Петра Хаммесфар - Сестра
Взволнованный шепот, сдерживаемые стоны возбуждения и потом, позже, этот хрипло звучащий тон высшего пункта. Я всегда знала, что это был Роберт, от кого этот звук исходил, — Марлиз была слишком невыразительной для таких взрывов страсти. А Роберт, на него нужно было только посмотреть, чтобы знать, в какое путешествие он может взять с собой женщину, если только, она готова была его сопровождать.
Для меня это было всегда очень увлекательным — наблюдать, что два таких разных человека, как отец и Лучия, соединившись в третьем, передали ему только свои преимущества. От отца Роберт унаследовал рост, стройную фигуру, ухоженные руки и безошибочное чутье в делах. От Лучии он получил пропорциональное лицо, цвет волос — очень темный каштановый, мягкий и прямой характер, идеально очерченные губы и глаза — почти черные глаза, такие темные, что нельзя было отличить радужную оболочку от зрачка. Взгляд, как остатки жара в камине. Видя его, знаешь, что из этих остатков можно мгновенно разжечь новое пламя.
Одно только это — лежать в постели и к нему прислушиваться, вынужденно приводило к определенным представлениям, но я обладала достаточным рассудком, чтобы знать, что существовали границы. И другие мужчины. Мне тогда был тридцать один год, я не была исключительной красавицей, но привлекательна — это выражение я слышала часто.
В работе у меня тогда был как раз большой прорыв, и некоторые владельцы галерей пели мне хвалебные гимны. Я была на верном пути, чтобы сделать себе имя в искусстве. И еще, благодаря деловому чутью нашего отца, я была очень богата, что на многих мужчин действовало также весьма впечатляюще.
Я нашла мужчину, с которым могла быть уверена, что его не только исключительно мои деньги интересовали, в Олафе Вехтере, нашем советнике по налогам. В обществе я его тоже всегда могла показать. Мужчина в лучших годах, с превосходными манерами, честолюбивый, свободный, образованный, хорошо выглядевший. Никакого сравнения с Робертом, но действительно сносный любовник, с достаточным чутьем к искусству и твердым намерением сделать меня счастливой.
Мы часто по вечерам сидели вчетвером на террасе и строили планы на будущее. Марлиз мечтала о ребенке. Роберт хотел немного подождать. Он чувствовал себя еще недостаточно зрелым, чтобы взять на себя дополнительную ответственность. Год назад умер отец, и Роберт перенял его дела. В начале ему было с этим немного трудно, и он как раз старался при помощи Олафа, получить нужный обзор.
«Ребенок, — говорил он всегда, когда Марлиз начинала увлекаться, — для этого же еще достаточно времени».
А мне так хотелось, чтобы он сделал ей ребенка, как можно скорее. Я думала, что могла сопровождать его в деловых поездках, если бы Марлиз занималась ребенком и вынуждена была сидеть дома. Мы к этому времени еще не знали, что большую часть наших дел можно было решать по телефону за письменным столом. Роберт часто выезжал. Иногда Марлиз его сопровождала, но большей частью для нее это было слишком утомительно. Жизнь в отелях она находила стеснительной, какими бы они ни были комфортабельными.
А мне рядом с Робертом нигде не было ни утомительно, ни неуютно. Мы могли бы даже взять номер на двоих — почему бы и нет, он же был моим братом. А теперь он был мертв.
Прострелена голова. Это должна была быть моя голова. В среду и в четверг я почти с ума сходила от боли, в пятницу это было только тупое давление, вызванное сержевыми «специальными» напитками и пустотой, этим черным провалом, куда я погрузилась вместе с пришедшим пониманием.
Когда я оттуда снова вынырнула, то услышала бормотанье. Голоса Пиля и Изабель, которые стояли у двери и шепотом переговаривались. Я снова лежала на диване в своем Ателье, и в один момент мне показалось, что все это было только жутким сном.
Это не было сном. Я точно слышала, что Изабель говорила Пилю: «Я не должна была полагаться на диагноз, который вы поставили на расстоянии. Вы же не видели, в каком она была состоянии, я думала, она нас всех поубивает. Я должна была сразу вызвать полицию».
Обоих полицейских, между тем, уже не было. Я понятия не имела, сколько времени провела в темноте. Я моргала на свет, мои глаза болели.
Пиль заметил, что я положила левую руку на лоб. Он подошел к дивану, а Изабель осталась стоять у двери, наблюдая за мной боязливыми глазами.
Мне бы хотелось суметь заплакать, но у меня не было слез. Я думала, что все внутри должно гореть, и не чувствовала никакого горя. Это должна была быть непереносимая боль в груди, но у меня внутри только лишь все пересохло. И теперь больше никого не было рядом, кто мог бы вернуть жизнь в пустыню.
