Игорь Акимов - Храм
— Surprise!
Диоген улыбался. Он был рад видеть давнего приятеля.
— Ты разочарован? Утешься: ты не первый, кому наука мешает разглядеть живого человека.
Н молчал. Он меня видит, — такой была его первая мысль. Для него нет темноты, — такой была вторая. Дальше можно было не продолжать.
Н опустился на войлок, но смотрел не на Диогена, а на кисти своих рук, — давняя привычка. Опять они сидели рядом, как когда-то на асфальте. И на теплой трубе коллектора в их тесном подземелье.
— Угадай, кто меня сюда прислал?
— Матвей Исаакович, больше некому…
— Правильно.
— Но здесь тебе не место. Это человеческое дело. Неужели не нашлось подходящей кандидатуры? Я полагаю, грешников, готовых пройти очищение, столько, что хоть конкурс устраивай.
— Был, был один славный человечек… — Диоген зевнул и почесал горло под давно небритым подбородком. — Но ты же знаешь, что даже в самом лучшем компьютере случаются сбои. Парень не смог пережить свою драму — запил. Причем так круто… Никто на это не рассчитывал, дублера не готовили. Пришлось мне подключаться.
— Значит, и здесь без Сатаны не обошлось?
Диоген взглянул на него внимательно. Затем его губы растянула улыбка.
— Мысль интересная… — Он помедлил — и утвердительно кивнул. — Его почерк.
Только теперь Н заметил, что с храмом что-то происходит. Он как бы отделялся от Н. Становился чужим. Они стирают храм из моей эмоциональной памяти, понял Н. Вот для чего я сегодня здесь…
Проверить эту гипотезу было несложно. Днем он посетил свою клинику, и пережил такое щемящее, такое сладостное чувство… Оно было! Оно несомненно было! Он еще пожалел тогда, что не может смягчить это чувство слезами, потому что смерть забрала у него физическое тело, а с ним — и глаза, и слезы… Это было! — он так ясно это помнит — а сейчас вместо живого чувства осталась только память о нем. Ничем не окрашенная информация. Ну — побывал в клинике, поконтачил с несколькими душами; ну и что?.. Выхолощенная информация, единственное место которой — в корзине.
Неужели от всей моей жизни… А как же Мария? Ведь она — от меня неотъемлема. Если они отнимут ее у меня — я опять стану душевным уродом. И когда родится мой сын…
Если и это у меня отнимут — тогда ради чего я жил? Зачем болел душой, отдавая все, что мог отдать, каждому больному? Зачем строил храм? Зачем вчера тащил сюда крест? — ведь я же знал, что заплачу за это столько, что после уже нечем будет жить… Неужели я ошибался, полагая, что только пережитое остается тебе навсегда? Не знаю, для чего, но я создал — из своих поступков — целый мир. И где же он теперь?..
Н знал, что ответ недоступен, но почему-то бился, как бабочка об стекло. К тому же какая-то внешняя помеха отвлекала, сбивала мысли. Ну конечно — голос Диогена…
— …ты не убедил Матвея. Он возвратился от тебя в великом сомнении. Он ведь технарь — и потому экстраполирует любой процесс, живет завтрашним днем, хотя и не осознает этого…
— Он другой, — каким-то деревянным голосом возразил Н. Это была попытка отвлечься разговором. Попытка нереальная: Н оставался бабочкой за стеклом.
— Нет. Матвей только пытается быть другим. Пытается найти такой путь, где можно уберечь душу, не травмировать ее. Но! — Диоген артистично развел свои ручки: он не скрывал, что развлекается. — Такого пути нет!
— Он другой, — все тем же деревянным голосом повторил Н. — Если бы ты был человеком — ты бы понял, что я имею в виду.
— Ах, какие мы сложные! — засмеялся Диоген. — Дорогой мой, не забывай, что это я накопал ту глину, из которой Господь вас вылепил. Кстати — я был при этом. Наблюдал, так сказать, творческий процесс. А потом и сам подключился: Господь не хотел марать руки, программировать темную сторону вашей сущности, и передоверил это мне. Потом он пожалел, что не проконтролировал мою работу, и я получил изрядный нагоняй… Но поезд уже ушел!
Н почему-то вдруг вспомнил корову и собаку. Теми же глазами на него смотрел и Матвей Исаакович. На мне была печать, подумал он.
— Печать — это метафора, — сказал Диоген, возвращаясь к своему обычному тону. Ну конечно — ведь он читает мои мысли, как я об этом мог забыть, подумал Н. Он все обо мне знает: и нынешнее, и прошлое, и будущее. Зачем это ему? И зачем он тратит на меня свое время? Впрочем — для него ведь не существует времени…
— Печать — это метафора, — повторил Диоген, — и как в каждой метафоре — в ней есть все, а это значит — и ничего. Это мы ее наполняем. Собой.
