Стивен Уайт - Самая лучшая месть
Утром я первым делом отправился к ортопеду, который в обмен на обещание разрешить ему посидеть за рулем взялся наложить на руку новый гипс, который, по его мнению, мог бы позволить опробовать в деле мою все еще хранящую девственность «мини». Усадив меня в кресло, специалист повернул руку под правильным углом с тем расчетом, чтобы я сумел взяться за воображаемый рычаг коробки передач.
Удивительно, какие чудеса способна творить геометрия. Возвращаясь домой на старой машине, я ощущал себя другим человеком.
Первый круг моя реинкарнированная любовь совершила на знаменитом велотреке Моргул — Бисмарк, расположенном в восточной части округа, неподалеку от дома. Рука слегка ныла после непривычного напряжения, но удовольствие перевешивало все несколько минут дискомфорта.
Лорен работала до полудня, и мы условились встретиться перед ленчем в ресторане в центре города. Она немало удивилась, когда я позвонил и сообщил, что подъеду к офису окружного прокурора. Увидев же меня за рулем красно-белой красавицы, моя жена едва устояла на ногах.
— Видишь? — спросил я, поднимая обновленную руку.
— И как? — с улыбкой спросила она, имея в виду, конечно, машину.
— Сейчас покажу. Садись.
Мотор заурчал, как довольная кошка, и мы покатили по Бродвею, потом выехали на Ли-Хилл-роуд и вскоре оказались в глубоком ущелье, зажатом с обеих сторон крутыми склонами Передового хребта. Если не принимать в расчет последние сорок восемь часов, я уже не помнил, когда в последний раз проезжал по каньону на машине, хотя и преодолевал подъем не менее дюжины раз на велосипеде, а потому знал дорогу хорошо. Миновав поворот на Олд-Стейдж, я повернул на запад, в сторону гор.
Примерно на середине подъема Лорен спросила:
— Так мы катаемся или все-таки едем на ленч?
— Конечная цель — поесть, — ответил я. — Прокатиться — тоже. И кое-что еще.
— Кое-что еще?
— Конечно.
— А как же Грейс?
— С ней побудет Вив. Я предложил ей дополнительную двадцатку за сверхурочные. Она подумала пару секунд и согласилась.
— Тебе нравится машина?
— Смотри.
Я ловко включил пониженную передачу, и эта коробка на колесах моментально откликнулась на мое желание. Мы так лихо вписывались в повороты коварной трассы, как будто она уже внесла их все в базу данных своей памяти. Через десять минут, забравшись на самый верх, я указал жене на открывшийся нашим глазам архаичный городок под названием Уорд.
— Вот здесь все и случилось.
Лорен все еще злилась на меня за то, что я подверг себя опасности ради Тома Клуна. Но сейчас, уже зная, где все происходило, она лишь кивнула.
Я притормозил, пропуская переходящую дорогу троицу собак.
— Тебе необходимо было вернуться сюда?
— Да, — коротко ответил я.
Поворот на юг привел бы нас к Нидерланду, водохранилищу Бейкера и Боулдерскому каньону. Но я повернул на север, оставив Уорд позади, а потом выбрался на Голд-Лейк-роуд и уже через несколько миль развернулся на небольшой площадке перед отелем «Голд-Лейк».
— Это еще что такое? — удивленно спросила Лорен.
— Небольшой подарок. За машину. Благодарность за то, что ты — это ты. И извинение за… за то, что я был так невнимателен.
Она обвела взглядом ухоженные лужайки, бескрайний лес, раскинувшийся внизу, у подножия хребта, и остановилась на уютно расположившихся на склоне бревенчатых домиках.
— Я и не догадывалась о существовании такого места.
— Вот и хорошо. Пусть это будет сюрпризом. Когда-то здесь был лагерь для богатых девочек из Сент-Луиса. Теперь что-то другое.
— Лагерь для богатых девочек, — рассеянно повторила Лорен.
Заглянув в ее глаза, я увидел в них отражение застывших вод озера, в которых, в свою очередь, замерло отражение величественных гор.
— Действительно что-то другое.
Еще через двадцать минут, переодевшись в предоставленном в наше распоряжение вигваме, мы уже сидели в обложенном камнями горячем озерке. К западу возвышались бушующие всеми красками лета Индейские Пики, большую часть северной стороны неба занимали суровые ледники Лонгс-Пик. Как ни восхитителен был пейзаж, я знал, что долго любоваться им мы не можем — болезнь Лорен не позволяла ей засиживаться в горячей воде.
— Я могу нарушить очарование момента?
— Только если в этом есть уж очень острая необходимость.
— Что будет с Томом Клуном? Ты слышала что-нибудь в офисе?
