Хайд - Расселл Крейг

Элспет заметила, что незнакомец все реже заговаривает с ней, лишь оборачивается изредка, чтобы проверить, идет ли она по-прежнему за ним. И его молчание, сопровождавшее это целеустремленное движение вперед, нервировало ее еще больше. Здания, проступавшие из тьмы по обеим сторонам дороги, стали попадаться реже, а слева вскоре и вовсе исчезли. Вонь теперь сделалась всеобъемлющей, невыносимой, и Элспет разглядела, что они идут по тропинке вдоль полноводного пруда. Отблески пламени факела падали на его ровную поверхность, и девушка смогла рассмотреть воду, если, конечно, можно было так назвать концентрированную гниль и грязь. Черная, маслянисто отблескивающая гладь была затянута все той же тошнотворной зеленоватой дымкой, которая вихрилась вокруг ступней и лодыжек Элспет добрую часть пути.

Пока они огибали пруд, девушка рассмотрела на другой стороне, на самом краю светового пятна от факела, огромный чернильный силуэт. Как корабль, увязший в трясине и брошенный командой, из пруда торчал одинокий коттедж с черными стенами и обрушившейся крышей. Элспет вздрогнула, когда ей померещилось какое-то движение в темном провале окна, но она поспешила себя успокоить, объяснив все это игрой света и теней. И снова ей почудилось что-то смутно знакомое в очертаниях коттеджа, он пробудил призрак воспоминаний – словно она должна была помнить это место, но забыла даже, что помнит его.

Это подземное царство казалось беспредельным. Элспет могла только догадываться о его гигантских размерах, несчетных закоулках и мириадах обиталищ. Она слышала о целых кварталах улочек и тупиков, похороненных под городом; все знали эти байки, но никто и близко не представлял себе, что подземелья занимают такую огромную территорию.

Это было немыслимо.

Они начали подниматься в горку, тропинка резко задралась вверх, дома исчезли теперь с обеих сторон. Элспет наконец вздохнула с облегчением – вонь, словно подчиняясь закону тяготения, оставалась внизу, и, восходя по склону, они постепенно выбирались за ее пределы.

Проводник внезапно остановился, и Элспет тоже замерла во тьме позади него.

Не оборачиваясь, незнакомец положил факел на тропу и чиркнул спичкой, которая вспыхнула с фосфорической яркостью. Из кармана сюртука с пелериной он достал длинный лоскут, поджег его от спички и, раскрутив в воздухе, бросил влево от себя. Элспет ожидала, что горящий лоскут упадет на землю рядом с тропой, но тот продолжал падать, кружа по спирали, в пустоту. Она ахнула, осознав, что слева от тропы, совсем рядом, начинается обрыв. Достаточно было двух неверных шагов в ту сторону – и она сорвалась бы в бездну. Элспет в ужасе смотрела, как горящая тряпка все летит и летит вниз, постепенно исчезая из виду, но так и не достигнув дна пропасти.

Незнакомец намотал второй лоскут на факел, чтобы лучше горел, и снова поднял его над головой. Теперь он обернулся к Элспет, но лицо его по-прежнему тонуло в тени.

– Такова природа этого места, – сказал он и зашагал дальше.

– Почему мы так долго идем в темноте? – сделала Элспет новую отчаянную попытку его разговорить. – Что ты хочешь мне показать?

– Увидишь, – не оборачиваясь больше, обронил незнакомец. – Я тут кое о чем договорился. Скоро к нам присоединится еще одна путница, а потом мы все узрим чудеса. Тьма будет ослепительной. Она все откроет твоим очам.

Глава 52

День был из тех, когда времена года устраивают поединки. На серых, изогнувшихся дугой улицах и перекрестках Нового города природе было отведено совсем мало места, но там, где загнанная за решетки и ворота зелень все же размечала точками-запятыми этот строгий пресвитерианский синтаксис, деревья всего лишь месяц назад оделись в клановые цвета осени. А начавшая наступление зима уже бросала ей вызов, отправив ледяной ветер отрясать самые нерешительные листочки с дрожащих на холоде ветвей. Когда полицейская карета катила к Торфикенской площади мимо садов на улице Принцев, Хайд видел, что кое-где земля там уже укрыта желто-красно-коричневыми пледами из листьев.

