Джонатан Келлерман - Частное расследование
— Что, в действительности Тодд совсем не такой? Подруги опять захихикали. Рыжеволосая вынула из пакета комок воздушной кукурузы и дала псу.
— Он это любит, — проворковала она. — Берни у нас сластена.
— Ешь на здоровье, Берни. — Я обошел машину кругом и потрепал пса по спине. Шерсть у него была свалявшаяся от соли и грязи. Когда я стал чесать ему шею, он заскулил от удовольствия.
— Значит, Тодд — это совсем не то, что нужно, — сказал я.
В глазах у блондинки появилось настороженное выражение. С близкого расстояния ее лицо показалось мне жестким, готовым состариться, а кожа — начавшей принимать вид дубленой от слишком долгого пребывания на солнце и многочисленных превратностей судьбы.
— Может, вы с ним близкие друзья?
— Никоим образом, — успокоил я ее. — Просто я знаком с людьми, которым принадлежит этот дом. Тодда я вижу всего второй раз в жизни.
— Значит, вы не из тех, так сказать... — Блондинка усмехнулась, игриво посмотрела на меня и расслабленным жестом приподняла руку.
— Тре-ейс! Это же очень неприлично!
— А что такого? — возразила блондинка. — Это он так делает, а не я. Вот ему пусть и будет стыдно!
Я спросил:
— Выходит, Тодд — гей?
— Это уж точно, — ответила рыжая.
— Гомик с мускулами, — добавила блондинка.
— Такое тело зря пропадает, — сокрушенно сказала рыжая. Пес судорожно кашлянул. — Тихо, Берни, не напрягайся.
— Вот я и говорю — мерзость какая, — не успокаивалась блондинка. — Использовать нас, чтобы показать, будто его интересуют девушки. Я хочу сказать — может, тело у него, как у буйвола, но головой он слаб, это точно.
— Откуда вы знаете, что он гей? — спросил я.
— Ну, — ответила блондинка, засмеявшись и опять газанув, — конечно, мы не ходим и не подсматриваем за ним, когда он занимается этим.
— К нему все время шастают разные типы, — заявила рыжеволосая девушка. — Он говорит, что тренирует их, но один раз я видела, как он и тот тип держались за руки и целовались.
— Фу, мерзость! — сказала блондинка, толкая подругу локтем в бок. — Ты мне ничего не говорила.
— Так это было очень давно. Когда мы еще жили у Большого Дейва.
— Большой Дейв, — хихикнула блондинка.
— Можете сказать точнее, когда это было? — поинтересовался я.
Вопрос сильно озадачил подруг. У обеих был такой вид, словно они решали труднейшую лексическую задачу.
Наконец рыжеволосая сказала:
— Очень давно — может, недель пять назад. Поджаристый Тодд и этот тип проходили позади дома. А прямо вон там я выгуливала Берни. — Она показала на зацементированную площадку. — И они держались за руки. Потом тот тип сел в свою машину — белый 560-й «мерседес» с такими необычными колесами, — а Тодд наклонился и поцеловал его.
— Мерзость, — фыркнула блондинка.
— Да нет, это было как-то даже трогательно, — возразила рыжая, и было похоже, что она действительно так думает. Но сочувствие здесь было явно не к месту, так что она поежилась и разразилась нервным смехом.
Я спросил:
— Не припомните, как выглядел тот человек?
Она пожала плечами.
— Он был старый.
— Какого он мог быть возраста?
— Старше вас.
— Могло ему быть за сорок?
— Даже больше.
— А может, это был папочка Тодда? — глуповато ухмыляясь, вмешалась блондинка. — Своего папочку ведь можно поцеловать, правда, Map?
— Может, и можно, — отозвалась рыжеволосая приятельница. — Крошка Тодд целует своего папулю.
Они посмотрели друг на друга. Покачали головами и опять захихикали.
— Что-то на папулю не похоже, — продолжала рыжая. — По-моему, там была настоящая любовь. — Она задумчиво взглянула на меня. — Вообще-то этот старый тип был вроде крепкий. Для старика, я имею в виду. Вроде как смахивал на Тома Селлека.
— У него были усы? — спросил я.
Было видно, как рыжеволосая напрягает свою память.
— Кажется, были. Точно не могу сказать. Просто помню, что мне показалось, будто он похож на Тома Селлека. На пожилого Тома Селлека. Крепкий, загорелый. Широкая грудь.
— И почему только среди этих так много крепких типов? — Вопрос блондинки прозвучал несколько риторически. — Столько добра зря пропадает.
— Потому что они богатые, Трейс, — ответила ее рыжая подруга. — Они могут себе позволить разные там приспособления, отсасывание жира и всякое такое.
Блондинка потрогала свой собственный плоский живот.
