Хеннинг Манкелль - Возвращение танцмейстера
Но вдруг шорох прекратился, послышался стон и глухой удар. Машинка остановилась – лопнула задняя шина. Он осторожно выкарабкался из кабины – машина могла в любой момент сорваться в пропасть.
Он встал и посмотрел за диван. Отец лежал на полу. Газета по-прежнему была у него в руке. И он стонал. Стефан осторожно подошел к отцу. Для безопасности, чтобы не быть совсем беззащитным, он взял с собой машину – в случае чего можно удрать. Отец смотрел на него испуганно, он пытался что-то сказать. Губы у него были совершенно синие. «Я не хочу умирать так, – разобрал Стефан, – я хочу умереть стоя, как мужчина». Вдруг картинка погасла. Он уже не был участником, он был вне происходящего. Что было дальше? Он помнил свой страх, машину в руке, синие губы отца… Потом вбежала мать. Сестры, наверное, тоже – но сестер он не запомнил. Там были только отец, мать и он. И машинка с красной полосой на борту. Он даже помнил марку – «Брио». Игрушечный автомобиль «Врио». «Врио» выпускало еще замечательные игрушечные поезда, гораздо лучше, чем машины, но Стефану машина тоже нравилась – он получил ее в подарок от отца. Конечно, лучше бы он подарил ему поезд. Но у машины была красная стреловидная полоса на борту, и она висела на краю обрыва – вот-вот сорвется.
Мать схватила его на руки, что-то крикнула – дальше воспоминания путались. Он помнил только машину «скорой помощи», отца в больничной кровати, губы уже не такие синие. Слова, какие-то слова, их, наверное, часто повторяли, иначе они бы не застряли в памяти. Динамическое нарушение мозгового кровообращения.
Но что он помнил совершенно ясно, так это слова отца: «Я не хочу умирать так, я хочу умереть стоя, как мужчина».
Как солдат в гитлеровской армии, подумал Стефан. Маршируя во имя Четвертого рейха, в надежде, что он окажется не такой хрупкий, как Третий.
Он накинул куртку. Похоже, он вздремнул, вспоминая. Было уже почти девять. Он вышел – почему-то не захотелось есть в гостинице. Он вспомнил, что видел сосисочный киоск недалеко, около заправки. Он съел пару обжаренных сосисок с картофельным пюре, прислушиваясь к комментариям группы подростков по поводу подъехавшего автомобиля. Потом он пошел прогуляться, пытаясь угадать, что сейчас делает Джузеппе. Все еще сидит над своими папками? А Елена? Он вспомнил, что оставил телефон в гостинице.
Он шел по темному городку. Церковь, редкие магазины, пустые конторы, ждущие владельцев.
Подойдя к гостинице, он остановился у входа. Через стеклянную дверь было видно, как девушка-администратор прихорашивается перед уходом. Он увидел, что в окне номера Вероники Молин горит свет. Шторы были закрыты, но между ними оставалась щель. Он скользнул в тень. Девушка вышла из гостиницы и скрылась в глубине улицы. Он вспомнил почему-то, как она плакала. Проехала машина. Он встал на цыпочки под окном Вероники Молин и заглянул в щель между шторами.
Она сидела спиной к нему у компьютера. На ней было что-то темно-синее, может быть, шелковая пижама. Он не видел, чем она занимается. Он уже собрался уходить, как вдруг она встала и исчезла из поля зрения. Он присел, потом снова заглянул в окно. Экран компьютера светился. На нем был какой-то то ли знак, то ли узор – он сначала не понял что.
Потом понял.
Это была свастика.
29
Его словно ударило током. Он чуть не упал. Из-за угла вывернула машина, и Стефан отошел от окна. Он забрел во двор соседнего дома, где помещалась редакция местной газеты. Всего неделю назад, открыв дверь гардероба, он наткнулся на мундир СС. Потом обнаружил, что, несмотря на внешнюю респектабельность, его собственный отец был нацистом и даже после своей смерти платил деньги в. нацистскую организацию, сегодня, может быть, и не опасную, но по сути своей людоедскую. И вот теперь – экран компьютера Вероники Молин со свастикой. Первым побуждением было тут же пойти к ней и потребовать ответа. Ответа на что? Прежде всего, почему она ему лгала. Она не только знала, что ее отец был убежденным нацистом, она сама такая же.
Он заставил себя успокоиться, он же полицейский, он обязан мыслить здраво, анализировать, четко отделять факты от домыслов. И здесь, в темноте, под темными окнами редакции местной газеты «Херьедален», вся череда событий, начавшаяся еще в больничном кафе в Буросе, когда он случайно взял в руки газету с сообщением об убийстве Герберта Молина, вдруг выстроилась перед ним в совершенно логичную цепь. Герберт Молин посвятил свою старость складыванию головоломок, танцам с куклой и безумным мечтам о Четвертом рейхе. Теперь он и сам тоже складывал головоломку, где Герберт Молин был самым главным элементом, и вот наконец все встало на место. Мотив ясен. В голове гудело. Как будто открылись сразу все шлюзы, и он теперь должен быстро направить этот поток воды в нужном направлении. Он не должен терять опоры, иначе его снесет этот поток.
