Дин Кунц - Интерлюдия Томаса
В «Уголке гармонии» существует и действует некий уникум, кто-то или что-что, способное перемещаться по телевизионным каналам и программам и загонять дремлющего человека в глубокий сон, входить в его сны с тем, чтобы прочитать его воспоминания, будто открытую книгу, обследовать его разум так же досконально, как грабитель обследует дом, в который забрался в поисках ценностей. Это существо, человеческое или нет, должно иметь материальную форму, потому что я по собственному опыту знаю, что призраки такими способностями не обладают. Это существо где-то обитает, а с учетом его хищнической натуры, место, где оно живет, скорее логово, чем дом.
Вскоре я выхожу на опушку. За нею поросшая травой земля полого спускается к берегу, до которого ярдов триста С запада набегают темные волны — вполне понятной природы — и тают в песке. Закатывающаяся луна серебрит и траву высотой до колена, и пляж, и пену, которую оставляют разбивающиеся волны.
Я смотрю на бухту. На севере видны огни автозаправочной станции и ресторана. Черная лента, вероятно асфальтовая дорога, зигзагами тянется от ресторана через посеребренную луной траву, через гребни невысоких холмов и лощины к нескольким домам, скучившимся у берега, у южного края бухты.
Домов семь, один больше остальных шести, но все большие. В двух светятся несколько окон, пять домов темные
Если Гармони — большая семья, включая зятьев и невесток — обслуживают зону отдыха, находящуюся рядом с автострадой, семь дней в неделю, двадцать четыре часа в сутки, они должны жить неподалеку. Должно быть, это и есть их дома, расположенные в столь живописном, пусть и уединенном месте.
Хотя январь выдался теплый, я полагал, что на этих лугах змеи не проявляют той же активности, как в более жаркие месяцы, тем более в прохладе ночи. Змей я не люблю особенно. Однажды меня заперли ночью в серпентарии, многих обитателей которого выпустили из стеклянных клеток. Если бы они предложили мне яблоко с древа познания, я бы как-нибудь с этим разобрался, но они хотели впрыснуть в меня свой яд, лишая меня шанса предотвратить одно из самых чудовищных преступлений в истории человечества.
Я спускаюсь по лугу, в траве по колено, пока не выхожу — и снующие в траве змеи не покусали, и барражирующий в небе беспилотник на голову не свалился — на асфальтированную дорогу, по которой иду к домам.
Они все красивые, построенные в викторианском стиле, с просторными верандами и декоративной вычурностью.
В лунном свете все они кажутся неоготическими: ассиметричные, неправильной формы, с островерхими крышами со слуховым окном под коньком, другие окна окружены готическими арками с резными наличниками.
Шесть домов выстроились бок о бок на отдельных участках, а седьмой — самый большой, возвышается над другими, построенный на вершине холма, в тридцати футах выше и в сотне — позади. Свет горит в комнате второго этажа самого большого дома и в нескольких комнатах первого этажа самого дальнего из шести домов, стоящих в
ряд.
Поначалу меня тянет к последнему дому в ряду. Я подхожу к нему и чувствую, что идти надо дальше, до конца дороги и вниз по склону, уже по проселку. Под ногами хрустят обломки ракушек.
Пляж неширокий, со стороны материка его подпирает десятифутовый крутой склон, заросший кустами, возможно, дикой олеарией. Трехфутовые волны разбиваются с негромким рокотом, создавая ощущение, что где-то неподалеку похрапывают спящие драконы.
В тридцати футах к северу я улавливаю какое-то движение. Заметив мое приближение, кто-то присел на песке.
Сунув руку под свитер, я вытаскиваю спрятанный на пояснице пистолет.
Спрашиваю громко, чтобы перекрыть шум прибоя:
— Кто здесь?!
Темная фигура вскакивает и бежит к заросшему кустами склону. Невысокая, четыре с половиной фута, ребенок, скорее всего девочка. В лунном свете длинные светлые волосы развеваются флагом за ее спиной, потом они исчезают за темными кустами.
Интуиция подсказывает: если девочка не та, кого я ищу, она тем не менее ключ к разгадке происходящего в «Уголке гармонии».
Я тоже спешу к обрыву. Ранее волны дотягивались до самых кустов, но теперь прилив не такой высокий, и между линией прибоя и заросшим кустами склоном есть узкая полоска плотно укатанного песка.
Пройдя сотню футов, но так и не увидев девочку, я осознаю, что прошел мимо. Поворачиваю назад и иду на юг, внимательно вглядываясь в темный склон в поисках тропы, проложенной сквозь густые заросли.
Вместо тропы нахожу темное жерло дренажной трубы, которую не заметил, спеша за девочкой. Труба огромная, наверное, шесть футов в диаметре, уходит в склон и частично замаскирована кустами и лианами.