Я несколько раз звонил Тому в больницу, но полиция не разрешала ему отвечать на звонки. По крайней мере от таких, как я.
Лорен сидела с закрытыми глазами, вода плескалась у самого ее горла, и пар обволакивал густые темные волосы.
— В физическом отношении Том скоро будет в полном порядке. Говорили, что он может выйти уже сегодня, и никто не думает, что его арестуют. Учитывая все, что произошло в ту ночь, ему вряд ли предъявят обвинение в каком-либо преступлении. Если только люди шерифа не раскопают что-то новое. Ты же читал газеты — общественное мнение определенно на его стороне. Он и так отсидел тринадцать лет за преступление, которого не совершал. Какова бы ни была его роль в последних событиях, никто не хочет снова отправлять Клуна за решетку. Стрельбу назовут самозащитой или как-то еще, но в любом случае из больницы он выйдет свободным человеком.
— И начнет заново? С чистого листа? С нулевой отметки?
— Теоретически. Фактически же после всего, что выпало на его долю, ему придется начинать не с нулевой, а с минусовой отметки. Я бы сказала, с минус четырех или пяти. Хорошо еще, что у него есть дедушка, на которого можно опереться. Я слышала, что старику уже лучше и его перевели из отделения интенсивной терапии.
— Приятно слышать.
Она открыла свои фиалковые глаза и посмотрела на меня.
— Покажи, где все случилось.
Держа над водой правую руку, я подплыл к другому берегу и указал на запад, туда, где в окружении тополиных лесов лежит озеро Брейнард.
— Вон там. Не более чем в паре миль отсюда. К юго-востоку от Уорда.
Лорен подплыла ко мне и направила взгляд, как мне показалось, именно в ту точку, где притаился домик Боки. Ее пальцы дотронулись до моей спины.
— Собираешься заниматься с ним и дальше? — Хотя я ни разу даже не заикнулся о том, что лечу Тома Клуна, последние события не оставили у нее сомнений в том, кто именно был звонившим мне домой пациентом.
Я ответил не сразу, облекая мысль в подходящую форму.
— Обычно, когда пациент хочет продолжить курс терапии, врач не бывает против.
— А ты не относишь этот случай к категории необычных?
Я едва не рассмеялся — интересно было бы послушать того, кто сочтет его обычным.
— Нет. У меня нет для этого никаких оснований.
— Вот и хорошо. Уверена, Том нуждается в твоей помощи.
Я промолчал, потому что не знал, как на это ответить. Не знал, стоит ли рассказать ей о каменщике, боящемся, что возненавидит кирпичи. Не хотелось признаваться и в том, что в случае с Томом я трактовал сомнения не в его пользу.
— Только не делай так больше, ладно? Не позволяй себе таких глупостей. Не надо.
С защитой по этому пункту у меня все было в порядке.
— Я хочу, чтобы Грейс знала разницу между хорошим и плохим. Хочу, чтобы она понимала, что самое главное — это люди. И, принимая во внимание то, чем мы с тобой занимаемся, думаю, нам так или иначе придется становиться частью ее уроков.
— А я хочу, чтобы Грейс знала своего отца.
— Ладно.
Я снова проиграл. Мы обсуждали это раз пятьдесят, и на моем счету было ровным счетом ноль побед.
Я зачерпнул ладонью воды, и она тут же начала уходить в невидимые щели между пальцами.
— Не могу с тобой спорить. И не знаю, правильно поступил тогда или нет. Это то же самое, что и справедливость. Думаешь, что ухватился за нее как следует, а она растекается между пальцами. Смотришь — а в руке-то пусто.
— Добро пожаловать в мой мир, — улыбнулась Лорен. — Представь, что балансируешь на заборе. Оглядываешься, осматриваешься и выбираешь, на какую сторону спрыгнуть. И ничего больше. — Она провела ладонью по моему плечу. — Мне лишь нужно знать, что ты всегда, всегда будешь включать в свои уравнения Грейс и меня.
Я кивнул. Зачерпнул еще пригоршню воды.
— А у тебя никогда не бывает никаких сомнений? Разве тебя не посещают порой мысли, что твое правосудие могло бы быть лучше, справедливее того, которое отправляет система?
— Бывают сомнения. И мысли посещают. Часто.
— И что ты тогда делаешь?
— Я отступаю перед системой. Работать должна она.
— Даже если знаешь, что она несовершенна?
— Конечно. Но она несовершенна почти по определению. В конце концов, выбирая жизнь в цивилизованном мире, мы отказываемся от принципа справедливости в его элементарном понимании. Подлинное, истинное, удовлетворяющее всех правосудие, при котором наказание реально равнозначно преступлению, потребовало бы от нас делать то, что цивилизованное общество делать не решается. Что есть, то есть. Система несовершенна.