Он стоял неподвижно. Мелькнула какая-то тень, и он вздрогнул. Кошка. Она пересекла сноп света от уличного фонаря и исчезла.
Что я вижу? – думал он. Четкую схему. Может быть, даже больше чем схему, может быть, заговор.
Он зашагал в сторону моста – ему всегда лучше думалось на ходу. Направо – здание суда, все окна погашены. Навстречу ему попались три дамы, они шли и что-то напевали. Когда он разминулся с ними, они засмеялись. Привет, сказала одна. Что они напевают, подумал он, что-то из репертуара АББА. «Some of us are crying» – «Кто-то из нас плачет». Он помнил эту мелодию. Они исчезли из виду, и он свернул к мосту. Рельсы на деревянном мосту напоминали в темноте трещины. Теперь пути используют только для составов с торфом, летом, правда, работает Внутренняя линия. С другого берега, где стоял дом Эльзы Берггрен, доносился собачий лай.
Посередине моста он остановился. Небо было совершенно ясным и звездным, стало заметно холодней. Он поднял камень и бросил в воду.
Он должен немедленно поговорить с Джузеппе. Нет, может быть, не сразу. Сначала надо привести в порядок мысли. Вероника Молин не знала, что он подсматривал за ней в щель между шторами. У него было преимущество во времени, и он хотел его использовать. Вопрос только – сумеет ли он это сделать?
Он никак не мог справиться со своим гневом. Она обманывала его, лгала прямо в лицо. Она даже позволила ему спать в своей постели, правда, только спать. Может быть, хотела его унизить.
Он пошел назад к гостинице. Он должен с ней поговорить. В вестибюле сидели двое и играли в карты. Они кивнули ему и снова углубились в игру. Стефан остановился перед ее дверью и постучал, с трудом подавив импульс вышибить дверь. Она открыла сразу. Через ее плечо он увидел, что компьютер выключен.
– Я как раз собиралась ложиться, – сказала она.
– Подожди немного. Нам надо поговорить.
Она впустила его.
– Сегодня я хочу спать одна. Чтобы ты знал.
– Я пришел не за этим. Но конечно, мне любопытно, почему ты захотела, чтобы я спал с тобой вчера. И при этом до тебя не дотрагивался.
– Во-первых, это ты захотел, а не я. Но я готова признать, что иногда бывает очень одиноко.
Она села на край кровати и, точно так же, как и накануне, подобрала под себя ноги. Она по-прежнему очень ему нравилась, обида только усиливала это чувство.
Он сел на скрипнувший стул.
– Что ты хотел? Случилось что-нибудь? Поймали того, в горах?
– Не знаю. Я пришел не поэтому. Речь идет о лжи.
– Чьей?
– Твоей.
Она широко раскрыла глаза:
– Не понимаю, о чем ты говоришь. И пожалуйста, я терпеть не могу, когда ходят вокруг да около.
– Тогда я не буду ходить вокруг да около. Несколько минут назад ты сидела за компьютером и любовалась на свастику во весь экран.
Она поняла не сразу. Потом покосилась на неплотно задернутое шторами окно.
– Правильно, – сказал он. – Я заглянул в окно. В этом меня можно упрекнуть. Я подсматривал. Но не для того, чтобы поглядеть на тебя голую. Это был просто импульс. И я увидел свастику.
Она была на удивление спокойна.
– Совершенно точно. Недавно на экране была свастика. Черная на красном фоне. И где же тут ложь?
– Ты такая же, как твой отец, хоть и утверждаешь, что нет. Когда ты скрыла, что знаешь о его прошлом, ты защищала не его, а себя.
– Как это?
– Ты такая же нацистка, как и он.
– Ах, вот что ты решил…
Она встала, закурила сигарету и больше не садилась.
– Ты не просто глуп, – сказала она. – Ты еще и самовлюблен до крайности. Я-то думала, что ты не похож на других полицейских. Но я ошиблась. Такое же ничтожество.
– Оскорбляя меня, ты ничего не добьешься. Можешь даже плюнуть мне в физиономию – из равновесия ты меня не выведешь.
Она снова села на постель.
– Собственно говоря, это даже хорошо, что ты подглядывал. Все можно выяснить, не отходя от кассы.
– Я слушаю.
Она погасила наполовину выкуренную сигарету.
– Что ты вообще знаешь о компьютерах? Об Интернете?
