Миккель Биркегор - Через мой труп
Лишь крайне редко привычный ритм нарушало какое-нибудь неожиданное событие. Однажды таким событием стал телефонный звонок.
ПОНЕДЕЛЬНИК
37
С того мгновения, как я обнаружил «Внешних демонов» на тротуаре возле дома Линды Вильбьерг, мне стало ясно, что следующий ход за мной. Преступник не убивал Линду до тех пор, пока я не сыграл до конца ту роль, которую он отвел мне, но теперь все указывало на то, что он снова передает инициативу в мои руки. Я был поставлен в известность, что очередной намеченной им жертвой является моя дочь, и просто не мог на это не отреагировать.
Он вынуждал меня действовать. Чем тщательнее я обдумывал ситуацию, тем понятнее становилось, что́ нужно делать. Указание на ошибку, связанную с почтовым отделением на Эстербро, следовало расценивать как приглашение убийцы начать игру. Так же, как преступник из «Внешних демонов», он предлагал некий способ связи, давал мне возможность вступить с ним в диалог вместо того, чтобы, как раньше, ждать от него сообщений.
В книге убийца присылал письма прямо на адрес главного героя, Кеннета Вагна, который в свою очередь опускал послания в абонентский почтовый ящик. Вероятно, это и был мой шанс. Мне следовало написать ему и дожидаться ответа.
Утром в понедельник я выписался из отеля.
Фердинан долго просил прощения и сделал мне значительную скидку. Директор отеля принял всю тяжесть вины на свои поникшие плечи, и, когда я уходил, оставляя его за стойкой администратора, он совсем не был похож на человека, испытывающего счастье от работы в гостиничном бизнесе. С другой стороны, я, по всей видимости, также мало напоминал того, кому приносит удовольствие ремесло писателя.
Я еще не закончил все свои дела в Копенгагене, однако оставаться дольше в этой гостинице мне было просто невыносимо. Следовало как можно скорее переменить вызывающую тяжкие ассоциации обстановку, в том числе чтобы не видеть сокрушенного взгляда Фердинана.
Усевшись наконец за руль собственной машины, я ощутил прилив необычайной легкости. Мне казалось, что теперь я смогу всё контролировать — не только машину, но и ход дальнейших событий.
Пришло время сыграть свою роль.
Первой остановкой стала станция надземки «Северный порт». Там я купил газету, несколько иллюстрированных еженедельников, а также леденцы и чипсы, позаботившись о том, чтобы сдачу мне дали мелочью — монеты были нужны, чтобы сделать снимки в фотоавтомате. После этого я проехал к почте, приобрел большой конверт и вложил в него свое послание, после чего бросил конверт в абонентский ящик, который упоминался во «Внешних демонах». Я ни секунды не сомневался в том, что убийца выбрал именно ту ячейку, которая фигурировала в романе. Когда конверт провалился в щель, у меня возникло чувство, что с этого момента между нами возникла некая связь, как будто мы с ним соединились через телефонный коммутатор.
Теперь мне оставалось только ждать.
Поэтому-то я и запасся чтивом. Но одних только журналов и газет было явно недостаточно. Оставив машину у здания почты, я пересек Треугольную площадь и пошел по Нордре Фрихавнсгаде.[54] Уже через пятьдесят метров передо мной, подобно оазису, возник винный магазин. Я купил две бутылки односолодового «Обана» восемнадцатилетней выдержки и набор стаканов для виски в подарочной упаковке. Вернувшись в машину, я сорвал оберточную бумагу, извлек один из стаканов и налил себе. Сделав первый глоток, я ощерился, однако заставил себя проглотить всю порцию и поставил пустой стакан у рукоятки ручного тормоза.
Не теша себя иллюзиями, что мне удастся поймать преступника, когда он будет входить или выходить из здания почты, я повернул ключ в замке зажигания и отъехал. Время шло к полудню. Движение на улицах было не особо оживленным, поэтому на вечно забитой в часы пик Эстербро вполне можно было отыскать свободное место для парковки.
Я и не поехал особо далеко. Примерно в километре от здания почты начинались «Картофельные ряды», и уже минут через пять я свернул в тот проезд, где жил десять лет назад. С тех пор цены на недвижимость выросли более чем в четыре раза, и было сразу заметно, что в связи с этим квартал расцвел. Во многих двухэтажных рядных домах, построенных около века назад, хозяева заменили окна и крыши, а маленькие палисадники были аккуратно ухоженными. Почти в каждом стояли дорогая тиковая садовая мебель и непременный гриль.
