Виктор Каннинг - На языке пламени
Гримстер закурил сигару, сказал:
— Завтра вечером мне понадобятся номера «Таймс» и «Дейли Телеграф» за пятницу, двадцать седьмое февраля.
— Зачем?
— Этот день для нас кое-чем интересен, не правда ли?
— Будет сделано. — Копплстоун заговорил сухим официальным тоном. — Сегодня вечером я вернусь в Лондон и найду газеты. А завтра вышлю тебе, — и, подняв стакан, уже весело продолжил: — Слава Богу, у меня есть личный шофер и фляжка виски в кармане.
Оставшись один, Гримстер спросил себя, сколько виски Копплстоун выпивает только для показухи. По утрам руки у него, бывало, дрожали, но голова соображала нормально; он обладал сильным характером и мог в любую минуту отказаться от спиртного, если требовало дело. Гримстер уважал Копплстоуна, называл его другом, но знал, что Ведомство налагает немало запретов на отношения между сотрудниками. Он мимоходом представил, что получится, если открыться кому-то из своих и выболтать все, что накопилось на душе. И решил — легче и безопаснее выйти на улицу и раздеться догола.
За обеденным столом в тот вечер сидели Кранстон, Анджела Пилч, Гримстер и Лили. Анджела была высокой костлявой женщиной сорока с лишним лет, она не говорила почти ни о чем, кроме связанного с армейской службой ее покойного мужа. Долгие годы, проведенные в жарких странах, покрыли ее лицо мелкими морщинками и бледным загаром, иссушили тело, обесцветили голубые глаза. Гримстер не сомневался, что она говорит о покойном муже и в постели с Кранстоном.
Лили, не знавшая этикета, нарядилась в вечернее платье из светло-голубого бархата и поначалу чувствовала себя неуверенно, присматриваясь к новому месту, но через полчаса освоилась, вновь стала самой собой. Ей было уютно, за нею приглядывали, никто ее не дергал, не давал почувствовать себя чужой, ненужной, поэтому она вдоволь насладилась копченым лососем и жареной уткой. Она понимала, Гарри был бы доволен, что она освоилась в этом доме… Бедный Гарри… Он так много сделал для нее с тех пор, как в первый раз вошел в универмаг и купил у нее кусок мыла «Империал».
«Эта миссис Пилч, — размышляла она, — наверное, порядочная стерва, но пока ее можно терпеть. Так сказал бы Гарри. Между нею и майором Кранстоном что-то есть, это и ежу понятно. Хотя в их речах и поведении нет ничего особенного, „это“ все-таки чувствуется. Повязка на глазу у майора… Снимает он ее, когда ложится спать? Жаль, что у миссис Пилч такие сухие и ломкие волосы, а она давно махнула на них рукой. Может, когда мы познакомимся поближе, я посоветую ей шампунь… какой-нибудь с ланолином, чтобы вернуть волосам мягкость и блеск. А все-таки она не умеет вести себя в обществе. Джонни спросил меня что-то о Сен-Жан-де-Люсе, и она тут же вылезла с байкой о том, как играла где-то там в гольф со своим дорогим покойничком». Это было около Шантако, Лили знала это поле, она вместе с миссис Харроуэй иногда ездила туда после вечернего чая, но гольфу так и не научилась.
Лили отодвинула крем-брюле не потому, что оно ей не понравилось, а потому что бархатное платье, которое она месяц не надевала, подсказывало: надо немного последить за собой. Возможно, из-за этого платья у нее слегка испортилось настроение. Хотя к ней относились хорошо, все, кроме Джонни, вдруг показались ей какими-то затасканными, потрепанными. Лишь он словно только что выпрыгнул из коробки, перевитой лентами. Или что-то в этом роде. Но она все еще не была в нем уверена. Он вел себя довольно приятно и вежливо, но смотрел на нее взглядом, в котором не было ничего похожего на взгляды других мужчин. И она не могла разобраться, хорошо это или плохо.
После обеда и кофе Гримстер предложил Лили прогуляться — в саду было еще тепло и светло. Они ступили на мощеную дорожку. Посреди лужайки был пруд, заросший лилиями и накрытый сеткой от цапель, прилетавших с реки полакомиться рыбкой.
— Вы уже освоились, Лили? — спросил Гримстер.
— Да, спасибо, Джонни. Но майор Кранстон хочет переселить меня в другой номер. Там, говорит, удобнее, и вид из окон лучше. Вы что, собираетесь исполнять все мои желания?
— Почему бы и нет? — усмехнулся Гримстер. — Нам у вас нужно кое-что узнать.
«Простота, — подумал он, — хуже воровства. Но здесь замешано еще что-то. Тайное, мне пока непонятное».
— А я считала, вы за полчаса вытянете из меня все, что вам нужно, — усмехнулась Лили. — Мне нечего скрывать — ни о себе, ни о Гарри. В чем же дело?
