Измайлов Андрей - Время ненавидеть
Только фактов нужно всего три-четыре отобрать, а не три десятка. Не то заблудишься. Вот хочешь, на спор, – ни шиша ты из этих полутора часов записи не сделаешь! Старикан, конечно, колоритный. Он, Пестунов, может себе представить, о чем только колоритный старикан не наговорил: или он на колорите играет, или он на профессии играет, или он на биографии играет. Иначе – винегрет. Не то что в полосу, а в три номера не уместится. Кстати, Парин против полосы. Парин гундит, что настоящий журналист должен умещаться в тот объем, который заранее обговорен. Обговорен двести строк? Будь любезен… И прав Парин, хоть Гребнев и фыркает. Он, Пестунов, тоже фыркает, и Гребневу ведь известно, как Пестунов к Парину относится? Но заданный объем есть заданный объем. Это ведь газета – это прежде всего производство. Пусть не фыркает! Производство, в котором каждый свое делает, но в общую кучу. Пусть не фыркает! Пусть в тот же «Справочник журналиста» поглядит. Сдавал Гребнев уже производство газетно-печатного дела? Когда будет сдавать, пусть обратит внимание – фраза в пестуновский «маразмарий» так и просится, но суть дела отражает: «Первую в мире строкоотливную машину, осуществляющую набор и отливку литер по идее русского изобретателя Н. И. Ливчака, запатентовавшего свое предложение в Англии, построил в Америке немец О. Мергенталер». Страница 384. Вот как! Каждый свое, но в общую кучу. А Гребнев, ишь, на эпохальное полотно замахивается. А рамки жесткие – рамки не под полотно подбираются, а наоборот, полотно под рамку обрезается. А рамка известна – половинный формат. Максимум шестьсот строк. Понял, нет?
Гребнев понял. Гребнев понял, что Парин, не достучавшись до него по телефону, переменил тактику. Очень не хочется Парину – про мельника. Особенно в канун радостного события для всех и каждого избирателя. И когда Парин увидел мельника в редакции и понял, что тот к Гребневу собирается, то Парину еще больше не захотелось.
– Паразит! – сказал Гребнев.
– И правильно! – сказал Пестунов, сразу поняв, о ком. О ком же еще, если не о Парине! Не о Пестунове же. – А ты как думал? Он на одном Долганове сколько лет паразитирует, но кто сказал, что это плохо? Очерк о геройской партизанской юности есть? Есть. Репортаж со строительства «Кроны» есть? Есть. Интервью о вдохновляющих планах турбазного расширения есть? Есть. Так и надо! Работа такая.
Гребнев брякнул «паразита» отвлеченно, вне буквального смысла. Ругательство и ругательство, вырвалось и вырвалось. Словарный запас по части некорректных выражений богатый. И в армии напитался, и на монтаже. Когда на сельяновском участке все они обвалились вместе с… тогда Гребнев такое завернул в сердцах, что и вспомнить-повторить – никак. Определенное состояние души необходимо, чтобы такое повторить, накал эмоций. А тут какой может быть накал – Парин он и есть Парин. Вот и паразит.
Но Пестунов подхватил, придал первоначальный смысл и еще долго развивал тему: журналист – он и есть паразит, паразитирующий на объекте или субъекте элемент. И чем крепче вопьется, тем лучше результат. Особенно если субъект-объект полнокровный и многогранный. А Парин как раз. Сам знаешь, если уж берет интервью, то берет за горло. И выбирает такое, на чем можно не день-два насыщаться. Ну, чего Гребнев ерепенится! Ах, не нра-авится! Пусть на себя посмотрит! На колоритного старикана насел, присосался и отвалился только, когда пленка кончилась. Скажешь, нет?
Гребнев не сказал: нет. Да – он тоже не сказал. Морщился только и фыркал. Как-то неприятно, а что возразить?! Не он ли сам полдня назад барахтался в изобилии фактов по мельнику? Не он ли сам возрадовался визиту Авксентьева: сейчас я его на магнитофон, чтобы материал не растерять. Так что Пестунов не такую уж ересь говорил. И усы у него топорщились очень победно и вызывающе – вызывающе-раздражающе для побежденного Гребнева.
– Кот! Сбрил бы ты это. Давай сбрей! А то я лица твоего не вижу. Давай вот сейчас сбреем! У меня лезвие есть хорошее – «Жиллет». Кот, ты когда-нибудь брился «Жиллетом»?!
– Ни за что! – истошничал Пестунов. – Что ты понимаешь в мужской гордости! Это моя гордость! Ни за что!
– Ну, если больше нечем гордиться… – подыграл-провоцировал Гребнев.
– Балбес! Это есть экономия времени и сил, да!
– Чего-чего?!
– Вот! И в институте тоже – на военной кафедре прохода не давали: сбрить! Сбрить, а то без зачета останетесь! Главное – не спорить, не спорить. Главное – аргументировать. Я им, на военной кафедре, и аргументировал. Усы: пусть сантиметр в высоту, десять – в длину. Ежедневно брить, пять лет учебы. Итого: 365 дней на пять лет – и еще на десять, на площадь выбриваемого. Получается 18250 квадратных сантиметров усов! Сто восемьдесят два с половиной квадратных метра! Представляешь?! Они там на военной кафедре как представили меня ползающим с электробритвой по плацу, так и отстали. А ты: «Жиллет!».
