Дэвид Хьюсон - Седьмое таинство
Орнелла никогда не боялась скелетов и тем не менее весьма неохотно вошла в свою церковь нынче утром. Замок и цепь были сломаны. Такое уже случалось, очень давно. В здание забрались какие-то юнцы, которым нужно было где-то переночевать и хотелось что-нибудь украсть. Их ждало жестокое разочарование по обоим пунктам программы. Внутри юнцы нашли холод и затхлость, здесь обитало множество крыс, для которых Бенедетто всегда оставляла отраву. Ничего ценного, нет даже приличной мебели. В узком нефе, который англичанин использовал как холл и столовую, стояло только несколько скамеек да разбитая кафедра.
Был еще случай двадцать лет назад — в подвал умудрился забраться какой-то пьяный. Он включил свет и после этого вылетел на улицу, вопя во все горло. Это хранительницу немного развеселило. Ничего другого этот идиот и не заслуживал.
Ни один серьезный уголовник не обратит на эту церковь ни малейшего внимания. И даже у искателя острых ощущений и мысли не возникнет о том, чтобы сюда забраться; в Риме найдется немало подземных пещер с более приличной вентиляцией, если уж ему захочется именно такого развлечения.
И тем не менее смотрительница добрые пару минут в нерешительности стояла перед дверью, и сумка со свежей порцией отравы для крыс болталась на руке. Совершенно нелепо.
Потом, коротко выругавшись в адрес собственной робости, Орнелла ди Бенедетто отбросила в сторону сломанную цепь и замок, сделав себе в уме заметку содрать с кого-нибудь денег на новый запор, с города или с епархии, и рывком отворила дубовую дверь.
ГЛАВА 5
Они уже спустились на глубину пятидесяти метров от поверхности Авентинского холма, медленно продвигаясь по узкому извилистому проходу, вырубленному в мягком камне почти двадцать столетий назад. Воздух здесь был застоялый и даже ядовитый, тяжелый от сырости и насыщенный запахом плесени и гнусной вонью то ли от животных, то ли от птиц. Даже в свете карманных фонариков и дополнительных нагрудных ламп впереди мало что можно было разглядеть.
Лудо Торкья немного трясло — просто от холода, в этом не оставалось никаких сомнений: здесь холоднее, чем на поверхности, градусов на десять или даже больше. А там, на теплом июньском солнце — о чем он и не подозревал — перед дверью во дворец мальтийских рыцарей, всего в полукилометре, стояли Алессио Браманте и его отец.
Ему следовало быть готовым к такой температуре. Дино Абати, вот кто хорошо подготовился. Этот студент из Турина рделся тепло — плотный ярко-красный водонепроницаемый костюм спелеолога, который резко контрастировал с его кудрявой шевелюрой цвета имбиря, тяжелые ботинки и разнообразное оснащение, прицепленное поверх куртки — и сейчас, в этом тоннеле, прорубленном когда-то вручную, метр за метром тяжкого труда, выглядел совершенно как у себя дома. Остальные в группе были новичками, в джинсах и курточках, двое вообще в легких кедах. Абати хмуро оглядел их еще на поверхности, прежде чем заняться замком на хлипких железных воротах у входа в катакомбы.
А теперь, двадцать минут спустя, когда глаза еще окончательно не привыкли к мраку, Тони Ла Марка начал стенать и подвывать тонким голосом, и его вопли эхом отдавались от грубо вырубленных стен, едва видимых в свете их фонарей.
— Потише, Тони! — цыкнул Торкья.
— Будь добр, напомни, зачем мы вообще сюда залезли? — жалостливым голосом пробормотал тот. — Я уже до костей промерз. А если нас тут прихватят? Что тогда, а?
— Я уже говорил тебе, нас тут не поймают! Я просмотрел списки — никто сюда не собирается. Ни сегодня, ни завтра.
— Так зачем?..
— Чтоб оставить тебя тут гнить, кретин, — ответил кто-то сзади — судя по грубому голосу с северным акцентом, Андреа Гуэрино. И это было лишь наполовину шуткой.
Лудо остановился. Следом за ним остановилась и вся группа. Торкья уже обозначил свое лидерство.
— О чем мы вчера вечером говорили? — требовательно осведомился он.
— Да разве я помню… Я, кажется, был немного не в себе, — ответил Тони, оглядывая всех по очереди в поисках поддержки. — Да и все остальные тоже.
Вечер накануне выдался долгим. Сидели в баре на виа ле Авентино. И потратили кучу денег. И все — за исключением Дино Абати — накурились до полной одури к тому времени, когда вернулись в более чем скромное жилище, в котором обитали все вместе. Оно располагалось в Тестаччо, рядом со старой бойней, где стоит эта статуя. Здание бойни некогда увенчали скульптурой крылатого атлета, пытающегося повалить исполинского быка. На земле валялось целое море костей — и бычьих, и человеческих. Митра[16] жив, подумал Торкья. Просто его не видят.
— Мы же решили, что доведем это дело до конца, — напомнил он остальным.
