Эндрю Клейвен - Час зверя
«Отец умер», — снова подумала Нэн. Она представила пустой коридор по ту сторону двери в детскую. В коридоре совсем темно, потому что папа умер. В коридоре живут старые, уже почти что не страшные чудища, клыкастые монстры, змеи, красноглазые упыри. Они выползают из своих убежищ, расправляют крылья, трепыхаются у стены. Огромный пустой дом, девочка одна. Никакой защиты, нет больше сильного папы. Папа умер. Он упал — он попал — во что он попал?
В плохую компанию. Ну да, в плохую компанию.
Он попал в плохую компанию. Нэнси прислонилась к стене телефонной будки, трубка у самого уха, глаза закрыты. Теперь она вспоминала голос матери: «Это очень, очень плохие люди. Игроки. Гангстеры. Они хотели получить с него деньги, а у папы не было столько, просто не было… и тогда…»
— Я возьму твою жизнь! — завизжали пьяные парни.
Нэнси стояла, крепко сжимая губы, чтобы не закричать, не заплакать. Даже сейчас она чувствовала, как колышется ярость в желудке, кипучая, обжигающая ярость; к горлу подступала тошнота. Она ненавидела ее, ненавидела свою мать, женщину с потухшими глазами, которая каждую ночь усаживалась в ногах ее постели. Разве она могла защитить свою дочь от страха, от темноты? Она попросту сидела рядом, сидела и рассказывала ей такие вот вещи об отце, все эти ужасы. Как она допустила, чтобы такое случилось с папой? Почему она не попыталась хоть что-нибудь сделать?
— Что еще?
Нэнси открыла глаза. Оглядела длинную, освещенную зелеными огнями Парк-авеню. Вечерний ветерок колышет деревья и кусты в центре улицы. С проезжей части доносится успокоительный шорох машин. Пьяные пареньки отправились восвояси, голоса замирают вдали.
— Его адрес, — вымолвила Нэнси. — Оливер Перкинс. Мне нужен его адрес.
— Корнелия-стрит, — ответила диспетчер.
Эти слова проникли в ухо, точно сосулька, Нэнси даже вздрогнула от холода.
— Корнелия-стрит, — тихо повторила она. Оливер живет на Корнелия-стрит. Он живет. Он существует на самом деле. Хоть что-то на самом деле. На самом деле.
Повесив трубку, она тут же набрала другой номер, шепотом повторяя телефон Перкинса. Она не слышала своего шепота, его заглушил вой очередной полицейской машины, промчавшейся мимо будки. Вопит, гудит. Нэнси едва услышала, как откликнулся телефон в квартире Перкинса.
«Привет, мистер Перкинс, — мысленно заговорила она. — Я шизофреничка, меня убили, а сегодня вечером я прикончу вас. Кстати, мне по душе ваши стихи. Бегите от меня, если вам жизнь дорога, Ладно?»
Телефон звонил и звонил. Сирены завывали все громче — Нэнси едва не оглохла, пока полицейский автомобиль заворачивал за угол. Теперь уже не понять, звонит там еще телефон или нет. Сигнальный огонь полицейской машины бросал на ее лицо то красный, то белый отблеск; автомобиль, заскрипев шинами, на полной скорости свернул в соседний проулок.
Теперь сирена звучала тише, потом совсем замерла, и Нэнси отчетливо услышала: телефон все еще звонит. Никто не отвечает. Опустила трубку. Постояла еще мгновение, оглядывая улицу. В нескольких шагах от нее магазин. Нэнси увидела в витрине часы.
7.25.
— Корнелия-стрит, — громко повторила она.
Прихрамывая, девушка направилась к ближайшей станции метро.
Оливер ПеркинсПеркинс сидел на полу возле тела Эйвис. Рукой, мгновенно намокшей от еще свежей крови, Перкинс придерживал почти отделившуюся от тела голову девушки, прислонив ее к своему колену. Окровавленной ладонью тихонько похлопал ее по щеке, словно успокаивая. Щека все еще оставалась живой, податливой, кожа хранила тепло.
Перкинс оглядел пустую комнату, белые, теперь покрытые пятнами стены, окно, ночь за окном — он смотрел, но ничего не видел, ничего не понимал. «Удивительно, какая тупость находит поначалу, — подумал он. — Сперва ты даже ничего не чувствуешь, не можешь плакать, хотел бы, да не можешь». Перкинс свесил голову на грудь. Он ждал слез, он желал ощутить потерю прямо сейчас, ведь Эйвис была его другом и он знал, что будет тосковать о ней еще много дней. Он поглядел на лицо Эйвис, заглянул в прикрытые глаза, надеясь почувствовать связь с ней, ощутить ее присутствие, хоть что-то понять, но видел перед собой лишь сломанную игрушку. Лицо перепачкано в липкой крови, рот обмяк, в гортани — прореха, словно еще две раскрытые губы, алая, распахнутая, как рыбьи жабры — зрелище страшное и отвратительное. Перкинс еще раз похлопал девушку по щеке, и из отверстия вновь хлынула кровь. Голова бессильно моталась, точно цветок на сломанном стебле.
