Дин Кунц - Ледяная тюрьма
Придя в себя и оглядевшись, она увидела, что на Брескина опускаются Пит с Францем. Франц пробовал удержать Роджера за запястье, а Пит пытался удержать хотя бы одну руку безумца.
Но Брескин прекрасно плавал под водой, а у его противников такой подготовки все же не было. Их движения выглядели медленными, неуклюжими, неуверенными — не было у них привычки к иной, чем на суше, физике: в подводном царстве закон всемирного тяготения действует иначе, и потому сухопутное существо теряется, не ведая, что делать с отсутствием тяжести. А вот Брескин, с которым они вознамерились воевать, витал тут, как вольный дух, извивался как угорь. Гибкий, быстрый, угрожающе мощный — в морской пучине он был у себя дома. Легко высвободившись из недружеских объятий осаждавших его двоих мужчин, Брескин двинул локтем в лицо Пита, потом схватил его за маску и с силой дернул ее, как хулиган, нахлобучивающий фуражку на лицо своей жертвы. Потом, ухватив Пита своими клешнями, с силой толкнул его в сторону Франца.
Брайан пока держался за кабель, где-то метра на четыре с половиной пониже Джорджа Лина. Возле Брайана хлопотал Клод. В одной руке француз держал лампу, которую вручил ему Пит, а свободной рукой он поддерживал Брайана. Сам парень пытался вылить воду из-под своей маски.
Оттолкнувшись от беспорядочно барахтающихся в попытках освободиться друг от друга Пита с Францем, Брескин снова устремился на Брайана.
Заметив краешком глаза или скорее почувствовав какое-то движение, Рита оглянулась и увидала Харри, возникшего из мрака.
Харри знал, что Брескин не видит, как он поднимается вверх. Брескин наверняка уверен, что Харри на какое-то время обезврежен. Потому силач, метнувшись прочь от Пита с Францем, хлестал что есть силы по воде своими мощными ногами, направляясь по прямой к облюбованной добыче. Не приходилось сомневаться, что Брескин считал Клода весьма незначительным препятствием — человек в таком возрасте, что силач очень скоро расправится с ним, а потом успеет укокошить Брайана, прежде чем этот малый покончит с очисткой своей прохудившейся маски и сможет восстановить нормальное дыхание.
Подплыв под Брескина, Харри мог бы столкнуться с ним и, значит, отвлек бы его на какое-то время от охоты на Брайана. Но вместо этого Харри пнул безумца в бок, потом поднырнул сзади и ухватился за шланг воздуховода, соединявший маску на лице с баллоном с газовой смесью на спине. Потом Харри задергался, вновь и вновь молотя ногами, затем взлетел вверх, выдергивая шланг из зажима. Поскольку он с Брескиным двигались в разных направлениях, шланг оторвался еще и от маски на лице Брескина.
* * *Ледяная вода не хлынула под маску Роджера и не опалила его лицо холодным огнем, сразу же после того как Харри оторвал от маски шланг воздуховода. Должно быть, сработала защита, какой-нибудь перекрывающий клапан.
Потому Брескин кинулся было за шлангом, но понял, что шланг не только вылетел из маски, но и оторван от резервуара за спиной. Значит, его уже никак не прилепить.
В тревоге он заработал ногами, как ножницами, спеша наверх, ко входу в туннель. Он двигался так быстро, как это только было возможно. Единственный шанс на спасение для него — это как можно скорее оказаться на поверхности, выйти на воздух.
Потом он вспомнил, что круглый бассейн под куполом во льду высоко вверху, плыть и плыть, метров сорок пять, если не больше. Расстояние большое, тем более что на его поясе — грузы, ускоряющие спуск по туннелю. Но никак не подъем. Брескин стал лихорадочно ощупывать пояс, чтобы освободиться от обременительного свинца. Замка на поясе не было там, где полагалось, не было и никакой застежки, потому что проклятый пояс сделали русские, а ему прежде не доводилось пользоваться русским снаряжением.