— Если мне когда-нибудь понадобится делать такие штуки, лучше усыпите меня. — Она запустила руку в коробку «Фидл-Фэдл» и стала шарить.
— Эй, не залапывай там все! — возмутилась рыжая и потянула коробку к себе.
Блондинка, не отпуская коробки, сказала:
— Миндаль. — Она улыбнулась. — Вот, нашла. — Она вытащила из коробки зерно миндаля и взяла его в зубы. Посмотрев на меня, провела по нему языком и не торопясь раскусила.
Я спросил:
— Значит, вы последний раз видели здесь того пожилого типа пять недель назад?
— Точно, — задумчиво кивнула рыжая. — Мы уже очень давно не валялись на сухом песочке.
— Ну так как, — вернулась к своему вопросу блондинка, — вы что-нибудь можете для нас сделать?
— Я уже объяснил вам, что не занимаюсь этим бизнесом, но я действительно кое-кого знаю, так что надо посмотреть и поспрашивать. Оставьте-ка свои координаты.
— Конечно! — просияла рыжеволосая. Но тут же помрачнела.
— В чем дело?
— Нечем писать.
— Какие проблемы, — сказал я, борясь с желанием подмигнуть. Я вернулся к своей машине, нашел в бардачке шариковую ручку и старую квитанцию из автомастерской и вручил все девушке. — Пишите на оборотной стороне.
Используя коробку «Фидл-Фэдл» вместо письменного стола, она стала старательно писать, а блондинка смотрела. Пес ткнулся мокрым носом мне в руку и благодарно вздохнул, когда я снова почесал его.
— Вот. — Девушка протянула мне бумагу.
Мария и Трейси. Замысловатый почерк. Сердечки вместо точек над "i". Флорес-Меса-драйв. Телефонная станция 456.
Я улыбнулся девушкам:
— Отлично. Посмотрю, что можно будет сделать. А пока желаю удачи.
— Она у нас уже есть, — сказала блондинка.
— Что у нас уже есть? — спросила ее рыжеволосая подруга.
— Удача. Мы всегда получаем то, что хотим, правда, Map?
Под звуки хихиканья и в клубах пыли «гольф» рванулся вперед.
Они помчались по Брод-Бич-роуд на север и исчезли из глаз. Через секунду до меня дошло, что эти девушки — ровесницы Мелиссы.
* * *Я развернулся и поехал назад к шоссе.
Пожилой мужчина и молодой жеребец.
Пожилой мужчина с усами, загорелый.
В Лос-Анджелесе масса загорелых, носящих усы геев. И масса белых «мерседесов».
Но если Дон Рэмп ездит на белом 560-м со спецколесами, то я, пожалуй, рискнул бы сделать предположение. Я влился в южный поток движения по шоссе Пасифик-Коуст и поехал домой, делая свое предположение даже при отсутствии доказательств. Представлял себе Рэмпа в роли любовника Никвиста и пересматривал в свете новой информации ту напряженность между Никвистом и Джиной, свидетелем которой я был.
Очередной фортель в стиле «настоящего мужчины» с его стороны?
Гнев с ее стороны?
Знала ли она об этом?
Связано ли это как-то с ее намеками на желание переменить стиль жизни?
Отдельные спальни.
Отдельные банковские счета.
Отдельные жизни.
А может, она все знала о Рэмпе, Когда выходила за него замуж?
И почему, прожив столько лет холостяком, он женился на ней?
И банкир, и адвокат Джины были, похоже, убеждены, что не из-за денег, и в доказательство цитировали брачный контракт.
Но брачные контракты — как и завещания — могут оспариваться. А застраховать жизнь и получить страховой полис можно и без ведомства банкиров и адвокатов.
А может, наследство здесь было абсолютно ни при чем. Может Рэмпу просто было нужно прикрытие, чтобы не шокировать добрых консервативных жителей Сан-Лабрадора.
Вместе с домашним очагом он приобрел и ребенка, который смертельно его ненавидит.
Чисто по-американски!
22
Я добрался домой в самом начале шестого. Майло дома не было. Он надиктовал на свой аппарат новое приветствие. Никакой больше мизантропии, просто по-деловому: "Будьте добры, оставьте ваше сообщение". Я оставил ему просьбу позвонить мне при первой возможности.
Потом я позвонил в Сан-Лабрадор и поговорил с Мадлен.
Мадемуазель Мелиссе нездоровится. Она спит.
Non, месье тоже нет дома.
Прерывающийся голос. Потом щелчок.
Я оплатил счета, прибрался в доме, еще раз покормил рыбок и заметил, что они выглядят усталыми, особенно самочки. Позанимался тридцать минут на лыжном тренажере и принял душ.
Я посмотрел на часы, и они показывали семь тридцать.
