Вольфганг Хольбайн - От часа тьмы до рассвета
Горький привкус у меня во рту стал еще сильнее, когда я вдруг осознал, что Зэнгер практически противоречит сам себе, если, конечно, допустить, что у меня на совести были смерти Эда, Стефана и Марии. Но я решил не вдаваться в такие несущественные детали, а послушать, что старик расскажет дальше.
— В известной степени у меня с тобой вышло так же, как у Аристотеля с Александром Македонским, — заявил Зэнгер. — Александр должен был стать совершенным правителем. По государственно-философской теории Аристотеля монархия при справедливом и мудром монархе является наилучшей из всех мыслимых форм государственного правления. Но Александр превратился в пьющего тирана, который убивал даже собственных друзей. Ты должен был бы стать человеком нового типа, наделенным телепатическими способностями, должен был установить мир на нашей планете. А вместо этого ты превратился в непредсказуемого убийцу, в опасность для общества. И поэтому я приговорил тебя к смерти. Но прежде чем ты умрешь, ты должен увидеть, какие преступления ты совершил.
Старик посмотрел на свои массивные наручные часы.
— Должно быть, уже смонтировали фильм из отрывков камер наблюдения, расположенных в крепости.
Я отказывался воспринимать то, что слышали мои уши. Старик что, совершенно свихнулся?
— Но вы мне не судья! — возмущенно выпалил я. — И как вы только можете…
— Позаботьтесь о том, что бы он в любом случае просмотрел пленку, — не отвечая мне, обратился Зэнгер к санитарам и встал. — И подготовьте инъекции мышечного релаксанта.
И прежде чем я попытался представить себе, что это еще, Господи помилуй, за релаксант, оба санитара подошли к каталке, и раздался металлический лязг. Я не видел, что происходит у меня за головой. Без всякого предупреждения они натянули у меня на лбу кожаный ремень и закрепили голову в прямом положении. Что-то треснуло, и как будто этого было мало, что может вынести остаток человеческого достоинства, один из санитаров широко раздвинул мои веки своими мясистыми пальцами и наложил прямо на глазные яблоки что-то неприятно холодное.
Теперь я не мог даже закрыть глаза!
— Что… — растерянно спросил я.
— Нет никаких поводов беспокоиться. Тебе просто зафиксировали голову и вставили расширитель век, — холодно пояснил профессор. — Я хотел, чтобы ты спокойно посмотрел видеозапись и не имел возможности отвернуться или закрыть глаза. Мы довольно давно знаем друг друга, поэтому, я думаю, ты понимаешь, что у меня нет другой возможности, кроме того, как содержать тебя с особыми предосторожностями. Убийство доктора Шмидта и Карлы окончательно укрепило меня в моем решении. Ты видел видео и должен это понимать, Франк. Сначала я думал, что последние дни твоей жизни нужно сделать для тебя настолько приятными, насколько это возможно, но твои неконтролируемые приступы сделали это невозможным. Ты представляешь опасность для каждого, кто находится поблизости от тебя. И поэтому твоя жизнь закончится здесь. Ты должен знать, что такое решение я принимаю без ненависти к тебе. Напротив: это разрывает мне сердце, но я отвечаю за всех остальных, кто здесь находится, и никто больше не должен умереть.
Меня захлестнула мощная волна паники. Я хотел что-то ответить, но горло схватило спазмом.
— Что будет со мной… — наконец выдавил я из себя, при этом одна часть меня, сидящая глубоко внутри, цинично поздравила меня за такой малодушный вопрос. Разве Зэнгер не объяснил мне весьма подробно, что я обречен?
— Сейчас ты увидишь записи всех тех убийств, которые ты совершил нынче ночью, — ответил Зэнгер. — Это поможет тебе понять меня.
Безумие, пронеслось у меня в голове. Это не может быть ничем иным, чем проклятым старческим слабоумием! Я никого не убивал! И если кто-то с абсолютно чистой совестью мог сказать, что он не убийца, от которого все мы убегали этой ночью, — то это был я, именно я, независимо оттого, сколько еще сфабрикованных видеозаписей покажет мне этот безумный старик! В конце концов, я же не трогал этого доктора Шмидта и его медсестру. И даже если сама запись подлинная, то они подменили мой голос и те слова, которые я произносил. Эти два безумца зашли в мою палату, покончили жизнь самоубийством, а я, вероятно, вообще еще не проснулся, когда привстал и смотрел на них, в противном случае, я бы все помнил. Как бы там ни было, моя совесть чиста, а воспоминания мои непрерывны. С моего прибытия в Грайсфельден и до того момента, как жирный хозяин гостиницы всадил в меня пулю (замечу при этом, что я был героем, спасая Юдифь от смерти), у меня не было амнезии. Что, к черту, нужно от меня этому дряхлому ученому?