Роджер перестал бить ногами по воде, чтобы смочь сосредоточиться на поясе — надо же было отыскать способ от него избавиться. Но тут он сразу же стал медленно погружаться вниз, опускаясь вдоль туннеля. Он и щупал, и мял, и дергал чертов пояс, но тот не хотел расстегиваться. Господи Иисусе, Иисусе сладчайший, Боже Всемогущий, что ж никак нельзя найти эту чертову застежку?! В конце концов Брескин понял, что зря транжирит время, что нельзя ему терять ни секунды, что надо наверх, срочно, пусть даже с этим тяжеленным поясом. Руки по швам, так, чтобы уподобиться стреле, незачем вызывать на себя сопротивление упругой среды, стать как можно глаже, отталкиваться ногами плавно, ритмично. Нет, он все же шел вверх. Грудь болела, сердце колотилось так — вот-вот разорвется, и ему уже никак не удавалось удержать себя от непроизвольного вдоха. Он открыл рот и резко выдохнул, чтобы тут же отчаянно вдохнуть, но только вот дышать было нечем, кроме того скудного глотка газовой смеси, которым он выдохнул только что и который стал еще беднее, чем в миг выдоха. Легкие — пылали, и было понятно, что мрак вокруг — уже не просто темень в туннеле, но некий мрак, что стоит за его глазами, по ту сторону взгляда. Не дыша, можно было упасть в обморок, а без сознания — погибнешь. Так скорей долой с головы эту разодранную маску, и потом втянуть — носом, губами, ртом, горлом, легкими — в себя глубокий глоток воздуха из-под свода куполообразной пещеры; да вот незадача: не в пещере он, и даже не вблизи куполообразной пещеры, ну да, конечно. Ой, да как же это мог он, дурень такой, вообразить, что уже выбрался на поверхность? Неужто он спятил? — и он вдохнул воду, до того обжигающе холодную и горькую, что даже зубы заломило. Он тут же закрыл рот, сильно закашлялся, но сразу же попробовал задышать опять. Но в легкие опять пошла вода, снова вода, еще больше воды, ничего, кроме воды. Он вонзил в эту самую воду пальцы обеих ладоней, растопырив их, словно бы собираясь порвать какую-то тонкую завесу, якобы отделяющую его от благословенного воздуха, что где-то тут, рядом, вот только эту штору порвать. Потом он заметил, что уже не отталкивается ногами от воды, нет, он опять погружается, он идет на дно, на глубину — тянут проклятые свинцовые грузила на поясе. Он уже не растопыривал пальцы, чтобы попробовать удержаться на этом крутом откосе, нет, он уже не цепляется за эту воду, а только дрейфует, безвольно опускаясь вниз, задыхаясь и ощущая, что в груди у него больше тяжкого свинца, чем на поясе...
Он увидел, что у Смерти не тот облик, который ей приписывают: ее лицо — не голый череп, и это — не лицо мужчины. Смерть — женщина. Бледная, какая-то желтовато-выцветшая женщина с тяжелой нижней челюстью. Не чуждая какой-то странной красоты, прелести даже. Глаза милые, такие светящиеся, — серые лучистые глаза. Роджер изучал ее лик, как только он возник в воде, тут, рядом с ним. И чем больше он вглядывался в это лицо, тем яснее понимал: это — его мать, которая его многому научила, столько он узнал от нее. Это в ее объятиях он впервые услышал, что сей мир — место недружелюбное, коварное, и что есть такие исключительно злые люди, которые тайно руководят обыкновенными мужчинами и женщинами посредством вездесущих, всюдупроникающих и смыкающихся меж собой заговоров, имеющих целью не что иное, но сокрушение вольного духа во всяком, кто посмеет им противиться. А сейчас, хотя Роджер и постарался набраться силы, чтобы смочь противостоять тем заговорщикам, будто они явятся по его душу, хотя он защитил две диссертации и удостоился двух ученых степеней, чтобы набраться разума и знаний и, в случае необходимости, смочь перехитрить их, все равно они раздавили его. Они и не могли не победить, точно так и говорила ему мать: они победят, так же, как они побеждают всегда. Но проигрыш... в поражении не чувствовалось ничего особенно ужасного. Какая-то умиротворенность даже была — проигрыш принес мир в душу. Седоволосая, сероглазая Смерть улыбалась ему, а ему хотелось поцеловать ее, и она приняла его в свои материнские объятия.
* * *Харри глядел, как труп, легкие которого были полны водой и который был отягощен свинцовыми грузилами, плыл за ними, совершая свое странствие на дно моря. Пузырьки воздуха вырывались из резервуара-баллона за спиной мертвеца.
23 ч. 30 мин.
За тридцать минут до взрыва
Напряженность обострила ум Никиты Горова и смогла заставить его взглянуть в глаза малоприятной, но неопровержимой правде. Дурака отделяет от героя, как это ясно виделось ему теперь, такая тонкая разделительная линия, что она еле-еле различима. До чего же ему хотелось совершить подвиг. Но ради чего? Зачем? Кому это нужно? Покойному сыну? Никакой героизм не способен изменить то, что уже прошло. Ника умер и похоронен в могиле. Он мертв! А вот команда «Ильи Погодина» — семьдесят девять человек — жива. И он за них отвечает. Совершенно непростительно рисковать их жизнями только по той причине, что ему, вот этаким более чем необычным образом, захотелось выполнить свой долг перед покойным своим сыном. Да он только строил из себя героя, на самом же деле был только глупцом.
