Роберт Уилсон - Смерть в Лиссабоне
— Это инспектор Зе Коэлью, — сказал я торопливо. — Не хотите сделать перерыв в работе?
— Я всегда не прочь его сделать, инспектор, вчера мы об этом говорили. Но для чего и с кем — вот вопрос.
— Для обеда, — сказал я. — Вы не могли бы…
— Инспектор, — сказала она неожиданно строго и холодно, — вы предлагаете мне деловой обед?
Я почувствовал болезненное разочарование.
— Вовсе не деловой, — выдавил я, на ходу перестраиваясь.
Она засмеялась и велела мне быть у нее дома в час дня.
В комнату вернулась Оливия, за ней шел Карлуш с газетой под мышкой.
— О, прогресс налицо, — равнодушно заметила Оливия.
Я положил трубку.
Карлуш подошел ко мне и протянул руку. Он пересилил себя и, понурившись, начал бормотать какие-то длинные и витиеватые извинения; видимо, думал над ними всю ночь. Я покосился на Оливию, которая удивленно слушала. Потом она вышла.
Я положил руку Карлушу на плечо. Он смутился, но все еще не мог смотреть мне в глаза.
— Ты хороший парень, — сказал я. — Извиняться всегда нелегко, особенно если в произошедшем виноват не только ты.
— Мне не надо было такое говорить о вашем отце. Я вел себя непростительно. Вот вечно я так — ляпну первое, что приходит в голову. Не думаю об окружающих. Сколько ни пытаюсь сдерживаться, прежде чем что-то сказать, — не получается. Поэтому-то меня и перебрасывают с места на место. Я раздражаю людей. Теперь и вы это почувствовали.
— Это щекотливая тема… революция, — сказал я. — Не надо было касаться ее после такого трудного дня.
— Вот-вот, отец тоже так сказал. Сказал, что это слишком близко еще от нас, даже на одно поколение не отодвинулось. Рана не затянулась и болит.
— Вот вы… ваше поколение только и может объективно судить об этом. А я все еще… Я был… сопричастен… втянут в это все, — сказал я. — А твой отец? Не был?
— Он был коммунистом. Профсоюзным активистом на судоремонтном заводе. И почти четыре года провел в Кашиаше.
Я кивнул. Все это было слишком серьезно и сложно, чтобы сразу найти нужные слова. Провел его в кухню, налил ему кофе. Он положил на стол смятую газету.
— Есть что-нибудь интересное? — спросил я.
— Про Катарину Оливейру.
— Неужели?
— Да. Кто бы мог подумать.
Я прочел статью. Там излагались детали дела — где и когда был найден труп, время смерти, школа, где училась Катарина, что она делала в пятницу, выйдя из школы, как была убита, и, что самое удивительное, упоминался я.
— Ну, что скажете? — спросил Карлуш.
Я пожал плечами. Странная история. Будь я человеком подозрительным, посчитал бы, что таким образом доктор Оливейра предупреждал своих друзей, чтобы были начеку: событие теперь приобрело иной масштаб, получив общественный резонанс.
— Это подкидывает нам кое-что для расследования, — сказал я. — Больше ничего там нет?
— Есть длинная статья насчет этой истории с золотом.
— Не знал, что есть какая-то история с золотом.
— Мы назначаем комиссию, чтобы разобраться в этом. На нас давят Штаты, европейское сообщество и еврейские организации, мы долго пытались этого избежать, но в конце концов вынуждены были принять какие-то меры.
— Мы? Кто эти «мы»? И какие меры? Меры относительно чего? Ты говоришь как истинный газетчик — слов много, а смысл неясен.
— Правительством назначена комиссия, которой поручено расследовать сотрудничество Португалии с нацистами. Во время Второй мировой войны Португалия получала награбленное фашистами золото в обмен на сырье, а к концу войны начала отмывать это золото, вывозя его в Южную Америку.
— Комиссия правительственная?
— Строго говоря, нет, — сказал Карлуш, расправляя газету. — Этим занимается руководство Португальского банка. Они наняли специального человека просмотреть их архивы.
— Кого же?
— Какого-то профессора.
— Да, видно, копать принялись не на шутку, — сказал я. — Кто же заставляет нас выставлять наше грязное белье?
— Американцы. Один из сенаторов утверждает, что располагает доказательствами причастности Португалии… вот… слушайте: наш золотой запас в тридцать девятом году якобы не достигал полутора тысяч миллионов эскудо, а в сорок шестом он составлял уже одиннадцать тысяч миллионов. Как вам эти цифры?
— Ну, значит, в войну мы выгодно торговали сырьем. При чем же тут «отмывание золота»? А откуда поступало золото?
— Из Швейц… — начал было он, но осекся.
