Марио Пьюзо - Крестный отец (перевод М.Кан)
― Да, понимаю. Я слушаю вас.
Его поразила холодность в голосе Хейгена. Consigliori, хоть и не итальянец по рождению, был неизменно любезен; сейчас он говорил отрывисто, почти грубо:
― Дон оказал вам однажды услугу, вы у него в долгу. Он не сомневается, что вы готовы отплатить ему тем же. Что будете рады случаю это сделать. Через час, не раньше ― возможно, позже, ― он будет у вас в похоронном бюро и обратится к вам с просьбой. Ждите его. Позаботьтесь, чтобы при этом не было никого из ваших служащих. Отпустите их всех домой. Может быть, вас это почему-либо не устраивает ― тогда говорите сразу, я передам дону Корлеоне. У него и помимо вас найдутся друзья, способные оказать такую услугу.
В ответ Америго Бонасера от страха едва не сорвался на крик:
― Чтобы я отказал Крестному? Как вы могли подумать? Разумеется, я исполню его волю, о чем бы ни шла речь. Я не забыл про свой долг. И тотчас же, сию минуту иду к себе в контору.
Голос Хейгена чуть-чуть потеплел, но все равно в нем слышалось что-то странное.
― Спасибо вам, ― сказал он. ― Дон в вас не сомневался ни секунды. Я задал этот вопрос от себя. Постарайтесь для него сегодня ― и можете потом всегда рассчитывать на мою дружбу, смело приходите ко мне с любой бедой.
Эти слова нагнали на Америго Бонасеру еще больше страха. Он, запинаясь, проговорил:
― Так дон ко мне приедет сам?
― Да, ― сказал Хейген.
― Значит, он, слава богу, окончательно поправился... ― Нечаянно это выговорилось как вопрос.
На другом конце наступило молчание, потом голос Хейгена произнес почти неслышно:
― Да, ― и раздался щелчок; он повесил трубку.
Бонасеру прошиб пот. Он пошел в спальню, сменил рубашку, прополоскал рот. Но бриться не стал и не стал менять галстук. Надел тот самый, в котором ходил весь день. Потом позвонил в похоронное бюро и велел своему помощнику остаться вместо него на эту ночь у гроба, выставленного в переднем зале, где соберутся родственники. Он сам будет занят в лаборатории, на служебной половине. Помощник принялся было выспрашивать, что да как, но Бонасера решительно оборвал его и повторил свое распоряжение.
Он надел пиджак; жена, которая еще сидела за кофе, взглянула на него с удивлением.
― Срочные дела по работе, ― сказал он, и, увидев, какое у него лицо, жена ничего не посмела спросить.
Бонасера вышел из дому, прошел пешком несколько кварталов и оказался у похоронного бюро.
Здание, в котором находилось бюро, стояло особняком на обширном участке, обнесенном белым штакетником. Узкий, как раз по ширине машины «Скорой помощи» или катафалка, проезд вел с улицы к заднему ходу. Бонасера отпер ворота, оставил их открытыми. Направился к заднему крыльцу и вошел в широкие двери. По дороге заметил, что к главному входу уже потянулись родственники очередного клиента ― отдать усопшему последний долг.
Много лет назад, когда Бонасера только приобрел этот дом у прежнего владельца, похоронщика, которому настало время уходить от дел, к парадной двери вели ступеньки, штук десять, по которым приходилось взбираться посетителям. Это создавало неудобства. Для престарелых и немощных ступеньки оказывались почти непреодолимым препятствием, и прежний хозяин использовал для них грузовой лифт, небольшую металлическую площадку, которая выходила из-под земли возле здания. Лифт служил для перемещения гробов и покойников. Он поднимался из подвала прямо в ритуальный зал, так что малосильный посетитель, пройдя сквозь пол, возникал рядом с гробом, а остальные отодвигались от люка на своих черных стульях, пропуская лифт. Потом старичок или болящий прощался с покойным, лифт снова выезжал из-под вощеного паркета и опускал посетителя вниз, на землю.
Америго Бонасера нашел подобное решение проблемы неподобающим и крохоборным. Он перестроил парадное крыльцо, убрал ступеньки и заменил их пологим пандусом. Лифтом, конечно, продолжали пользоваться, но уже по прямому назначению.
На задней половине, отделенные массивной звуконепроницаемой дверью от зала и приемных, помещались контора, покойницкая, где бальзамировали трупы, склад для хранения гробов и кладовая, в которой Бонасера под надежным замком держал химикалии и инструменты, необходимые для его ужасного ремесла. Он вошел в контору, сел за стол, закурил «Кэмел», хотя обычно не позволял себе курить в бюро, ― и стал ждать дона Корлеоне.
