Петер Демпф - Тайна Иеронима Босха
— Глаза не сломай, — произнесла она, кокетливо подбоченившись.
Петрониус улыбнулся, сделал глубокий вдох, будто принюхивался, и сказал:
— Лаванда… этот запах подошел бы тебе, если бы не…
Теперь настала ее очередь удивляться, и она с нескрываемым любопытством посмотрела на незнакомца:
— Если бы не что?
— Если бы к нему не примешивался другой запах «не тронь меня», броня против мужчин, щит от мужских взглядов и мозолистых рук. Горький как лук!
— Все-то ты знаешь! — язвительно бросила девушка, уходя. Однако Петрониус уловил в ее голосе дрожь. Сосед наклонился к художнику:
— Никому не удается приклеиться к Зите. Она набожнее самого папы римского. И остается в этом скопище греха такой же чистой, как Дева Мария до встречи с Иосифом.
Шутку за столом восприняли громким смехом. Все пожелали новичку здоровья, подняли кружки и большими, жадными глотками осушили их.
Петрониус уже несколько раз слышал громкий стук, однако не придал ему значения. Но когда неожиданно кругом все стихло, он обернулся к входной двери и замер от испуга. В дверном проеме стоял патер Берле, одетый как все доминиканцы. Ничто не указывало на то, что перед ними самый влиятельный священник города.
— Сильно! — прошептал нищий. — Никто из них еще не отваживался на такое!
Доминиканец медленно пробирался сквозь толпу, заглядывая каждому в лицо, будто искал кого-то, и остановился наконец у стола, за которым сидел Петрониус.
— Не найдется ли, уважаемые господа, места за вашим столом? — преувеличенно вежливо осведомился он.
Нищий и Петрониус подвинулись.
— Кружку воды! — крикнул патер в тишину и получил в ответ, что здесь не подают воду. — Ну хорошо, тогда вина.
— Красного или белого?
— Красного, мое дитя. Но полкружки. Вино запутывает чувства.
Доминиканец запустил руку в складки сутаны, достал монету и положил на стол. Затем обратился к сидящим вокруг:
— Что это вы будто окаменели? Я умею ценить настоящее веселье. Веселье — Божий дар.
Как по приказу все снова заговорили, но приглушенно и настороженно.
Патер обратился к Петрониусу:
— А вы так не считаете? Хорошая шутка не нарушает принципов настоящей веры. Напротив, смех освобождает чувства, прогоняет темные мысли и дает возможность предвкусить радость рая. И к тому же воодушевляет слабых людей. У вас же есть подобный опыт, чужестранец?
Петрониуса бросило в жар. Итак, патер все же заметил плевок нищего. Он закашлялся и не нашел что ответить.
— Вам необязательно что-либо говорить. Я могу лишь посоветовать каждое воскресенье присутствовать на публичном очищении души, что даст вам правильное понимание того, как подобает вести себя по отношению к представителям церкви. Это полезное действо, которое углубляет веру и рисует картину ада такой, что ее трудно забыть. Ну? Вы снова промолчите? Что ж, хорошо. Тогда по крайней мере выпейте за мое здоровье, чужестранец.
С этими словами он пододвинул свою кружку Петрониусу и встал. По пути к выходу священник остановился, повернулся к присутствующим и благословил их:
— In nomine patris et filii et spiritus sancti4. He забывайте. Да будет так. И подумайте над тем, что я сказал. Своевременное раскаяние сокращает время пребывания в Чистилище в этой и той жизни.
Произнеся эти слова, доминиканец исчез. Но прежде чем за ним затворилась дверь и возобновился шум голосов, четко и ясно прозвучало предостережение:
— Держитесь подальше от мастера Иеронима!
IX
Лучи солнца, запах лаванды, варившейся пшенной каши и чисто вымытой посуды, монотонные удары каменотесов, доносившиеся из церкви Святого Иоанна, хлопанье тентов на рыночной площади, скрип колес по мостовой — все это означало, что Хертогенбос просыпался. Подавали голос осипшие петухи, лаяли собаки, доносилась утренняя брань хозяев на подмастерьев.
Петрониус стоял перед домом великого художника, мастера Иеронима Босха, и медлил. Потом все-таки поднялся на две ступеньки и постучал в темную дубовую дверь. Опустив голову, прислушался к звукам за дверью. Там было тихо. Петрониус шагнул назад на улицу, подождал еще немного, наблюдая за рыночной суматохой. Повозки уже спешили от городских ворот к центру, в кузнице надували мехи, площадь наполнялась запахом угля. Первые выкрики торговцев, зазывающих покупателей, становились все громче. От порта по улицам распространялся запах свежей рыбы и соленой воды. Мимо сновали работники с корзинами.
