели, число которых вопреки ожиданию явно увеличилось, возгласами выразили свое одобрение.
– Ты занимался этим?
– Занимался! С игрушечным мишкой по кличке Эгберт.
Спор велся исключительно с помощью крика, и случайные свидетели его были на стороне Эда. Они окружали его и пожимали руку. Диана все стояла под дождем; волосы упали ей на глаза, наполовину скрыв от нее это прискорбное зрелище: ее победитель принимал поздравления; она дорого отдала бы, чтоб ничего не видеть. Эд шел к ней, расталкивая своих доброхотов. Он хохотал. Что было хуже, намного хуже, она сама хохотала.
– О Эд, – взмолилась Диана, падая в его объятия, – отвези меня домой. К тебе… ко мне… куда-нибудь.
