Джонатан Келлерман - Доктор Смерть
Наконец Донни открыл глаза.
— Уберите вот это, — сказал он, дергая ремнями.
— Медсестры испугались, когда вы попытались напасть на одну из них.
— Не было ничего такого.
— Вы не пытались ударить медсестру?
Он покачал головой.
— Она первая на меня напала. Попробовала влить сок в трахею. Не в пищевод, а в трахею, понятно? В носоглотку, в надгортанник — знаете, что бывает в таких случаях?
— Удушье.
— Хуже. Жидкость попадает прямо в легкие. И даже если человек не задохнется, плеврита не миновать. Прокисший сок — идеальное место для развития бактерий. Эта дрянь хотела меня утопить — а если бы это у нее не получилось, заразить какой-нибудь гадостью. — Появившийся язык, покрытый серым налетом, прошелся по губам. Донни сглотнул комок в горле.
— Хотите пить? — спросил я.
— Умираю от жажды. Снимите с меня ремни.
— Откуда у вас эти синяки?
— Вам лучше известно.
— Откуда мне это знать?
— Вы же врач.
— Полиция говорит, вас кто-то избил.
— Не избил, а избили. И я отрубился.
— Прямо на Пойнсеттиа-плейс?
— Нет, в Сан-Франциско. А я потом дотащился сюда, потому что хочу лечиться в этой замечательной клинике. — Он повернулся ко мне. — Лучше вытащите меня отсюда или дайте мне «Тегретол». Если я не получу «Тегретола», не знаю, что сделаю.
— Вас мучают припадки?
— Приступы глупости. Диссонанс сознания, расстройство психики, неспособность регулировать эмоциональные взрывы. Я подвержен капризам. Когда мне гадко, всем вокруг тоже становится плохо. Я перестаю отвечать за свои действия.
Он дернул руками, загремев наручниками.
— Кто прописал вам «Тегретол»?
— Я сам. Там, где я живу, его полно, но вы, так называемые целители, меня к нему не подпускаете.
— А где вы живете?
— Ищите.
— Какими дозами вы его принимаете?
— Это зависит от многих причин, — оскалился Донни. Его десны распухли, воспалились, почернели. — В хороший день тридцать миллиграммов, если мне плохо, то больше. Предупреждаю — сейчас мне о-очень плохо. Все симптомы налицо: сердце колотится, я задыхаюсь, перед глазами все плывет. Скоро мне станет совсем гадко, и тогда, как знать, может быть, я вырвусь из этих пут и сожру тебя живьем, — кстати, а где твой белый халат? Что ты за врач?
— Психолог.
— Мать твою, от тебя никакого толку. Позови кого-нибудь, кто может выписывать рецепты. Или выпусти меня отсюда. Я жертва преступления. Как только о том, что со мной случилось, станет известно, тебе и всем остальным придется плохо. Если, конечно, газетчики об этом напечатают. Но они ведь не напечатают. Они тоже участвуют.
— В чем?
— В великом заговоре, призванном уничтожить мой мозг. — Улыбка. — Не-ет, это все дерьмо. Я не страдаю манией преследования. Просто у меня расстройство психики.
— Кто на тебя напал? — спросил я.
— Мексиканцы. Бандиты. Бродяги. Незаконные иммигранты, отбросы общества.
— Они попытались тебя ограбить?
— Попытались, и успешно. Я шел по улице, никого не трогал, а они выехали из-за угла, выскочили из машины, отдубасили меня до полусмерти и обчистили карманы.
— И большой у них оказался улов?
— Все, что оказалось у меня в карманах. — Донни покачал головой. — От тебя все равно нет никакого толку. Разговор окончен.
— У тебя было при себе оружие? — спросил я.
Он начал напевать какой-то мотив.
— Поенсеттиа-плейс всего в трех кварталах от дома твоего отца.
Пение стало громче. Веки Донни задергались. Дыхание участилось.
— Ты собирался заглянуть к нему? — продолжал я. — В прошлый раз тебе помешала домовладелица. Но сколько раз ты уже успел там побывать?
Донни резко повернул голову.
— Я точно откушу тебе нос. Око за око — отомщу за то, что сделал другой психолог — Лектер. Нет, он был психиатр. Отличный был фильм. Я его посмотрел, а потом балдел целую неделю.
— Это ты убил своего отца? — спросил я.
— Точно, — согласился он. — А потом и ему откусил нос. Сожрал его с фасолью... и запил вином... почему мне кажется, что это было шабли? Мать твою, дай же мне «Тегретол»!
— Я посмотрю, что мне удастся сделать, — сказал я.
— Не лги мне, дядя с дипломом.
— Я сделаю все что смогу.
— Черта с два сделаешь.
