Люк Босси - Манхэттен по Фрейду
В этот утренний час там было безлюдно. В тишине богатые декорации сиреневых, зеленых и золотых оттенков, скульптуры животных, расставленные вдоль лестниц, ветви, опутавшие колонны в вестибюле, казались обломками ушедшего золотого века, музеем минувшей радости.
Грейс подошла к огромной сцене в форме яблока, поднялась по ступеням и очутилась на гладких подмостках.
Она взволнованно окинула взором красные кресла. И увидела, что у нее есть зритель, стоящий в центральном проходе.
Доктор Зигмунд Фрейд.
Она задрожала, закрыла глаза и услышала знакомый голос.
— Я пришел попрощаться с вами, — сказал Фрейд. — Я возвращаюсь в Европу.
Грейс с волнением узнала запах его сигары.
— Я счастлив, что вы чувствуете себя лучше, — прибавил он.
Она открыла глаза и сурово посмотрела на него:
— Я так сержусь на вас.
Ее слова хлестнули его, словно пощечина.
— Вы страдаете, — проговорил он. — Открыв вам правду, я открыл и ужасы, с нею связанные. В этом состоит парадокс успешного лечения, проведенного методом психоанализа.
Наступило молчание.
— Страдание уже переносимо, — наконец произнесла Грейс. — Это часть меня. Я научилась им управлять. Ведь это и было вашей целью, не так ли? Я сержусь на вас не за это.
— За что же тогда?
В глазах Грейс он увидел грусть оттого, что их отношения заканчиваются.
— Вы еще находитесь под впечатлением от переноса, — сказал он взволнованно. — Это пройдет со временем.
Она попыталась улыбнуться:
— Желаю вам удачного возвращения домой. Прощайте, доктор Фрейд.
— Прощайте, Грейс, — прошептал Фрейд.
Подумать только, и он еще говорил Изольде Брехайм, что не допускает никаких чувств, никакой привязанности к своим пациентам…
Грейс закрыла глаза и опять глубоко вздохнула. Когда она открыла их, Фрейда уже не было в зале.
Грейс посмотрела на ряды пустых кресел и прочла несколько строчек из стихотворения Уильяма Блейка; она начала шепотом, а закончила в полный голос. И поняла, что уже может предстать перед публикой.
Юдифь не покинула ее.
Она передала ей своей талант.
Фантастические истории закончились.
Начиналась реальная жизнь.
Здесь, на сцене.
40
Возвращение в Старый Свет оказалось более беспокойным, чем путешествие в Новый. Стихия, видимо, решила во что бы то ни стало погубить лайнер «Кайзер Вильгельм Великий», который раскачивался на волнах самым угрожающим образом. Ветер, дождь и водная пыль «захватили» палубы, вдоль которых натянули канаты, чтобы самые отчаянные путешественники могли сделать хотя бы несколько шагов на воздухе, но большинство пассажиров оставались в салонах, где можно было без риска для жизни слушать завывание бури.
После того как посреди обеда тарелка Юнга соскользнула со стола, а несколько секунд спустя его стошнило в эту же тарелку, когда он нагнулся, чтобы ее поднять, трое психоаналитиков решили посещать столовую как можно реже.
Суровый, задумчивый Фрейд не принимал и приглашений Юнга и Ференци, коротавших время за шахматной доской. Игра с ее бесконечными нападениями и защитами мучительно напоминала Фрейду сеанс психоанализа. К тому же зрелище того, как Ференци бросает своего короля, когда Юнг выигрывает, вызывало у Фрейда целый рой черных мыслей.
Он чувствовал себя опустошенным, потухшим, бесстрастным.
Когда ветер немного стих, он поднялся на верхнюю палубу, чтобы побороть свое смятение в одиночестве, неподвижно глядя на море и раскачиваясь вместе с судном, как фигура на носу корабля.
На пятый день небо прояснилось, и солнце нагрело палубу для пассажиров первого класса. Фрейд и Юнг воспользовались этим, чтобы занять два шезлонга и усесться лицом к морю. Из салона доносились рулады итальянского тенора, исполнявшего арии Верди; время от времени раздавались жидкие аплодисменты.
Юнг начал письмо жене. Казалось, он забыл и об Анне Лендис, и о Сабине Шпильрейн. С Фрейдом он тоже почти не разговаривал.
Создавалось впечатление, что все романы, в которые он бросался, пылая страстью, заканчивались полным охлаждением с его стороны. Через час он заснул над своим письмом.
А Фрейд смотрел на горизонт. Кроваво-красные волны лизали наполовину погруженное в море красное солнце. На него вдруг нахлынули воспоминания обо всем том насилии, с которым ему пришлось столкнуться в Америке.