Лудо поднял руку и показал всем небольшую ранку на запястье, нанесенную тупым бритвенным лезвием, которое он обнаружил ночью в ванной. Такая отметина была у каждого из них.
— Мы решили, что пойдем сюда все вместе. Тайно. Как братья.
Да уж… братья. Просто бездельники. Трутни безмозглые. Ни один из них ему не нравился. Если быть честным, Лудо вообще не нравился никто из группы, слушавшей лекции Джорджио Браманте по археологии. Кроме самого Браманте. У этого парня есть и знания, и воображение, он вообще первоклассный малый — эти три качества Торкья считал первостепенными в человеке. А остальные — просто марионетки, готовые к тому, чтобы ими помыкал кто угодно. Хотя этих пятерых он отбирал лично — придирчиво и осторожно.
Ла Марка, тощий отпрыск мелкого мафиози из Неаполя, с темной кожей и не внушающей доверия физиономией, имел мерзкую привычку никогда не смотреть собеседнику прямо в глаза, но зато быстро соображал и был довольно изворотлив и хитер, а это могло оказаться полезным, если что-то пойдет не так. Гуэрино, не слишком сообразительный крестьянский сынок из Абруццо, — мощный малый и достаточно крутой, чтобы всех держать в узде. Сандро Виньола, болезненный на вид парнишка из Болоньи, невысокий, типичный ботан в очках с толстыми стеклами, так отлично знал латынь, что мог свободно беседовать с Изабеллой Амато, некрасивой умной толстушкой. Ее Виньола обожал до такой степени, что вспыхивал всякий раз, когда она с ним заговаривала, но никак не осмеливался назначить свидание. Рауль Белуччи, вечно от чего-нибудь в ужасе, имел отца-адвоката, недавно отвоевавшего себе место в сенате. Такой папаша всегда придет на помощь сыночку, если влияния Ла Марка окажется недостаточно. А Дино Абати вошел в состав группы, чтобы сохранить им всем жизнь, — классный диггер, «пещерник», как их еще называли, тренированный, знающий, ростом пониже Гуэрино, но также сбит очень крепко.
Абати всегда был немногословен. Торкья подозревал, что он вообще не верит в то, чем они занимаются, а всего лишь пользуется возможностью расширить познания, проникнуть еще в какую-нибудь тайну в огромных и неизведанных пространствах подземного Рима. Но в этом таинственном и странном мире диггер ориентировался лучше любого из них. Это Абати вел группу, что нашла люк в подземном отмостке недалеко от рынка Траяна, который вел в подземелье, где располагались укромное помещение и могила, отнесенная специалистами ко II веку, богато украшенная фресками и надписями. Для него лучший отдых в выходные представлял собой многочасовое блуждание в непромокаемом костюме, по пояс в воде и даже кое в чем похуже по всей Большой клоаке — древней канализационной системе, которая по-прежнему пронизывала подземелья города, проходила под Форумом и выходила в Тибр. Торкья и сам прошел по ней однажды и обнаружил, что она, как и прежде, продолжает принимать всякую дрянь из всех известных и неизвестных канализационных труб и тут же швыряет в лицо любому, кто осмелится сунуть нос в ее тайны.
Но самое главное, основная причина, из-за которой Лудо привлек Дино к участию в этой затее, заключалась в том, что Абати хорошо знал эти пещеры и катакомбы, отлично умел обращаться с веревками и фонарями, узлами и лебедками, а также умел выбираться из чрезвычайных ситуаций: когда у кого-то сломана нога, когда тебе грозит внезапное наводнение, когда рушатся стены или потолок подземного коридора.
Профессор же по какой-то причине — Торкья полагал, что из ревности, поскольку Абати явно собирался стать профессиональным археологом — не допустил того к участию в последнем этапе раскопок. Организатор подземной экспедиции и сам лишь случайно узнал о его открытии, подслушав беседу Браманте с американской аспиранткой Джудит Тернхаус — они вполголоса обсуждали это событие в коридоре после окончания лекций. После этого студент выкрал из административного отдела ключи, сделал со всех копии, испробовал на деле, убедился, что они открывают все, что нужно. Оставалась малость — проникнуть в лабиринты катакомб, в глубине которых перед этим побывал Джорджио Браманте в сопровождении Тернхаус и маленькой группы особо доверенных лиц с факультета. Сохранить все в тайне было нетрудно. С поверхности ничего не видно, исключая железные ворота, какими оборудованы входы почти во все римские подземелья — прежде всего из соображений безопасности, чтобы не допускать туда детей, вандалов и любителей выпить в экзотическом месте. На поверхности земли не было ничего, что хоть намеком указывало бы на то, что лежит в проходах, вырубленных в мягком камне под красноватой римской почвой всего в нескольких шагах от археологического факультета. Рядом находились церковь Санта-Сабина и небольшой парк, привлекательный для парочек, стариков и собак. Местные жители — к большому неудовольствию Торкьи — именовали его «Апельсиновый сад».