Пиль очень старался. Это был маленький высохший человечек. Ко времени моего первого визита ему было только немного за сорок, и он вполне мог произвести впечатление, сидя в своем кресле и постукивая карандашом по подлокотнику или по записной книжке у себя на коленях.
«Можете ли вы объяснить, что так привлекает вас в вашем брате, Миа? Быть может только тот факт, что он единственный мужчина, которого вы не можете получить?»
Наверное, я не должна была ему рассказывать, сколько у меня было мужчин, а их было уже очень много к тому времени, когда я в первый раз была у Пиля на лечении. В большинстве случаев привлекали они меня только на одну ночь, а иногда уже через пару часов мне становилось скучно. Пиль называл это неутомимыми поисками замены. И это постоянно приводило к тому самому вопросу, хочу ли я с Робертом спать.
«Нет», — сказала я. «И я также не хочу, чтобы мне это объясняли».
Что я хотела или не хотела, Пиля не заботило. «Вы часто видели его без одежды», — пояснил он. «Чем же вышеупомянутое августовское утро так отличалось от прочих случаев?»
Однажды мне это надоело, и я сказала: «У него была эрекция».
Пиль был моим ответом удовлетворен, для него все было просто. Он думал, что я считаю себя богиней, сошедшей с Олимпа, чтобы привести Роберта на вершину наслаждения. А я была богиней, взирающей с Олимпа на всех таких мелких обывателей и кляузников, на всех этих ничтожных, глупых, не имеющих представления, неудачников!
Пиль никогда не отступал от своих убеждений. Он только лишь постарел, но он все еще был человеком, который выворачивал мою душу наизнанку и потом пытался втиснуть в свои шаблоны.
Я так часто желала, чтобы это ему удалось. Потому что в его шаблонах не было места для ярости и депрессии. Потому что, если он меня выжмет и подгонит по мерке, то все останется позади. Или, чтобы, наконец, нашлось объяснение, которое я могла бы так же принять, как и он. Представлялось, что такого объяснения просто не существует.
Пиль, нагнувшись надо мной, взял мою левую руку. «Как вы себя чувствуете, Миа?»
Дурацкий вопрос. Как должна была я себя чувствовать? У меня никогда не было, кроме гнева и бессилия, никаких собственных чувств. У меня был только Роберт, и Пиль это знал.
«Вы знаете, с кем ваш брат еще раз встречался ночью?», — спросил он.
Или он намеревался теперь еще и шпионить для полиции? Специалист по допросам в экстремальных случаях. «Предоставьте это мне, господа, я знаю, как нужно с ней обращаться. Она очень сложный человек, зафиксирована исключительно на своем брате, но именно по этой причине она поможет нам разобраться в деле. Я убежден, что она сделает все, чтобы изобличить виновных в смерти ее брата».
В этом ты можешь не сомневаться, ты, гном, думала я. Эта проклятая стерва заплатит. И я не удовлетворюсь тем, что она попадет за решетку, я устрою ей и ее братцу такой же ад, какой она уготовила Роберту в последние недели.
Пиль подвинул себе стул и сел рядом с софой. Он говорил со мной усыпляющим голосом, чем рассчитывал вытянуть из меня последние признания. «Ваша невестка считает, что вы должны это знать, Миа. Вы же разговаривали с Робертом».
«Ссорились!», — крикнула Изабель от двери.
Пиль бросил на нее раздраженный взгляд и таким же жестом дал понять, что она должна помолчать. Так просто, однако, было ее не запугать, она даже подошла ближе.
«Она на него орала, кидалась на него с кулаками. Роберт с трудом удерживал ее на расстоянии. Я стояла на галерее и хотела ему помочь, но мне было страшно — у нее полностью сдали нервы. Он должен оставаться с ней, кричала она. Она сойдет с ума, если он с ней не останется. Как будто она может стать еще более сумасшедшей, чем она и так уже есть».
Она громко всхлипнула, отвернулась от нас и закрыла лицо руками. Эта двуличная дрянь угощала нас отличным шоу. На меня это не производило впечатления.
«Она превратила его жизнь в ад, — всхлипывала она. — Роберт был на исходе. В последние недели он часто мне обещал, что будет искать для нас дом. Всякий раз он говорил, что не выдержит этого дольше — жить с ней под одной крышей».
Пиль наблюдал за ней с типичным для него нейтральным выражением лица. Он знал, что она лжет, так же хорошо, как и я. Он должен был это знать. Роберт никогда бы меня не покинул. И я достаточно часто ему объясняла, чего можно было ожидать от Изабель. Наконец он снова повернулся ко мне.
