Сара Даймонд - Паутина
Благодаря Петре все переменилось. Сама возможность с кем-то поговорить сотворила чудо. Врачи нашли у меня упадок сил на фоне недоедания — ничего серьезного. По совету Петры и моего лечащего врача я прошла курс у психотерапевта, чтобы выяснить причины моей проблемы. Честно говоря, не думаю, что от этих занятий была особая польза. Я поняла, что излечилась в тот самый миг, когда очнулась в больнице, — меня вовремя оттащили от самого края пропасти. Страх перед людьми исчез. Ничего подобного я не испытывала ни до, ни после того случая…
Я замолчала и впервые за долгие минуты рассказа почувствовала, что Лиз смотрит на меня. Фальшиво-покровительственного сочувствия в ее взгляде не было — он был печальным, понимающим, искренним.
— Тот период был поистине кошмарным, — продолжала я, — но ничего общего с тем, что я испытываю сейчас. Тогда я боялась выйти из комнаты. Но мне даже в голову не приходило, что кто-то вынашивает мысль причинить мне зло, и я ни в ком не видела конкретного врага. А Карл ничего не понимает, для него нет разницы между страхом реальным и паранойей. Сейчас налицо реальная угроза. Вы ее видите, Лиз, а ведь вы даже не знаете всей истории. Вскоре после моей неудачной встречи с мистером Уиллером я как-то днем видела его. Он стоял у дороги и смотрел на наш дом. А пару недель назад мне кто-то позвонил по телефону и несколько секунд молча дышал в трубку. Карл убежден, что человек просто ошибся номером, но я клятвенно заверяю, что это не так… Помните, полисмен в прошлый вторник говорил о том, что Ребекке тоже звонили и молчали в трубку?
— Боже мой, — потрясенно вскрикнула Лиз. — Почему вы раньше не сказали?
— Даже не знаю, — со вздохом отозвалась я. — Просто никому не хотела говорить об этом — держала в себе и надеялась, что все это кончится. Но после того как нас обокрали…
— Знаете что, Анна? Я согласна с вашим мужем, — прервала меня Лиз. — Вам надо прекратить расследование. Немедленно.
Ощущение предательства вернулось, и я будто онемела. А Лиз продолжила — ласковым, проникновенным голосом:
— Я верю вам, милая моя, каждому вашему слову верю. То, что случилось с вами на первом семестре, могло случиться с кем угодно, и сейчас это никак не отражается на вашей психике. Но сбор материалов — занятие, по вашим же словам, слишком опасное, чтобы его продолжать… Уж очень ситуация похожа на то, что произошло с Ребеккой. Если за всем этим стоит мистер Уиллер, — а я не могу не думать, что так оно и есть, — он наверняка не остановится до тех пор, пока вы не прекратите расследование.
— А как он узнает, прекратила я или нет? Откуда ему может быть известно, на что я трачу свое время?
Лицо сидящей напротив меня Лиз стало недоуменным, озабоченным и… постаревшим. Она беспомощно пожала плечами.
— Ну нет, не могу я вот так взять и бросить это дело. По крайней мере, не сейчас. Осталось выяснить не так уж много, но мне пока известно не все, что нужно. Вот-вот я увижу всю картину. Я должна довести дело до конца.
В глазах Лиз стояла тревога.
— Не понимаю, моя милая. Зачем?
— Не знаю, — покачала головой я. — Просто иначе все теряет смысл.
38
Я очень долго не позволяла себе вспоминать катастрофический старт своей взрослой жизни. Позже я будто установила в мозгу автоматический выключатель, который срабатывал при любой угрозе воскресить в памяти хоть малейшие подробности моего первого семестра в университете. За прошедшие годы воспоминания слились в нечто гигантское, бесформенное, отвратительное, существующее на задворках моего сознания, и я желала, чтобы там оно и оставалось.
Однако после ухода Лиз я вдруг поняла, что помимо своей воли осознанно смотрю в прошлое и украдкой для себя отыскиваю в памяти подробности. Я чувствовала себя так, словно глаза мои были завязаны, а вытянутые вперед пальцы натыкались на что-то вязкое, холодное, пульсирующее. Ожили давно забытые картины. Вот я в два часа ночи пробираюсь по тускло освещенной лестнице общежития. Тишина нарушается лишь гудением лампы дневного света, непроглядная тьма за окнами и никакого движения. Страх сжимает мне горло при мысли, что кто-нибудь может появиться. Пустой вестибюль, большие часы, равнодушно отсчитывающие секунды. Я заранее решила запастись едой на следующие два дня, потому что завтра мне похода сюда не осилить…
Я перенеслась в прошлое и вновь ощутила ледяной пол босыми ногами, почувствовала страх, исходивший от всего, что меня окружало. Воспоминания, как и следовало ожидать, были жуткими — и вместе с тем неопровержимо свидетельствовали в пользу реальности моего нынешнего страха, пусть даже этого никто не понимал.