Теперь Диоген смотрел куда-то мимо, да и думал об ином. Н проследил его взгляд — и понял: Диоген смотрит на пустое пространство фрески. Ведь ему еще предстоит проявить на ней черного ангела. И монаха.
— На деле все проще, — сказал Диоген. — Когда человек болен — или должен уйти из жизни — его аура меняет структуру. А значит и цвет. Это общеизвестно, хотя видят это немногие. Куда больше людей, которые способны это почувствовать. Но для этого их собственная аура должна быть больше их тела (ведь нужен контакт и сопоставление волн), а их душа должна воспринимать другую душу, как себя. Для Матвея ты был больше, чем Строитель. Ты был его проводником к Господу, может быть единственным шансом обрести покой. Поэтому не было дня, чтобы он не вспоминал о тебе. Поэтому он впустил тебя в свою душу. Поэтому он почувствовал обращенный на тебя взгляд Смерти.
Диоген порылся в своем тинейджеровском рюкзачке, подобранном на свалке, достал из него две небольших жестяных банки и несколько кистей.
— Скоро здесь появятся любопытные, — сказал он. — Пусть они найдут то, что ищут. — Диоген ухмыльнулся. — Жизнь пресна без чуда. Оно как соль. Только чудо убеждает людей, что их жизнь имеет смысл… Подержи кисти.
Пока они шли к пустой стене, Диоген взбалтывал обе банки. Возле стены он примерился, склонив голову набок, затем одну банку поставил на пол, другую открыл, понюхал, удовлетворенно кивнул:
— Красители замечательные. Впитываются в грунт, как вода в сахар. Сверху ничего, фактура прежняя, цвет мерцает изнутри… Древний рецепт. — Он взглянул на Н. — Хочешь намалевать сам?
В этом не было смысла — ведь они все стирают. И от этого творческого переживания уже через минуту не останется и следа.
— Я не умею, — сказал Н.
— Да чего тут уметь? — макаешь и мажешь. Вот погляди. — Диоген выбрал кисть, проверил ворс, пожаловался: «Химия… Скоро ничего настоящего не добудешь…» Аккуратно обмакнул кисть в краску, отжал краем банки излишек — и провел уверенную линию. Мастер. — Ну так что?
— Я так не смогу… Мне вот что интересно: тебя удивило предложение Матвея Исааковича?
— Нисколько! — Фигура черного ангела проступала на стене все отчетливей. — Он ведь руководствовался не мыслью, а чувством. Как художник. Правда, его первое, импульсивное действие было банальным… — Диоген отступил на три шага, опять склонил голову набок и удовлетворенно кивнул. Только после этого взглянул на Н. — Я имею в виду его приезд сюда. И предложение насчет охраны. — Диоген опять подступил к стене. — Но потом интуиция подсказала ему идеальное решение: послать меня. Если бы он рассуждал — он никогда бы этого не сделал. Посуди сам: что может какой-то бомж?.. Но он почувствовал, что я — именно тот камень, который может удержать конструкцию, сохранить ее status quo… Разумеется, в нашей конторе был на него расчет, но не в тот момент, погодя. Я даже собираться не начинал. А он упредил. — Диоген опять мельком взглянул на Н. В его глазах было одобрение. — Как люди растут!.. Матвей так загорелся этой идеей, что был готов отправить меня вертолетом. Ну как я мог ему сказать, что должен появиться здесь только этой ночью?..
— И как же ты отбрехался?
— Чего проще. Он искренне верующий человек, и когда я сказал, что так нельзя, что это профанация; наконец — что мы должны — если это для нас не игра в Бога и в Душу и в Мать — не прилетать на вертолете, не приезжать на автомобиле, а топать в Храм своими ножками…
— Догадываюсь: ты сказал ему, что надлежит выполнить ритуал?
— Вот-вот. Ведь сам все знаешь. Когда я произнес это волшебное слово — дальше можно было не продолжать.
Это так напоминало их прежнее общение… Правда, тогда я был немым, вспомнил Н. Но в общении с Диогеном я ни разу не почувствовал этого. Сейчас мне кажется, что мы беседовали… я уже не помню — о чем, но ведь что-то грузило мою душу, и это нужно было выговорить… Припоминаю: я думал — а он говорил, как бы отвечая на мои мысли, и как-то так получилось, что я ни разу не удивился синхронности этого процесса, воспринимал его, как нечто, само собою разумеющееся…
Что-то растаяло в Н — и он взглянул на Диогена прежними глазами. Это длилось какой-то миг — но это было. Волна поднялась в душе Н, и на этот миг он забыл, с кем имеет дело. Это был Диоген, просто Диоген. Как же я рад тебя видеть, мой милый!.. Но затем он опомнился.