Он задумался, сколько еще открытий принесет ему расследование и сколько разоблачений будет сделано к тому времени, как с деревьев упадут последние листья. Еще задумался о Келли, о своем будущем без работы в полиции и о том, какие перемены произойдут в его жизни, когда первые лопнувшие почки на ветвях дадут сигнал к новому поединку – между зимой и весной.

В разгар утра на Торфикенскую площадь без предупреждения явился главный констебль Ринтул, и вид он имел весьма суровый. Хайд как раз оказался в приемной, когда Ринтул ворвался через парадный вход, зажав под мышкой свернутую трубкой газету, как щеголи носят трости.

– Мы можем поговорить в вашем кабинете, капитан Хайд? – без церемоний спросил он.

– Разумеется, сэр, – кивнул Хайд и повел шефа на верхний этаж участка.

– Вы решили не выдвигать обвинения против Кобба Маккендрика, как мне стало известно, – сказал Ринтул, когда они оба уселись и начальник полиции отказался от чая.

– Да, – подтвердил Хайд. – Маккендрик сотрудничает с нами по мере возможностей, и нет никаких доказательств тому, что он ведет подрывную деятельность или призывает к антиправительственным актам.

– Нет, конечно. Полагаю, что акты, совершавшиеся в так называемом клубе «Янус», были не то чтобы антиправительственными. Однако если не в политическом, то в нравственном плане они противозаконны, и за них предусмотрено уголовное наказание. – Ринтул развернул газету и бросил ее на стол перед Хайдом.

На первой полосе «Эдинбургского комментатора» красовался тот же головной фотопортрет Маккендрика, который был на его листовках. Заголовок над ним гласил:

Подзаголовок под ликом Маккендрика пояснял: «Противоестественные, аморальные акты вершились в тайне – полиция бессильна привлечь виновных к ответу».

Хайд вздохнул:

– Сдается мне, Особое отделение добилось своего: Кобб Маккендрик уничтожен. Теперь никто из представителей высшего общества не закажет ему картину, а его политические взгляды обнародованы таким скандальным образом, что никому не захочется в них публично расписаться. Вопросов к империи, а стало быть, и к Унии, больше не останется, ибо вопрошающий будет заподозрен в противоестественности и аморальности.

– Может, так оно и будет, Эдвард, но мне не нравится, что Маккендрик и его дружки избежали суда. Благодаря этой передовице в «Комментаторе» эдинбургских полицейских теперь тоже могут заподозрить в склонности к известно какому греху. Я думаю, нам нужно пересмотреть это дело.

– Я дал Маккендрику слово, главный констебль.

– Вы не обязаны держать слово, данное содомиту, извращенцу и преступнику.

Хайд печально вздохнул с видом человека, который вынужден прибегнуть к средству, о котором предпочел бы и вовсе забыть.

– У меня есть другая причина.

– А именно?

Хайд достал из кармана пиджака сложенный полицейский протокол, развернул его и протянул главному констеблю.

– Сведения, записанные здесь, не попали ни в какие другие отчеты, сэр. Старший сержант Фрейзер быстро сориентировался и отложил этот протокол в сторонку.

Ринтул прочитал текст, и решимость на его лице сменилась покорностью.

– Благодарю вас, Хайд. Я вам искренне признателен.

– Когда Фрейзер прочитал фамилию, он подумал, что лучше сначала…

– Это мой племянник. – Ринтул кивнул. – Сын моего брата. Во всех отношениях достойный юноша. Достойный, но…

– Я думаю, мы склонны к поспешным выводам, когда речь заходит о подобных вещах, – заметил Хайд. – Так или иначе, проблема решилась. Полагаю, в этом направлении расследование лучше не продолжать, а то…

– Я вас понял, – сказал Ринтул без намека на обиду или злость. – Надеюсь, вы хоть немного продвинулись в деле повешенного над рекой Лейт?