Владимир Ераносян - Крестная мать
Состояние Елены никак не шло на поправку. Бориса настораживал плавающий взгляд, который все чаше появлялся у нее. Она перестала узнавать его, говорить с ней о делах было бы верхом глупости. Поэтому он молчал. Вскоре она стала каждый день требовать, чтобы ее отвезли на кладбище к Милочке и Андрюше. Доктор пытался возражать, но его писклявые возражения тонули в страхе. Кто мог знать, что будет, если Матушка даст волю гневу, власть-то формально осталась при ней.
Елена настояла на своем. Она часами просиживала у могил своих детей. Унести ее отсюда мог только Борис, он подходил, брал ее под руки и вел к машине, истощенную и сраженную горем. Утешить ее, и то лишь на время, могли только уколы. Родионова считала себя единственной виновницей гибели детей.
В один из серых от слякоти осенних дней ее, как обычно, потянуло на кладбище. Шел дождь. Ссылка на непогоду, как, впрочем, и предполагал Борис, с треском провалилась. Лена накричала на него и тут же заплакала. Предусмотрительно захватив с собой складное кресло, Борис поехал с ней.
Старый ворчун — смотритель кладбища, которому не дали остаться наедине с бутылкой "Славянского", не хотел открывать ворота:
— Все с ума посходили, сейчас польет как из ведра, а они все едут и едут, нет, машину не впущу, хотите — идите пешком.
Елена не стала дожидаться, сумеет ли Борис переубедить смотрителя. Она прошла через калитку.
Наконец Борис уладил все с синим от жизни смотрителем, что оказалось весьма непросто. Тот отказывался от пятидолларовой бумажки ровно до тех пор, пока Борис не расшифровал деду ее ценность в привычном для старика эквиваленте… Сообразив, сколько "Славянского" можно купить на эту зеленую бумажку, дед переменился в лице и помчался отпирать ворота. Он даже поклонился, когда проезжала вторая за день заграничная машина, выругавшись вслух:
— Бляха-муха, надо было и с того сутулого магарыч взять, дуреха я, дуреха.
— Сутулого! Он здесь! Газу! — закричал Борис. Водитель погнал машину во весь опор по центральной аллее.
Смотритель пожал плечами и побрел в свой закуток, недоумевая, неужто этим, на иномарках, нечем заняться, коль даже в дождь приперлись.
Сверкнула молния, небо грозно заревело, мешая Крюку сосредоточиться. Киллер все еще не верил, что кроме него и мишени здесь никого нет. Он сидел в тридцати шагах от Родионовой на могиле какого-то летчика-героя и возился у подножия мраморного обелиска.
Рядом была наполовину вырыта могила. Яма послужила бы идеальным окопом для Крюка, не выдайся такой ливень. Она была по щиколотку заполнена водой. Стенки могилы размыло. Крюк побрезговал залазить в нее. Он не очень-то злился на дождь. Ведь не случись непогоды, кладбище кишело бы людьми.
Какое везение! Родионова совсем одна, без охраны. Крюк уже знал, что Бейсик мертв, но никто не уведомил его о расторжении контракта.
Если б за Крюком наблюдали со стороны, то подумали бы, что сгорбленный мужичок облагораживает могилу. Родионова, идя к захоронению своих детей, заметила копающегося человека, но не придала этому значения. Со смертью Милы и Андрея меры предосторожности утратили для нее всякий смысл.
Крюк был готов. Он собрал винтовку и захлопнул кейс. Киллер был один на один со своей жертвой. Он так упорно шел к этой долгожданной минуте, что бессознательно смаковал сладостный миг. Вот она… в кружке оптического прицела. Легкое прикосновение указательного пальца — и его миссия завершена. Он уедет на Канары, обязательно на Канары. Надо развеяться после столь напряженной командировки. Он проведет отпуск с толстогубой мулаткой…
Крюк сожалел, что гроза не даст как следует насладиться приятным уху звуком, который поставит точку в его добросовестной работе на Бейсика. Что касается грозы, то ее нерасположенность к ликвидатору от Бейсика оказалась для киллера роковой. Гроза скрыла от его слуха скрип- тормозных колодок припарковавшегося рядом с его новой "тойотой" автомобиля. Зрачок оптического прицела держал цель, Крюк целился в затылок, объект не шевелился, что значительно упрощало задачу. Крюк плавно повел пальцем, ни на йоту не сомневаясь, что через минуту все будет позади.
Но позади, точнее сзади, его кольнуло что-то неимоверно жгучее и тяжелое. Невыносимая боль в позвоночнике прошила его тело. Его скорчило, пальцы разжались, винтовка выпала из рук. Крюк, превозмогая боль, нашел в себе силы обернуться. Он увидел того самого человека, что преследовал его на Крещатике.