Один за другим перед его внутренним взором вставали убитые. Те, которых он видел, те, которых он себе представлял. Он вспомнил зачарованный взгляд Грейс в тот момент, когда она пыталась прыгнуть в пустоту с колеса обозрения в «Дримленде».
Фрейд отгонял видения, но они возвращались, бросая вызов его разуму. Он беспомощно сложил оружие, и в голову ему пришла мысль, еще более страшная, чем видения.
Он был инструментом насилия. Герман Корда использовал результаты его психоанализа. А если другие последуют его примеру? Психоанализ — это ящик Пандоры, и открывать его первым — значит брать на себя ответственность. Стоит ли продолжать? Разве уверенность в том, что он обогащает человечество новыми знаниями, может оправдать пожирателя душ?
Небо приобрело пурпурный и фиолетовый оттенок. Порыв ветра пронесся по палубе, и Фрейд увидел, что из руки спящего Юнга выпал листок. Следующий порыв ветра мог унести его за борт, и Фрейд вскочил, чтобы поймать письмо. Он сделал это без труда и остался доволен тем, что его тело, несмотря на все испытания, сохранило подвижность. Он взглянул на письмо Юнга и, нисколько не смущаясь, пробежал глазами несколько строчек.
Как всегда, величие и простота моря требуют молчания. Ибо что может сказать человек, когда океан остается наедине со звездным небом? Каждый безмолвно смотрит вдаль, признавая свое бессилие, и прежние слова, прежние образы возникают в памяти. Море подобно музыке, оно несет в себе все грезы души.
В отличие от Юнга, Фрейд не собирался «признавать свое бессилие», но прочитанное нашло отклик в его душе. Море несет в себе все грезы души. Значит, психоанализ, бессознательное, объяснение смысла снов — всего лишь клочья пены в океане непостижимой Вселенной? Фрейд бросил последний взгляд на письмо.
Красота моря в том, что оно принуждает нас спускаться в глубины своей души, где мы встречаемся с самими собой. Мы еще обессилены испытаниями последних дней. Наше бессознательное работает, перебирая и приводя в порядок все, что всколыхнула в нас Америка.
Фрейд вздрогнул. Впервые он понял, что никогда больше не встретится с Грейс Корда. В безумном порыве он рванулся вперед и перегнулся через поручни. Лишь теперь, когда водная пыль полетела ему в лицо, он позволил печали овладеть им.
И тут он увидел ее.
Она шла к нему, в красном платье, волосы ее развевались на ветру, лицо сияло.
Ему было очень трудно представлять ее с тех пор, как в тайной комнате Корда он держал в объятиях ее обнаженное окровавленное тело. Быть может, он испытывал перед ней какой-то первобытный, детский стыд?
Это все уже не имело никакого значения.
Удивительная, волнующая, она приближалась к нему танцующим, легким шагом.
— Как вы оказались на пароходе? — произнес он с волнением.
— Мне нужно было вас увидеть, — ответила Грейс.
— Почему?
— Потому что вы спасли мне жизнь. И только вы знаете, кто я. А главное, потому что я должна вам кое-что сказать…
— Что?
— Вы ошиблись.
Фрейд озадаченно посмотрел на нее.
— Это был не перенос, — добавила Грейс. — Все значительно проще.
Легким, плавным движением, о котором он не забудет до конца своих дней, она, изящная, словно Градива, потянулась к нему. Фрейд почувствовал ее свежее, ласкающее дыхание и мягкие, душистые губы.
— Пойдемте, надо возвращаться! — произнес позади него чей-то голос.
Фрейд обернулся и увидел, что к нему приближается зевающий Юнг.
— Вы простудитесь, — продолжал настаивать Юнг.
— Куда она ушла? — спросил Фрейд, окидывая взглядом палубу.
— Кто она?
— Грейс Корда.
Юнг посмотрел на него с изумлением:
— А ведь вы сейчас в очках!..
Фрейд покраснел, заметил сочувствие во взгляде Юнга и грустно усмехнулся.
Только Юнг мог понять, что ему сейчас приходится переживать.
— Как-нибудь все-таки придется ликвидировать последствия вашего любовного невроза, — снова заговорил Юнг. — Если хотите, я вам помогу.
— Вы что, никогда не оставите меня в покое? — спросил Фрейд. — Вы хотя бы иногда надеваете какие-нибудь другие очки вместо очков психоаналитика?
— Не часто, — признал Юнг.
— Очень жаль.
— И это вы мне говорите!
Они понимающе переглянулись и, облокотившись на поручни, стали смотреть на горизонт.