Подсвеченный сзади скатывающейся к западу луной, я полагаю, что она видит мой силуэт.
— Я не причиню тебе вреда, — заверил я ее.
Когда она не отвечает, протискиваюсь сквозь лианы и делаю два шага вперед по огромной бетонной трубе. Из четкого силуэта превращаюсь для нее в расплывчатый, но она по-прежнему остается невидимой. Может находиться как в сотне футов, так и на расстоянии вытянутой руки.
Я задерживаю выдох, пытаясь уловить ее дыхание, но рокот прибоя в трубе усиливается, кружась по закругляющейся стенке. Конечно же, я не могу услышать ни тихого дыхания ребенка, ни ее осторожных шагов, если она приближается ко мне из чернильно-черного тоннеля.
Учитывая, что она юная девочка, а я взрослый мужчина, которого она видит впервые, она скорее уйдет подальше, чем попытается вырваться, сбив меня с ног. Такой вариант мог бы реализоваться, будь она совсем дикой или агрессивной и психически неуравновешенной.
Годы столкновений с насилием и паранормальным привели к тому, что мое воображение стало очень уж богатым. Два шага в бетонную трубу, и меня останавливает возникший перед моим мысленным взором образ девочки- блондинки: яростно сверкающие глаза, разошедшиеся губы, оскаленные зубы (между некоторыми застряли мясные волокна с кровью). Кого-то она успела сожрать живьем. Она держит в одной руке огромную вилку с двумя зубьями, а во второй — мясницкий нож, которым ей не терпится вспороть мой живот, словно я — индейка.
Это видение никак не связано с психическим магнетизмом, просто затаившаяся в темноте девочка действует на мои натянутые как струны нервы. Страх, конечно, нелепый, но он тем не менее напоминает мне, что я покажу себя дураком, если — с пистолетом или без — продолжу углубляться в тоннель.
— Извини, если я тебя напугал.
Она молчит.
Здравомыслие выталкивает из головы образ девочки-маньячки, я обращаюсь к нормальной девочке:
— Я знаю, что с «Уголком гармонии» что-то не так.
Моей осведомленности не хватает, чтобы убедить девочку откликнуться.
— Я пришел, чтобы помочь тебе.
Озвучивание моих благородных намерений смущает меня, потому что выглядит похвальбой, словно я уверен, будто люди в «Уголке гармонии» ждали моего прихода, а теперь, когда я здесь, могут не сомневаться, что я выправлю ситуацию и накажу виноватых.
Мое шестое чувство особенное, но скромное. Я не супергерой. Собственно, иногда я терплю неудачу, и люди умирают, хотя я отчаянно пытаюсь их спасти. Действительно, мой главный сверхъестественный талант, способность видеть задержавшиеся в этом мире души умерших, здесь не задействован, и мне остается рассчитывать только на опять же сверхъестественно острую интуицию, психический магнетизм, собаку-призрак, сейчас где-то мотающуюся, и понимание роли, которую играет в наших жизнях абсурд. Если бы Супермен потерял способность летать, силу, рентгеновское зрение, неуязвимость для пуль и клинков и остался бы только со своим костюмом и уверенностью в себе, он сумел бы помочь «Уголку гармонии» ничуть не больше, чем теперь, похоже, могу помочь я.
— Я ухожу, — сообщаю я темноте, мой голос глухо отражается от закругленной стены. — Надеюсь, ты меня не испугалась. Я только хочу стать тебе другом.
Я уже начинаю думать, что в трубе я один. Возможно, девочка, которую я видел, знала тропинку, ведущую сквозь кусты на вершину склона. В этом случае скромница, к которой я обращаюсь, является таким же плодом моего воображения, как дикарка с мясницким тесаком.
Как я уже узнал на собственном опыте, дураком чувствовать себя неприятно, и когда ты один, и когда говоришь или совершаешь что-то дурацкое на глазах толпы.
Чтобы не почувствовать себя еще глупее, я принимаю решение выходить из трубы не пятясь, а повернувшись лицом к выходу, не думая о том, кто может оказаться за спиной. На первом же шаге мое воображение нарисовало нож, опускающийся по дуге сквозь темноту, на третьем я ожидаю ощутить, как острое лезвие втыкается в меня рядом с левой лопаткой и пронзает сердце.
Из дренажной трубы я выхожу без единой царапины, поворачиваю налево и шагаю обратно к домам с нарастающим убеждением, что в какой бы фильм я ни попал, он не из тех, в которых людей чем-то кромсают. Когда добираюсь до усыпанной ракушечником тропы, ведущей к дороге, оглядываюсь, но девочки — если девочка и была — нигде не видно.