— Не торопитесь, — ответил Гримстер. — Завтра мы начнем настоящий разговор, но сначала мне хотелось бы вам кое-что объяснить. Я стану задавать вам вопросы обо всем… вопросы иногда личные и каверзные. Мне бы не хотелось, чтобы вы на них обижались. Не всегда вам будет понятно, почему я задаю тот или иной вопрос, но вы не волнуйтесь. Просто старайтесь отвечать как можно точнее. Вы здесь гостья, у вас есть право собрать вещи и уехать в любое время.
Разумеется, такого права у нее не было, но пусть думает, что есть.
— Если вы станете слишком назойливы, я сразу дам вам понять.
Она рассмеялась и пошла немного впереди него, разглядывая сквозь сетку бледные очертания золотых карпов в пруду. Волосы упали ей на лицо. Гримстер различил едва заметный пушок на загорелой коже шеи, воздух наполнился запахом ее духов, крепких, экзотических… такими Вальда никогда не пользовалась.
Лили выпрямилась, повернулась к нему и вдруг сказала почти с детской гордостью:
— Неужели я так много значу для вас? Для ваших людей и… для чего там еще?
— Это правда.
— Боже, как здорово! И с Гарри я всегда чувствовала себя незаменимой. Как вы думаете, приятно сознавать, что мы кому-то нужны?
— Конечно.
— Я, знаете ли, не имею в виду постель, любовь и прочее. — Она покачала головой. — Будучи незаменимой как личность, мне вот что хотелось сказать…
Гримстер улыбнулся, поняв, что слова «наивность» и «простота» к ней не подходят, и ответил:
— Конечно, понимаю. Хотя вы снова не в ладах с деепричастием.
Она засмеялась и сказала:
— Мы с Гарри, бывало, восхитительно проводили время. И тогда он вел себя не как профессор.
За садами, над ячменным полем опоздавший с песней жаворонок ринулся к земле, резко переменив веселую ноту на почти страдальческий крик.
— Что это за птица? — спросила Лили.
— Жаворонок. Устраивается на ночь. Пора и нам.
— Жаворонок?
— Да.
Сумерки сгущались, но Гримстер успел заметить, как заблестели глаза девушки. И вдруг Лили начала читать стихи, глядя вверх, туда, где только что был жаворонок, читала по памяти, ее голос зазвучал непривычно торжественно:
Нам пенье жаворонка может показаться
Вороньим карканьем, когда мы спать хотим,
И если днем вдруг соловей замыслит
С гусями вместе песню завести,
Он нам покажется не лучшим музыкантом,
Чем воробей. О, как на свете много
Вещей, уместных лишь в свой день и час!
Лили остановилась и улыбнулась в ожидании похвалы.
— Гарри очень любил поэзию. Стихи даются мне ужасно трудно, но он умел меня учить, хотя, честно признаться, я не понимаю и половины их смысла. Он обычно… — Ее речь оборвалась на полуслове. — Пора идти.
Ошеломленный, Гримстер пошел за ней к дому. Гарри Диллинг и Лили Стивенс. Пигмалион и Галатея. Он умер, не закончив превращения. Оплакивала ли она его, скучала ли по нему? Вероятно, лишь изредка, при удобном случае. Бедный Гарри. И эти стихи. Шекспир. Гримстером овладело странное чувство, словно ему только что сообщили нечто очень важное. Такое случалось и раньше. Не раз он сожалел, что, общаясь с людьми, не пришпоривал и не пускал в эти минуты вскачь внезапно возникшее смутное, почти неуловимое чувство духовного родства, столь необходимое в его работе и называемое по-научному интуицией.
Оставшись наедине с сигарой и бренди — после гибели Вальды он стал пить и больше курить, — Гримстер раскрыл досье на Диллинга, перечитывая абзацы наугад, перепрыгивая через страницы. Он уже знал досье почти наизусть, но решил пройтись по нему еще разок — пусть интуиция подскажет, на чем нужно остановиться, а что можно пропустить.
Гарри Мартин Диллинг родился в 1927 году («Значит, мы ровесники, хотя он — Лев, а я — Бык») в Формби, графство Ланкашир, родители погибли при бомбежках Ливерпуля. Не имел ни сестер, ни братьев. Воспитывался у дяди. Рос умницей, прошел по конкурсу сначала в Манчестерскую среднюю школу, потом в один из университетов, стал первым по физике в группе, получал именную стипендию, а через год завоевал специальную награду «Робинз Прайз» за научные достижения. Сделал карьеру. Некоторое время работал в промышленности, занимался исследованиями для «Бритиш Оксиджен Компани»…
Гримстеру за время работы в Ведомстве пришлось прочитать не меньше сотни подобных биографий. Перу Диллинга принадлежало множество печатных работ — по спектроскопии и многолучевой интерферометрии, по микроструктуре поверхности алмазов, рубинов, изумрудов… Гримстеру, как и всякому непосвященному, эти названия ничего не говорили.