Я припарковался в полусотне метров от дома, где теперь жили Лина и ее второй муж. Тот, которого мои дочки называли папой. Похоже, в данный момент там никого не было. Лина, вероятно, ушла на работу, а девочки — в школу. Палисадник ничем не уступал соседским. На десяти квадратных метрах красовалась выложенная каменной плиткой дорожка, были разбиты цветочные клумбы, а оставшиеся участки травы тщательно подстрижены. Вероятно, за всем этим следил Бьорн, поскольку Лина, несмотря на всю свою практичность, никогда не любила возиться в саду. Я улыбнулся, вспоминая о том, как в свое время она предлагала мне свою помощь и с присущей ей грацией бралась за дело, однако уже через несколько минут это ей надоедало, и жена под каким-либо благовидным предлогом бросала работу. «Пойду приготовлю нам по чашечке кофе», — говорила она и исчезала в доме. Спустя полчаса она появлялась, неся лучший в мире капучино с затейливым узором, нарисованным ею на пенной поверхности.
Я сполз вниз по сиденью кресла, так что теперь видел дом как раз поверх приборной доски, и налил себе еще виски. По телу разливалось блаженное тепло, рожденное алкоголем и воспоминаниями. Ведь когда-то и я жил здесь, работал и был счастлив. Тогда у меня было все — дом, жена, дети и любимое занятие, которое приносило средства к существованию.
Меня всегда начинало тошнить, когда я слышал, как кто-то в интервью заявляет, будто никогда ни о чем не жалеет и не хотел бы что-то изменить в своей жизни. Всем когда-нибудь случалось кого-то обидеть или же совершить эгоистичный поступок, повредивший кому-нибудь из окружающих, однако не каждый способен в этом сознаться. Самые худшие — это те, которые признают, что они причинили кому-то боль, однако нисколько в этом не раскаиваются, ссылаясь на то, что якобы «это и сделало меня тем, кто я есть». И кем же, черт возьми, это их сделало, раз они считают, что имеют право приносить людям страдания? Разве не были бы они лучше, если бы не поступали так, как поступили? Разве отсутствие желания изменить что-то в прошлом не является признаком полного отсутствия самокритичности или, как минимум, фантазии?
Уж чего-чего, а фантазии у меня было с избытком.
Редкие дождевые капли били по крыше и ветровому стеклу как маленькие водяные дротики. Звук был громким и ритмичным, однако постепенно он стал громче. Капли стали меньше, но теперь они падали чаще, и наконец удары по машине превратились в сплошной монотонный гул. В считаные минуты температура воздуха в кабине заметно понизилась. Я поежился, плотнее запахнул куртку и сполз еще ниже по сиденью.
Разглядеть, что происходит снаружи, стало невозможно: все детали оказались скрыты пеленой дождя, струи которого стекали по ветровому стеклу. Иногда я различал силуэты бегущих под проливным дождем людей — странные фигуры, искаженные плотной водяной завесой.
Можно было бы включить дворники, однако я отказался от этой мысли. Неизвестно, сколько времени мне придется просидеть здесь, поэтому я не хотел заранее привлекать к себе ненужное внимание. Если мне действительно удастся установить контакт с помощью абонентского ящика, то не имело особого смысла находиться так близко от места проживания моей бывшей семьи. Однако, коль скоро убийца все же решится осуществить свой дьявольский план, я просто был обязан здесь оставаться.
Меня успокаивало сознание того, что я сделал все возможное и при этом то единственное, что действительно зависело от меня. Я читал газеты, сосал леденцы и постепенно опустошал содержимое бутылки. Дождь между тем стал понемногу стихать. Совсем он не прекратился, но с наступлением сумерек сделался не таким сильным, хотя и продолжал накрапывать. Люди постепенно возвращались с работы домой, и в окнах загорался свет.
Внезапно зажегся свет и в окнах того дома, к которому было приковано мое внимание. Я не видел, чтобы кто-то заходил внутрь, однако это вполне могло случиться, пока я читал газету. С того места, где я сидел, комната не была мне видна. Я просто констатировал, что загорелась стоящая на подоконнике лампа. Понять, кто именно вернулся домой — Бьорн, Лина или девочки, — было невозможно.
В мои намерения с самого начала не входило встречаться с ними. Однако, сидя в сгущающихся сумерках и чувствуя, как холод пробирается мне под одежду, я внезапно почувствовал, что отдал бы все за возможность очутиться там, за окном, в теплой комнате с мягким освещением, где шум дождя не слышен за щебетом веселых детских голосов и несущимися с кухни звуками приготовлений к ужину.