Он ждал, весь охваченный безысходным отчаянием. Потому что хорошо представлял себе, какого рода услуга от него потребуется. С начала года семья Корлеоне вела войну против Пяти семейных кланов нью-йоркской мафии; эхо жестокой резни гремело с газетных полос. Многие полегли с той и другой стороны. А теперь, видно, жертвой семьи Корлеоне сделался некто столь значительный, что тело хотят упрятать, скрыть бесследно ― и разве не самое надежное, если останки по всей форме предаст земле владелец легального похоронного бюро? Америго Бонасера не обманывался относительно того, как будут расценивать подобное деяние. Он станет соучастником убийства. Если это выплывет наружу, ему не миновать тюрьмы ― тюрьмы на долгие годы. Его дочь и жена будут опозорены, его доброе имя ― уважаемое имя Бонасера ― втоптано в кровавую грязь преступного побоища.
Так и быть, он выкурит вторую сигарету. И тут его бросило в жар от еще более страшной догадки. Когда до мафии из других кланов дойдет, что он ― пособник семьи Корлеоне, с ним разочтутся как с врагом. Пять семейств уничтожат его. Теперь Бонасера проклинал тот день, когда пошел к Крестному отцу молить об отмщении за дочь. Он проклинал тот день, когда его жена подружилась с женой дона Корлеоне. Пропади оно все ― и дочь, и Америка, и любимое процветающее дело... Хотя ― почему? Зачем так мрачно смотреть на вещи? Может быть, все сойдет удачно. Дон Корлеоне ― умный человек. Наверняка он принял меры, чтобы тайна никогда не раскрылась. Не нужно терять голову. Ибо если все прочее еще может обернуться и так и эдак, то навлечь на себя немилость дона ― это верный конец.
По гравию зашуршали шины. Привычное ухо Бонасеры уловило, что по узкому проезду движется машина, тормозит на заднем дворе. Он встал и открыл служебную дверь. Вошел тучный великан Клеменца, следом за ним ― два молодчика самой бандитской наружности. Не говоря ни слова, они обыскали помещение; затем Клеменца вышел. Двое молодчиков остались.
Через несколько мгновений Бонасера услышал, что во двор тяжело въезжает карета «Скорой помощи». В дверях опять появился Клеменца, позади него шли двое с носилками. Худшие опасения Америго Бонасеры подтверждались. На носилках, спеленатый в серое одеяло, лежал труп; спереди, непокрытые, торчали желтые босые ступни.
Клеменца подал знак; труп стали заносить в покойницкую. И тогда из темноты двора в освещенную контору шагнул еще один человек. Это был дон Корлеоне.
Дон похудел за время нездоровья, он как-то скованно двигался. Шляпу он держал в руках, обнажив массивную голову, ― казалось, что у него и волосы поредели. И постарел, и словно бы ссохся с тех пор, как Бонасера виделся с ним на свадьбе, но по-прежнему от него веяло властной силой. Прижав шляпу к груди, он сказал, обращаясь к Бонасере:
― Ну что, старый друг, вы готовы оказать мне услугу?
Бонасера кивнул. Дон направился в покойницкую, куда занесли носилки; Бонасера поплелся следом. Труп уже положили на один из столов с желобками по краям столешницы. Дон Корлеоне едва заметно шевельнул шляпой, и все, кто находился в комнате, вышли.
Бонасера пролепетал:
― Что я должен сделать?
Дон Корлеоне, не отрываясь, глядел на стол.
― Я прошу вас употребить все ваше умение, все искусство, показать, как вы любите меня, ― сказал он. ― Я не хочу, чтобы мать увидела его таким.
Он подошел к столу и потянул за край серого одеяла. Против воли, несмотря на всю свою выдержку, на многолетний опыт, Америго Бонасера глухо вскрикнул от ужаса. На столе для бальзамирования трупов лежала пробитая пулями голова Санни Корлеоне. В левом, залитом кровью глазу зияла дыра. На месте переносицы и левой скулы осталось крошево из мяса и костей.
Дон протянул руку и на долю секунды оперся о Бонасеру.
― Вот видите, что сотворили с моим сыном, ― сказал он.
ГЛАВА 19
Возможно, что на кровавый и гибельный путь Санни Корлеоне вступил, ища выхода из тупика, в который зашли враждующие стороны. Возможно, он затеял войну на измор, уступив темным побуждениям собственной неистовой натуры, когда ее некому стало держать в узде. Как бы то ни было, весною и летом этого года он обрушил на разного рода мелкую сошку в стане врага лавину бессчетных и бессмысленных налетов. Умирали под выстрелами в Гарлеме штатные сутенеры семейства Татталья, гибли изувеченными наемные бандиты с прибрежных улиц. Профсоюзные боссы, связанные с Пятью семействами, получили от неприятеля предупреждение сохранять нейтралитет, и, когда букмекерам и ростовщикам Корлеоне все-таки преградили доступ к набережным, Санни послал regime Клеменцы громить портовые кварталы.