Перкинс отвел глаза и уставился на белые стены.
Спустя минуту он снова услышал крики младенца. Малыш то заходился в плаче, продолжая жаловаться, то начинал кряхтеть и кашлять. Перкинс глянул в сторону приоткрытой двери. Он слышал, как движется в детской Филиппа Валлаби, англичанка, жившая в соседней с Эйвис квартире. Она пыталась успокоить малыша, что-то ласково говорила ему. Когда Филиппа увидела мертвое тело Эйвис, она лишь коротко вздохнула и, обойдя и девушку, и рухнувшего перед ней на колени Оливера, сразу же проследовала в детскую, неколебимая, точно скала.
— Наверное, он… — Перкинс сглотнул. — Наверное, он голоден. В холодильнике бутылочка смеси, Филиппа.
— Знаю, — откликнулась миссис Валлаби, — только не стоит выносить его в ту комнату, Оливер. Лучше, когда оправитесь, принесите смесь сюда.
Миссис Валлаби заведовала магазинчиком фарфора и восковых изделий на Шестой авеню. Перкинсу она всегда казалась надутой и чванливой ханжой. Впрочем, теперь уже все равно, что он думал о миссис Валлаби. И вообще безразлично, что он думал о том или ином человеке. Все лишилось смысла.
— Ладно, — отозвался он, — сейчас принесу.
Он осторожно выпустил из объятий тело Эйвис. Поднялся на ноги. На миг на глазах выступили слезы. Эйвис лежала на полу у его ног, куча праха — той Эйвис, которую он любил, больше нет нигде. Эта мысль вызвала первые слезы, предвестие тоски, которая однажды станет невыносимой. Сейчас Перкинс поборол смятение.
Согнувшись, с устало болтающимися руками и отвисшей челюстью, он двинулся прочь от Эйвис. Ужас прорезал глубокие морщины на его лице, заострил все черты. Глядя прямо перед собой, Перкинс автоматически передвигал ноги.
В холодильнике и впрямь обнаружилась баночка детского питания. Оливер перелил содержимое в пластиковую бутылочку, насадил соску. Тяжело прошагал в детскую, даже не взглянув на тело и на брата, который все это время провел в комнате рядом с ним, а теперь снова отошел к двери.
Миссис Валлаби ожидала посреди комнаты, прижимая малыша к своему тощему бедру и слегка покачивая его. Она попыталась отвлечь мальчонку, качнув у него перед носом толстым моржом, свисавшим на веревочке; рядом с ним болтались аэропланы. Комната, заполоненная висячими лягушатами, слонами, картонными силуэтами Микки Мауса и Гуффи, показалась Перкинсу кошмарной, чудовищной. Все эти персонажи мультфильмов залихватски усмехались. Чему они радуются, черт побери? Все так же, с отвисшей челюстью, Перкинс подошел к миссис Валлаби и протянул ей бутылочку — ребенок тут же ухватился за нее обеими руками, и миссис Валлаби направила соску ему в рот. Малыш жадно принялся сосать, но глазки его уже смотрели в другую сторону: он узнал Перкинса. Оливер выдавил из себя лучезарную улыбку, не хуже Микки Мауса. Малыш на миг отнял бутылочку от губ и шумно выдохнул.
— Па! — Восторженно смеясь, ребенок завертелся в объятиях миссис Валлаби. Обе маленькие ручонки просяще протянулись к Перкинсу. Оливер принял малыша и осторожно вскинул его к себе на плечо.
— Па! — крикнул малыш ему в самое ухо, уткнувшись лицом в шею Перкинса.
«Теперь отец заберет его, — подумал Перкинс, крепко обнимая младенца окровавленными руками. — Рэнделл-Пустоголовый оформит опекунство. Ничего не поделаешь. Отец завладеет малышом и будет издеваться над ним, понемногу, день за днем, губить его душу. Каждый день, иногда больше, иногда меньше…»
— Па! Па! — Малыш начал извиваться в его руках. Перкинс почувствовал, как болезненная судорога свела его лицо, он содрогнулся всем телом, и слезы разом хлынули из глаз. Сжимая в руках мягкое податливое тельце, он видел кровь на своих руках, картонные фигурки усмехались и подмигивали со всех сторон, со стены, с потолка.
— Господи! — задохнулся Оливер.
Сердце тупо ныло. Ему вдруг стало все абсолютно безразлично.
Малыш начал вырываться, высматривая что-то через плечо Оливера, — ага, ему снова понадобилась бутылочка. Перкинс передал ребенка миссис Валлаби — та пристроила его на сгибе руки и вставила в ротик соску. Ребенок сосал, поглядывая на Перкинса. Протянул ему ручку, но Перкинс отвел глаза и поглядел на соседку.
— Послушайте, Филиппа, — монотонно произнес он. — Послушайте меня внимательно, ладно?