— Наконец-то я добрался до твоей сутулой спины, — сказал Борис.
На Крюк уже был не в состоянии понять смысла его слов. Он даже не расслышал их. Киллер пытался удержаться на ногах, но спина, словно чугунная, клонила его вниз. Земля расступилась, вязкая почва уходила из-под ног. Крюк провалился во. тьму. "Надо же… та самая яма… — В уходящем сознании дерзнула промелькнуть мысль. — Здесь действительно грязно… И поплатился за свою брезгливость… Прощай, Канары…"
Борис подошел к яме. Киллер бездыханно лежал в луже лицом в грязь. Борис посмотрел на небо. Он не верил в знамение, однако небо снова ниспослало ему помощь — Лена была жива…
Он все еще стоял, глядя на пятнистое от туч небо, и он не видел, как черные грязные руки медленно выползали из могилы. Неведомая сила подняла ликвидатора. Крюк попрощался с Канарами, но не с человеком, по чьей вине он единственный раз в жизни облажался. Руки киллера вцепились в ноги Бориса, из последних сил Крюк дернул на себя и потащил Бориса вниз. Киллер затащил его в яму и, подобно смертельно раненному зверю, сделал свой последний бросок. Крюк сбил Бориса с ног и накрыл его своим телом. Борис отчаянно бил киллера рукояткой "беретты" по лицу. Он забыл, что из пистолета можно стрелять.
Крюк не чувствовал ударов. Все его безжизненное тело превратилось в один нервный рецептор. Его руки дотянулись до горла Бориса, чтобы сжать его мертвой хваткой…
Борис опомнился. Нажал на курок. Вторая пуля пробила сердце киллера. Крюк услышал знакомый звук сквозь туман. Это был звук его смерти.
Борис высвободился от трупа и вылез на поверхность. Его одежда, заляпанная грязью и кровью киллера, больше походила на кучу дерьма. Лена была здесь. Она обняла его, рыдая.
— Ну что ты плачешь? Все, я разделался с убийцей твоих детей, — сказал Борис. — Я тоже жив.
* * *Борис делал то, чего от него ждали. Неотложные дела засасывали. Когда он разобрался с Крымом, он понял, что многое из того ужаса, что случился в Киеве, произошло именно из-за Крыма.
Дела не отпускали. Казалось бы, в самой благополучной зоне Матушки — Киеве — не должно было быть проблем, но их было хоть отбавляй. Прослышав о болезни Матушки, конкуренты прощупывали ее фирму, а когда не стало Кутателадзе, они обнаглели совсем.
В одной из подведомственных клану Матушки гостиниц, в кабинете директора, разорвалась бомба. Ни с того ни с сего стали одолевать чиновники из налоговой инспекции. С чьей-то подачи они устроили аудиторские проверки в коммерческих банках, подотчетных Матушке, и выявили кучу нарушений. И что самое странное — чиновники не брали взяток. Борис был сыт всем по горло, но это было еще не все. Нагрянули какие-то эмиссары из Ватикана с требованием возврата предоставленных кредитов. Они приехали в неподходящий момент, когда киевские боссы назначили сходку. Поэтому Борис отказался встретиться с итальянцами.
Повестка дня сходки была известна Борису заранее — передел сферы влияния. Он не сомневался в том, что Отцы откроют встречу словами скорби о безвременно ушедшем Роланде Кутателадзе, оплоте Елены Александровны Родионовой. И если они увидят, что Борис не идет на уступки, то начнут действовать сообща, а если они поймут, что он идет на уступки… будет то же самое.
Борису было над чем подумать, но все мысли его были о Елене. Он не мог часами решать насущные деловые проблемы, зато мог часами сидеть у Елены, правда, она никого не хотела видеть, даже его. Приходилось довольствоваться утомительными беседами с психиатром в парке резиденции. Все его речи сводились к признанию полного своего бессилия.
— Средство и препараты, которыми я располагаю, — заводил психиатр свой скучный монолог, — не гарантируют исцеления. Я гарантирую лишь правильный диагноз. Могу с уверенностью сказать — ей нужна смена обстановки, а лучше — смена места жительства. Здесь все, даже стены, напоминают ей о горе. Перед столь сильным душевным потрясением лекарства бессильны. Здесь может помочь лишь чудо. Как бы странно это ни звучало из уст профессионального материалиста… Кстати, знал я одного волшебника от медицины… Профессор Чанг Жу. Его орудие — иглоукалывание. Мы познакомились с ним на симпозиуме в Германии. Сам он хуа-цао — китаец без родины. Живет в Бангладеш, на границе с Индией. Практиковался в Европе. Результаты поразительны… А мы, как видите, толчемся на одном месте.