После короткой и неспокойной ночи, проведенной на чердаке, Длинный Цуидер в серых утренних сумерках привел Петрониуса к мастерской художника. Петрониус долго ходил туда-сюда, ловко уворачиваясь от содержимого ночных горшков, выплескиваемого с верхних этажей, ждал, прислонившись к стене дома, наблюдая за палатками на рыночной площади. Ноги художника едва не вросли в землю, пока он, наконец, не убедился, что жильцы дома проснулись.
Первый этаж был на две ступеньки выше мостовой. Петрониус еще раз поднялся по лестнице и сильно постучал в дверь. Теперь за ней ощущалось оживление.
Приглушенные шаги, шорох, шепот, скрип открывающегося запора. Петрониус едва не вскрикнул, увидев в дверной щели бесформенную голову с зелеными волосами и красными глазами на страшной роже. Прозвучал пронзительный голос:
— Что вам угодно, чужестранец?
Петрониус не сразу пришел в себя и вежливо произнес:
— Могу я узнать, кто прячется за этой ужасной маской, или я должен сам разгадать тайну? Прежде чем меня разорвут на части, прожуют и съедят, я хотел бы попасть к величайшему и ученейшему из живущих художников Брабанта, благочестивейшему доктору живописи Иерониму, сыну Антониса ван Акена, названному Босхом.
При этом Петрониус так низко поклонился, что голова его едва не коснулась верхней ступеньки.
— Ну, тогда мы приоткроем завесу над нашей тайной. — Человек снял маску, и открылось красное лицо от души смеющегося человека.
— Добро пожаловать. Мы готовимся к мистическому представлению для братства любимых женщин. Это моя маска. Чудесная, не правда ли? Меня зовут Питер. Я подмастерье и одновременно художник в школе Иеронима ван Акена. Рад приветствовать вас и готов заверить, что ваше дерзкое желание попасть на стол к самому великому человеку всех времен неосуществимо. Но смело заходите. Сегодня он уже позавтракал одним из своих учеников, и его жажда отведать человечины удовлетворена.
Дом был просторнее, чем казалось снаружи. Из мастерской справа доносились смех и шутки по меньшей мере троих мужчин. Петрониус предположил, что там находятся подмастерья. Крутая лестница слева вела на второй этаж, и оттуда раздался громкий крик:
— Быстро сюда с ним! Он уже несколько часов простоял под дверью.
Питер указал на лестницу.
— Не волнуйся, брат. Каждый из нас так начинал.
Петрониус кивнул и полез вверх по узкой крутой лестнице. Сверху распространялся аромат масла, спирта и воска, смешанный с запахами металла, пыли и мела. Только сейчас Петрониус понял, почему лестница была такой крутой: она вела не на второй этаж, а прямо на крышу. Чем выше поднимался Петрониус, тем светлее становилось вокруг. Крыша была полностью открыта солнечному свету. Петрониус прищурился от ярких лучей.
— Коротко и ясно! Я не беру учеников.
Петрониус обернулся. За его спиной стоял мужчина. Небольшая голова с покатым лбом и тонкими губами сразу привлекала внимание. Глаза светились мягким светом, редкие волосы уже подернула седина. Борода торчала во все стороны, будто мужчина неделю не был у цирюльника. Весь облик мастера был каким-то изящно-нежным, особенно руки с необычайно длинными пальцами. Одетый в грубую серую льняную рубаху и штаны из той же ткани, на крыше под открытым небом стоял не кто иной, как сам Иероним Босх. В левой руке он держал палитру и мольберт, в правой — кисть. Полотно, над которым работал художник, было аккуратно закрыто тканью.
— Продовольствие и деньги на дорожные расходы, как предписывают правила цеха, вы получите. Но работы у меня нет. На средства гильдии я могу приютить вас на три дня, братство дает еще три. Через неделю вы должны покинуть город. Чувствуйте себя как дома и не мешайте мне в работе. Питер проводит вас на кухню.
— У меня есть рекомендации, — быстро сказал Петрониус и полез под полы куртки, где во внутреннем кармане лежали два письма.
— Спрячьте, я же говорил: заказов стало мало и работы в последнее время нет.
Петрониус опустил голову. Он не так себе все представлял. Это был полный крах.
На крыше появился Питер, вслед за ним еще один художник.
— Два письма, одно от Дюрера из Нюрнберга… — пробормотал Петрониус.
— Оставьте это, я уже сказал.
— …другое от Йорга Бройе. Он…
Босх насторожился и неожиданно резко повернулся к художнику:
— От Бройе, говорите? Йорга Бройе? Давайте же его сюда.