Выйдя из палаты, я полистал историю болезни Донни и сбросил сообщение на пейджер врачу, сделавшему последнюю запись — сегодня рано утром. Некой Гринбаум, получившей диплом меньше года назад. Она тотчас же перезвонила мне, сказала, что сейчас у нее дежурство в Центральной клинике, и в Голливуд она вернется только завтра. Объяснив, почему я был у молодого Салсидо, я спросил у Гринбаум, какие она ему давала лекарства.
— Да, — ответила она, — он утверждал, что ему нужен «Тегретол», для того чтобы «обеспечить внутреннюю стабильность». То же самое он и вам пел. Я хочу переговорить с его лечащим врачом.
— Салсидо принимал «Тегретол», борясь с приступами агрессивности и резкой смены настроений. Скорее всего, он уже пробовал литий и успокоительные средства. Вероятно, находясь в тюрьме.
— Возможно, но мне так и не удалось вытянуть из него что-нибудь похожее на историю болезни. Сам по себе «Тегретол» не так уж страшен, но у него может быть множество побочных эффектов. Я должна провести анализ крови.
— Вы говорили с Салсидо?
— Он упорно молчал.
— Сейчас он стал более разговорчив, — сказал я. — Похоже, парень знает, о чем говорит. Он чувствует надвигающийся приступ агрессивности и пытается держать себя в руках.
— И к чему вы клоните?
— По-моему, в данном конкретном случае он знает, что для него будет лучше.
— Вы видели его кожу? — спросила Гринбаум.
— Такую живопись трудно не заметить.
— Это плохо вяжется с тем, будто он знает, что для него лучше.
— Верно, но...
— Поняла, — оборвала меня она. — Вас направила полиция, и он нужен вам во вменяемом состоянии, чтобы можно было с ним поговорить.
— Отчасти это верно. В то же время, у Салсидо уже бывали приступы агрессивности, и если ему что-то помогает, быть может, стоит об этом задуматься. Я вовсе не учу вас, как делать свою работу...
— Напротив, именно этим вы и занимаетесь, — рассмеялась Гринбаум. — Впрочем, а почему бы и нет? Мне кажется, все только это и делают. Ладно, ничего хорошего не будет, если у него начнется приступ, и меня поднимут с постели в три утра. Я попробую связаться с лечащим врачом, и если она даст добро, ваш Салсидо получит дозу.
— Он говорит, что принимает ежедневно по тридцать миллиграммов.
— Вот как? Теперь у нас психбольницей заправляют больные?
— Посмотрите, что происходит в Вашингтоне.
Она снова рассмеялась.
— Что от него нужно полиции?
— Информация.
— Какая?
— По поводу убийства.
— Вот как! Замечательно. Значит, он убийца. Жду не дождусь, когда снова увижусь с ним.
— Он не подозреваемый, — поправил ее я, — а потенциальный свидетель.
— Свидетель? Какой может быть толк от такого свидетеля?
— Трудно сказать. Пока что я просто пытаюсь установить с ним контакт. Мы говорим о его семье.
— О семье? Что, добрый старомодный психоанализ? То, о чем пишут в умных книжках?
Я вернулся в палату к Донни. Он лежал лицом к двери. И ждал.
— Ничего не обещаю, — сказал я, — но ординатор свяжется с лечащим врачом.
— И скоро я получу свой «Тегретол»?
— Если лечащий врач даст добро, то скоро.
— Я, наверное, этого не дождусь. Вот мерзость!
— Придется потерпеть, мистер Салсидо.
Донни презрительно оскалился. У него недоставало половины зубов. Оставшиеся пожелтели и обкололись.
Пододвинув к кровати стул, я сел.
— Зачем ты шел к дому своего отца?
— Он ко мне никогда не приходил, зачем мне идти к нему?
— Но ведь зачем-то ты шел.
— Да знаю я, черт побери! Все это чистой воды риторика — цицеронство. Я спрашиваю самого себя, каковы были мои мотивы, — занимаюсь самоанализом. Разве это не хорошо? Не говорит о моем прогрессе?
Он сплюнул, и мне пришлось отодвинуться, чтобы не стать мишенью.
— Я не знаю, почему делаю то, что делаю, — сказал Донни. — В противном случае разве я был бы здесь?
Я промолчал.
— Надеюсь, когда-нибудь такое случится и с вами, — продолжал он. — Нападет слабость. Апатия. Вы считаете, что у меня странная кожа? И чего же в ней странного? Все мозговеды, с кем я говорил, заверяли, что кожа это не главное; в первую очередь надо заглядывать внутрь. Проникать сквозь поверхность.
— И со многими «мозговедами» ты разговаривал?
— Всех не перечесть. И все такие же кретины, как и ты. — Донни закрыл глаза. — Кругом лица, кто-то что-то бормочет... Крошечные страшные комнаты, вроде этой... Проникните сквозь кожу, загляните внутрь. А мне нравится моя кожа. Кожа — это всё. Она удерживает внутренности тела. — Глаза открылись. — Слушай, приятель, сними с меня вот это, дай потрогать свою кожу. Когда я не могу к ней прикоснуться, мне кажется, что меня здесь нет.