– Кот! В одном квадратном метре не сто, а десять тысяч квадратных сантиметров. Так что всего меньше двух метров в квадрате – не столь тяжкий труд.
– Я гуманитарий – ты монтажник. Бывший. Технарь. Тебе видней! – обиделся и, стремясь обидеть, сказал Пестунов. Но здравый смысл взял верх (Повод! Смешно!)… Хорошо-хорошо! Ты тоже гуманитарий! Выдающийся журналист! Почти автор «Малого возрождения целины»! Но… – снова свернул в колею, – л-любитель! Как этот, с «Вором»!
Гребневу сильно захотелось, чтобы Пестунов ушел. А Пестунову совсем не хотелось уходить, перевозбудился от удачи: не каждый день такие перлы, как «Вор», попадаются.
– Вот смотри, почему я «Вора» – в «маразмарий»? Потому что писал непрофессионал. Это же видно! Профессионал бы конфетку сделал, иронии добавил, абсурд подчеркнул, чуть-чуть кистью бы потрогал. М-м, конфетка! А тут сам автор под абсурд попал. Ты смотри, он же на полном серьезе пишет: «матерый преступник!». Это после ванны, пианинного пения и пряток в шкафу! Да разве только это!..
Пестунов бухтел и бухтел. Гребнев сделал вид, что засыпает. Потом сделал вид, что просыпается. Он несколько раз делал вид, пока Пестунов не заявил:
– Ты что, спишь, что ли?! Знаешь что?! Я у тебя и заночую! А то соседи опять возбухнут: растрезвонился среди ночи, а им вставай, цепочку открывай. Все! Заночую!
Этого Гребневу еще не хватало! Гребневу бы спокойной тишины, чтобы разложить мысли по полочкам. А Пестунова так просто не угомонишь – не каждый день предоставляется возможность коллеге Гребневу свое кредо высказать: коллега Гребнев от разговора уходит. Но уж теперь коллега Гребнев не уйдет: нога, она и есть нога!
– И потом, экономия времени! А то пока дойду, пока с соседями доругаюсь, пока лягу – и спать уже некогда. Слушай, Гребнев, что-то я в последнее время совершенно не высыпаюсь! А ты? Я удивляюсь: передачу «Здоровье» смотрю – показывают, рассказывают, как правильно зубы чистить. Пятнадцать минут! Я утром подскакиваю – до начала работы всего десять! А они совсем с ума сошли! Еще учат: так и только так правильно, так и только так зубы будут здоровые! Все, заночую!
Как бы Пестунова выпроводить?
– Что – футбол? В Испании. Играют?
– Не то слово! Ой, как наши с бразильцами! Кастильо сволочь, все об этом пишут! И не только наши. Баль, правда, на дурнячка штуку запузырил, но когда Эдер нам вбил, то весь стадион обсвистелся! А сегодня у них выходной…
Понятно, почему Пестунов не торопился. Как бы его все-таки выпроводить?!
– Идиот! Мотай отсюда! Ко мне дама должна прийти! Первая брачная ночь, понял?! – рискованно пошутил Гребнев.
– Вот я вам ее и скрашу! – ответил тем же Пестунов, веселясь. – А утром все вместе будем зубы по науке чистить. Встанем пораньше…
– Мотай отсюда! – с глубокой искренностью повторил Гребнев. – А то я, клянусь, ночью состригу твою гордость! В смысле, усы. Понял?!
… Когда Пестунов все же умотал, заграбастав с собой «хреновники» и пристыдив Гребнева («Что ж ты сразу не сказал, что у тебя мясо в сковородке! А теперь я наелся, и не влезет!»), тот осторожно уложил себя на тахту. «Дама»! Теперь, после Бадигиной, «дама» если и придет, то с гранатой, чтобы уже раз и навсегда.
Спать не получилось. Под гипсом таки пополз зуд. И в голове зуд. Чесались мысли по поводу пестуновской вырезки из «Вышки». Сама по себе историйка забавная. И (прав Пестунов) усугублена авторским слогом. Чего тут говорить! Но вот аналогии! Но вот историйка с его собственной квартирой! Тут и Парин со своим Долгановым отодвинулся, и Пестунов со своими измышлениями, и Валентина со своей агрессией, и даже мельник со своей колоритностью.
Не так лежали пешки. Не так он оставлял бумаги. Или все же Валентина? Приходила и не сознается? А если нет? Если «набредить» под впечатлением «Вора»? М-да, но визитер явно не «матерый преступник» из пестуновской бакинской газеты. И дверь он открывал явно не ломиком. Ключом? Чьим ключом, каким ключом? «А я ключ посеяла!». Кстати, с Валентиной надо будет… Стоп! Это потом. Надо от эмоций отвлечься.