По мере того как я вспоминала то кошмарное время и сравнивала его с тем, что переживала сейчас, крепла моя убежденность в собственной правоте. Все, что я сказала Лиз, было чистой правдой. Сейчас я испытывала не безотчетный ужас, но обоснованную боязнь врага из плоти и крови. Врага, существующего так же реально, как я сама, как осколки стекла, усыпавшие в прошлый вторник пол этой кухни, как труп Сокса на садовой дорожке.
Внезапно мое жгучее желание уехать из дома в Борнмут пропало без следа. Впервые почти за неделю я поймала себя на том, что думаю о Ребекке, о ее до странности необычных отношениях с приемным отцом. Перспектива продолжить расследование была важнее, чем благословенное отвлечение от страхов. Если бы я знала о жизни Ребекки все, размышляла я, то сумела бы понять теперешнюю ситуацию. Я понимала, что хватаюсь за соломинку, но ничего иного под рукой не оказалось. Только страх, причины которого пока не выяснены, догадки, предположения и вопросы, на которые нет ответов, — к примеру, что в действительности связывало Ребекку и мистера Уиллера и как далеко он готов зайти в мести за нее.
Предостережения Лиз меня не волновали. Ветеринар никак не мог знать, чем я занимаюсь дома, кому звоню, а кому нет. Так же как и я, Лиз просто пыталась отыскать надежный способ выбраться из сложившейся ситуации. Перейдя из кухни в гостиную, я набрала справочную, попросила номер телефона тюрьмы «Сэндвелл» в Уэст-Мидлендс и аккуратно записала цифры в телефонную книжку.
Первый ответивший мне голос, как только я произнесла давно отработанный монолог о себе и о цели звонка, переправил меня к другому лицу, ответа которого пришлось подождать. Обладателю второго голоса не сообщили ни кто я, ни что меня интересует, и мне пришлось повторить свой монолог. После нескольких вопросов, здорово походивших на допрос, мои верительные грамоты, по всей видимости, были приняты, поскольку мне сообщили добавочный номер и попросили перезвонить через несколько часов.
Время тянулось бесконечно долго, но вот часы известили о том, что можно снять трубку. Я уже потеряла счет гудкам, когда с другого конца линии ответил женский голос, но это была не та женщина, с которой я говорила в первый раз. Вновь объяснив, кто я и что мне нужно, я уже собралась добавить, что звонила утром, но женщина меня опередила:
— Ах да, Элейн говорила о вас. Элейн — сотрудница, с которой вы разговаривали раньше, мы работаем в одном кабинете. Она спросила, не могу ли я поговорить с вами, поскольку я работала в то время, когда здесь содержалась Ребекка Фишер. — Голос моей собеседницы, казалось, был создан специально для жалоб — мученический и в то же время несколько воинственный. — Хочу наперед предупредить — у меня масса работы. Я не могу позволить себе висеть на телефоне.
— Не волнуйтесь, я не отниму у вас много времени.
— Тогда ладно. К вашему сведению, я знала ее всего-то несколько месяцев. И вообще, несмотря на всю свою дурную славу, для меня она была всего лишь лицом в толпе.
Свидетель мне, мягко говоря, попался неважный, ее страдальческий, раздражительный тон убеждал меня в этом, и мне пришлось постараться, чтобы не выдать разочарования.
— Вы работали надзирателем?
— Точно. Но давным-давно бросила эту работу и перешла в администрацию. К вашему сведению, тут тоже не сахар, — слава богу, пенсия не за горами. — Расшифровать театральный вздох было нетрудно: кто б знал, как я страдаю. — До перехода сюда я три с половиной месяца работала в том крыле, где содержалась Ребекка Фишер. Людей не хватало, и меня на время перевели туда. Дурни безголовые — это ж форменный позор, как тут организована работа.
Я поняла, что она с радостью распространялась бы на милую ее сердцу тему до бесконечности, и постаралась повернуть беседу в нужном мне направлении:
— А вы когда-нибудь говорили с Ребеккой?
— Не припомню такого. Никогда не выносила тех офицеров, которые были запанибрата с заключенными. Нам платили, чтоб мы стерегли преступников, а не чесали с ними языками. За болтовню, между прочим, не доплачивали. И кстати — мне пора браться за работу.
