Джон Гришэм - Признание
Теперь неверие уступило место страху.
Трубку сняла миссис Канти и объяснила, что ее мужа нет дома. Он уехал в похоронное бюро дожидаться возвращения семьи Драмм. Она дала мэру номер сотового, и тому, наконец, удалось связаться со священником.
— Добрый вечер, мэр, — поздоровался Канти хорошо поставленным голосом священнослужителя. — Какие новости?
— Разные, преподобный. А как вы сами?
— Не очень хорошо. Мы сейчас в похоронном бюро и ждем, когда семья приедет с телом, поэтому для радости причин нет. Чем могу быть вам полезным?
— Вы оказались правы насчет волнений, преподобный. Я вам тогда не поверил, и мне очень жаль. Я должен был к вам прислушаться. А теперь с каждой минутой становится все хуже. У нас уже было восемь пожаров, больше десяти человек арестованы, есть раненые, и, похоже, это только начало. Толпу в Сивитан-парке разогнали, но теперь все собираются в парке Вашингтона, люди прибывают. Не удивлюсь, если скоро кто-нибудь погибнет.
— Убийство уже состоялось, мэр. И я жду тело убитого.
— Мне искренне жаль.
— Зачем вы звоните, мэр?
— Вас уважают члены общины, вы были пастором Драмма. Я прошу вас отправиться в парк Вашингтона и призвать людей к спокойствию. Вас они послушают. Насилие и беспорядки ни к чему хорошему не приведут.
— У меня к вам один вопрос, мэр. Ваша полиция действительно применила слезоточивый газ против молодежи в Сивитан-парке? Я услышал об этом несколько минут назад.
— Боюсь, что да. Это было признано необходимым.
— Нет, никакой необходимости в этом не было. Потравив наших детей газом, полиция только подлила масла в огонь. Не рассчитывайте на то, чтобы я исправлял ваши ошибки. Спокойной ночи.
В трубке послышались гудки.
Робби в сопровождении Аарона Рея и Фреда Прайора вышел к микрофонам и камерам и ответил на вопросы. Он объяснил, что Тревис Бойетт по-прежнему у него в офисе и не хочет ни с кем говорить. Один из журналистов спросил, может ли он войти и взять у Бойетта интервью. Робби резко ответил, что может, если хочет попасть за решетку или получить пулю, и предостерег всех от подобных действий. Ему задали вопросы о последней трапезе, последнем слове и всем прочем в этом роде. Кто присутствовал на казни? Было ли какое-то общение с родственниками жертвы? Робби считал эти вопросы абсолютно пустыми, но чего можно было ждать от людей, живущих в мире, где казнят невиновных?
Через двадцать минут он закончил пресс-конференцию и поблагодарил журналистов. Те, в свою очередь, поблагодарили его. Он снова обратился к ним с просьбой уехать и больше не возвращаться. Если Бойетт передумает и захочет говорить, Робби пообещал, что даст ему телефон и номер.
Пастор Шредер наблюдал за ходом пресс-конференции, стоя в стороне, на террасе под навесом, откуда его никому не было видно. Он разговаривал с Даной по телефону, рассказывая ей о последних событиях, когда та вдруг увидела на экране телевизора Робби Флэка. Она следила за новостями по кабельному каналу и неожиданно включилась прямая трансляция из Слоуна.
— Я стою в пятидесяти футах сзади, там, где темно, — сказал Кит, понизив голос.
— Он выглядит усталым, — сказала Дана. — Усталым и, возможно, немного сумасшедшим.
— Ты права, — подтвердил Кит. — Усталость приходит и уходит, но мне кажется, он всегда был не от мира сего.
— Он похож на человека, который не привык сдерживаться.
— Так и есть, но за этой резкостью скрывается отзывчивость.
— А где сейчас Бойетт?
— Здесь, в здании, в кабинете, где есть телевизор и еда. Он старается не выходить и правильно делает! Здесь все знали Донти и любили его. У Бойетта друзей тут нет.
— Несколько минут назад показали пожары и взяли интервью у мэра. Он явно нервничает. Ты там в безопасности, Кит?
— Конечно. Я слышу вдалеке сирены, но здесь все спокойно.
— Пожалуйста, будь осторожен.
— Не волнуйся, со мной все в порядке.
— С тобой не все в порядке. Ты абсолютно разбит и опустошен, я это чувствую. Постарайся поспать. Когда ты вернешься домой?
— Я собирался уехать отсюда утром.
— А Бойетт? Он тоже возвращается?
— Это мы еще не обсуждали.