— Если трезво подумать, то это абсолютно логично, — Зэнгер состроил гримасу, которая должна была означать сочувствие. — Сначала Стефан и Эд. Оба они в тот раз держали тебя на башне, когда спрыгнула Мириам.
— Нет, — возразил я, но старик продолжал, не обращая на меня внимания.
— Ну а потом, конечно, Мария, — продолжал он. — Она была движущей силой в этой жуткой детской игре. С ней ты поступил иначе. Поскольку Эд и Стефан всего лишь банально воспользовались своей физической силой, чтобы удержать тебя, ты не стал пользоваться своими особыми способностями. Ты просто убил их ножом. Но с Марией ты хотел расплатиться той же монетой. Ты даже не прикоснулся к ней… — Старик глубоко вздохнул. — Но оба мы знаем, что тебе это и не нужно. Ты принудил ее умереть так же, как умерла Мириам. Я не знаю, какие уж такие ужасные картинки ты ей нарисовал, что она вдруг так сильно… Ты заставил ее танцевать на зубьях точно так же, как она тогда заставила делать Мириам. Но все-таки у Марии еще хватило сил, чтобы застрелиться. Я думаю, это не входило в твои планы. Ты ведь хотел, чтобы она просто свалилась с башни, ведь так? Она должна была пережить весь тот страх, который тогда пережила Мириам.
На последней фразе профессор наклонил голову. С вопросительной миной он уставился на меня. Если бы я только мог видеть его глаза, подумал я. Как они могут выглядеть, глаза этого чудовища? Что бы я мог прочесть в них в такой момент? И вот еще что: неужели профессор Зэнгер действительно думал, что я поддамся на его провокации?
— Вы очень больной человек, профессор.
Я был невероятно горд собой. Мой голос прозвучал абсолютно твердо, твердо и невозмутимо, а не как у осужденного, которого только что привязали к плахе. Может быть, у меня теперь есть последняя возможность доказать себе самому и миру, который никогда в сущности мной не интересовался, что за личиной слабака скрывается настоящий мужчина. И я хотел ее использовать. Если уж мне суждено умереть, то я хотел бы при этом разобраться с самим собой.
— Тебе вовсе не нужно отвечать, мой мальчик, — профессор проигнорировал мой вопрос. — Я знаю, что это так и есть. Я знаю тебя лучше, чем ты сам себя, потому что у меня есть ключ ко всем воспоминаниям, которых тебе не хватает. Фильм покажет тебе, что я не лгу. Ты сам не представляешь, какая опасность заключена в тебе. Поэтому инжектор установлен так, что ты будешь получать мышечный релаксант, как только ЭЭГ покажет необычную активность коры головного мозга. Твои мысли могут убивать, мой мальчик.
Если бы это было так, то Зэнгер давно был бы мертв.
— Вы же можете убить меня прямо сейчас, — сказал я. — К чему этот напрасный труд?
Профессор сделал жест рукой в сторону, как будто от чего-то отмахнулся.
— Я хочу, чтобы ты понял, почему ты должен умереть.
— А как…
— К сожалению, у меня больше не было возможности выяснить, на что ты еще способен, — оборвал меня Зэнгер на полуслове. — Во всяком случае, я должен исходить из того, что ты действуешь быстро и решительно, как показывает запись убийства доктора Шмидт и медсестры Карлы. По этой причине я никому не могу позволить долго находиться поблизости от тебя. Тебя убьет инжектор. Им ты не сможешь телепатически управлять. Яд, суксинилхолин, можно сравнить с ядом кураре, только еще токсичнее. Тебе введут десять миллиграмм. Это в два раза больше, чем необходимо, чтобы умертвить любого человека. А так как он будет введен непосредственно через сердечный катетер, он распространится в твоем организме менее чем за тридцать секунд. Он парализует все мышцы человеческого тела. И только сердце продолжает биться. Прекращается дыхание, пока ты еще в полном сознании. Затем организм пытается израсходовать все запасы кислорода в крови. Ты знаешь, что сердце — это тот орган, который потребляет больше всего кислорода? И это приводит к недостатку кислорода. Клетки мышц умирают, а сердце еще работает. По существу это не что иное, как искусственный инфаркт. Говорят, что некроз сердца происходит с чудовищными болями, как будто в течение нескольких минут грудь пронзают горячим кинжалом. Я очень сожалею, что нам пришлось так поступить, что тебе придется это пережить, но это самый надежный способ тебя убить. Почти сразу после того, как сердце начинает отмирать, недостаточное снабжение кислородом начинает ощущаться и в мозге. Самое позднее десять минут после того, как будет инъецирован яд, умирает мозг, хотя умирающее сердце все еще перекачивает кровь, уже отравленную углекислым газом, по всему организму.