Я проследил за его взглядом. В кухню вошла Оливия и присела боком на стоявший возле стола стул. На ней была едва ли не самая короткая из ее мини-юбок и материнские туфли на высоких каблуках с ремешками на щиколотках. Ее длинные ноги после дня, проведенного на пляже, были цвета темного меда. Положив ногу на ногу, она налила себе чашку кофе. Черные волосы, тщательно расчесанные, блестели. Губы были красными, как перец чили. Упругие юные груди выпирали из-под темно-синей футболки, на два дюйма не доходившей до талии и не скрывавшей тугой и загорелой кожи живота.
— Ты куда-то собралась? — спросил я.
Привычным жестом она перекинула через плечо прядь волос.
— Я ухожу, — сказала она. — Попозже.
— Это мой новый коллега Карлуш Пинту.
Она повернула голову — так плавно, будто в шее у нее был какой-то дорогой механизм, скрадывающий всякую угловатость движений.
— Мы виделись у двери.
Карлуш чуть кашлянул. Наши взгляды были теперь устремлены на него. При всей его скромности и нежелании привлекать к себе внимание сейчас ему следовало что-то сказать. И помнить о необходимости сдерживаться.
— Я тут накануне с вашим отцом повздорил, — сказал он.
— Пьяный дебош в баре, — сказала она по-английски со своим причудливым акцентом и добавила уже по-португальски: — Я считала, что полицейским это не пристало.
— В баре были только мы двое, — сказал он.
— Ну а бармен? — возразил я. — Не забудь бармена.
— Вчера вечером папа со всеми успел повздорить — с вами, со мной, с покойницей-мамой, с барменом… Я никого не забыла?
— Виноват был я, — сказал Карлуш.
— А из-за чего? — спросила она.
— Так, из-за пустяка, — поспешно сказал я.
— Ну а ваша ссора? — спросил Карлуш.
— Наша? — переспросила Оливия. — Тоже из-за пустяка.
— Вчера пустяком нам это не казалось, — сказал я.
— А что за шум вчера вечером был на чердаке? — спросила она, поворачиваясь ко мне.
Карлуш нахмурился. В дверь прыгнула кошка.
— Просто я споткнулся в темноте и упал, — сказал я. — А куда, ты говоришь, ты уходишь попозже?
— Меня пригласили на ужин родители Софии.
— Софии?
— Ну, дочь банкира. Того самого, кто заплатил за твою бороду.
— Ты часто общаешься с этими Родригеш?
— София учится со мной в одном классе. Она… — Оливия запнулась и покосилась на Карлуша, не сводившего с нее глаз. — Она приемная дочь. А в последний год мы как-то очень с ней сошлись. Знаешь, как это бывает.
Карлуш, похоже, это знал.
— Я днем в Лиссабон еду, — сказал я.
— А я сейчас домой, — сказал Карлуш.
— Если вы к станции, — сказала Оливия повелительным тоном, забыв, что «попозже» еще не наступило, — то можете меня проводить.
Она поцеловала меня в щеку, по обыкновению измазав ее помадой — она делала это неукоснительно, видимо считая это признаком взрослости.
— Не забудь побриться, — сказала она, потерев друг об друга два пальца.
Они ушли. Я побрился и спустился в кафе выпить чашечку кофе с Антониу Боррегу. После спектакля, который разыграла передо мной Оливия, я почувствовал облегчение. Если уж шестнадцатилетняя девчонка может вить веревки из двух взрослых мужчин, то не зазорно и мне отдаться в руки Луизе Мадругаде.
Я ехал в Лиссабон, мучаясь совестью: можно ли приглашать на обед вероятную свидетельницу, тем более если неизвестно, насколько важны ее показания? Я спорил сам с собой до изнеможения, а потом плюнул на все это.
Минут двадцать я просидел в машине на Руа-Актор-Таборда, чтобы не явиться неприлично рано. Я сидел перед входом в кинотеатр порнофильмов и с ленивым любопытством наблюдал публику, пытаясь определить тип людей, способных в обеденное время, да еще и в воскресенье, высидеть удлиненный сеанс в этом кинотеатре. Впрочем, таких не нашлось.
Я позвонил ровно в час дня. К моему легкому разочарованию, Луиза уже спускалась вниз и встретила меня в дверях. Независимо от моих намерений желудок мой ясно говорил мне, что пропускать обед он не желает. Мне хотелось, чтобы она взяла меня под руку, как Оливия, но она этого не сделала. Надежды мне это не прибавило, зато прибавило хладнокровия. Мы выбрали таверну на Авенида-Алмиранте-Рейш, одно из заведений, славящихся своими морепродуктами. Обстановка показалась нам непривлекательной и даже убогой, несмотря на аквариумы с ошалелыми лангустами и омарами.