Глава 29
В Слоуне имелось три похоронных бюро. Два обслуживали белых: одно — тех, что побогаче, а другое — остальных. Третья похоронная контора провожала в последний путь чернокожих. Интеграции удалось добиться в ряде важных сфер жизни — в образовании, политике, занятости и бизнесе. Но в других областях у интеграции не было никаких перспектив, поскольку этого не хотели представители обеих рас. Воскресные богослужения проходили раздельно для белых и для черных, но это был их собственный выбор. Несколько афроамериканцев посещали службы в церквях белых, и их там хорошо принимали. Точно так же имелись и белые, приходившие на богослужения в церкви черных, и там к ним относились как к равным. Однако подавляющее большинство предпочитало молиться с людьми одного с ними цвета кожи, и дело было вовсе не в расизме, а, скорее, в традиции и личном выборе. Белым больше нравились размеренные воскресные службы, начинавшиеся в 11 часов, на которых после красивой торжественной музыки читалась степенная проповедь. Церемония заканчивалась в полдень, самое позднее в 12.10, потому что к этому времени прихожане успевали сильно проголодаться. В церквях, где молились черные, за временем особенно не следили. Атмосфера здесь была очень непринужденной, а обед часто устраивали тут же, возле церкви, и никто не спешил домой.
Похороны тоже организовывали по-разному. Чернокожие никогда не торопились предать усопшего земле, а белые старались похоронить умершего не позднее трех дней. В зале прощания с чернокожим покойным всегда было людно, и процедура часто затягивалась. «Лэмб и сын» организовывали траурные церемонии уже несколько десятилетий. Когда в одиннадцатом часу их катафалк прибыл в Слоун, на лужайке перед маленькой часовней его уже ждала притихшая толпа. Склонив головы, люди стояли молча, и на их лицах отражалась скорбь. Все наблюдали, как Губерт и Алвин открыли заднюю дверцу, и восемь друзей Донти, с которыми он когда-то играл в футбол за школьную команду, подняли гроб и внесли через боковую дверь в здание похоронного бюро. Прощание с покойным будет только завтра, когда тело подготовят для этой процедуры.
Издалека доносился вой сирен. В тяжелом и пропахшем дымом воздухе явственно ощущался страх. Те, кто не участвовал в беспорядках, с тревогой ждали, что будет дальше.
На стоянку заехала еще одна машина. Из нее вышли Роберта Драмм, Марвин, Седрик и Андреа и медленно направились к главному входу, где их встретили друзья. У всех в глазах стояли слезы. Родственники прошли в здание, но толпа не расходилась. Подъехали Робби и Аарон Рей и, оставив машину возле катафалка, направились к боковой двери. Увидев в приемной близких Донти, они обнялись с ними и заплакали, будто не виделись долгие месяцы. Они присутствовали при казни Донти всего несколько часов назад, но теперь это казалось далеким прошлым.
На пути обратно в Слоун Драммы слушали радио и общались с друзьями по мобильникам. Они знали, что происходит в городе, и понимали: это только начало. Отвечая на вопросы о Бойетте, Робби не упускал деталей. Роберта сказала, что нельзя допустить насилия, и Робби ответил, что все уже вышло из-под контроля.
В приемной появился Губерт Лэмб и объявил, что можно пройти к Донти.
Роберта вошла одна и заперла за собой дверь. Ее чудесный мальчик лежал на узком столе, застеленном белой простыней. На нем была та же одежда, в которой его казнили: дешевая белая рубашка, потертые брюки и дешевые ботинки, любезно предоставленные штатом Техас. Она нежно положила ему ладони на щеки и, роняя слезы, начала целовать ему лоб, губы, нос и подбородок. Роберта не прикасалась к нему восемь лет, а в последний раз обняла, да и то украдкой, на выходе из зала суда, когда его приговорили к смерти. И теперь, не замечая катившихся слез, она вспоминала, какую тогда испытала муку, как гремели цепи, как его обступили толстые охранники, будто боялись, что он еще кого-то убьет, и перед ее глазами вновь появились суровые ухоженные лица прокуроров, присяжных и судьи, довольных проделанной работой.
«Я люблю тебя, мама», — сказал тогда Донти, оборачиваясь в дверях, куда его толкнули охранники.
Его кожа не была холодной, но и теплой тоже. Роберта дотронулась до маленького шрама на подбородке сына — утешительный приз, полученный в восемь лет при сражении камнями, он тогда проиграл. Потом были и другие драки, в которых тоже бросались камнями. Донти вырос бесстрашным и отчаянным, чем во многом был обязан своему старшему брату Седрику, вечно его задиравшему. Отчаянным и в то же время мягким. Она дотронулась до мочки его правого уха с едва заметной дырочкой. Он проколол себе ухо в пятнадцать лет и, купив маленький поддельный алмаз, носил его, когда выходил гулять с друзьями. Донти скрывал это от отца, который наверняка устроил бы ему за это хорошую взбучку.
