Фред Варгас - Вечность на двоих
— У священника? — в ужасе спросил Эсталер.
— Он изъял ее из кота викария, — сказала Ариана, еле сдерживая смех. — А потом ему понадобились оленьи кости.
— Какие?
— Кость из сердца.
— Ты же говоришь, что не знала о ее существовании.
— Я — нет, а он знал.
— И он их достал? Приготовил снадобье вместе с тобой?
— Нет. Второй олень растерзал беднягу. Ударил его в живот отростком рога, и он умер.
— И ты решила начать все заново?
— Что начать?
— Готовить смесь.
— Какую смесь? «Гренадер»?
Круг замкнулся, подумал Адамберг, рисуя на листочке восьмерки, как тогда, горящим прутиком. В кабинете воцарилось молчание.
— Только идиоты могли вообразить, что Реймон был моим отцом, — неожиданно заговорила Ариана. — Ты во Флоренции бываешь?
— Нет, я езжу в горы.
— Ну, если вдруг ты там окажешься, то увидишь двух красных существ, покрытых чешуей, гнойниками, тестикулами и свисающими сосками.
— Допустим.
— Не допустим, Жан-Батист. Ты увидишь их, вот и все.
— И что тогда?
— Ничего. Их написал Фра Анджелико. Против искусства не попрешь, а?
— Нет, согласен.
— Это мои родители.
Ариана адресовала стене робкую улыбку.
— Поэтому, будь добр, не говори со мной о них.
— А я и не говорю.
— Оставь их там, где они есть.
Адамберг взглянул на Данглара, который знаками дал ему понять, что Фра Анджелико действительно существовал и исходящих гноем чудищ писал, но ничто не говорило о том, что художник имел в виду родителей Арианы, поскольку жил он в XV веке.
— А про Оппортюн помнишь? — не отступал Адамберг. — Ты их там всех знаешь как облупленных. Тебе ничего не стоило пройтись по кладбищу на глазах впечатлительного Грасьена, который каждую пятницу в полночь торчит на этой дорожке. Тебе просто было догадаться, что Грасьен все расскажет матери, а она — Освальду. Помыкать Эрманс — вообще пара пустяков. Ты вертела мной как хотела, усеивая мою дорогу трупами, которые я так удачно отправлял тебе на компетентное вскрытие. Но ты не могла предугадать, что новый священник сообщит нам о существовании «De reliquis», а Данглар заинтересуется книгой. С другой стороны, какое это имело значение? Твоя трагедия, Ариана, в том, что Вейренк запомнил рецепт наизусть. Необычный, несуразный, чистый гений. А Паскалина отнесла изуродованного кота в церковь, чтобы кюре помолился за него. Поступок необычный, несуразный, но чистый. А Ретанкур не умерла от новаксона. Необычная, несуразная стойкость. А смерть оленей встревожила людей. И Робер, охваченный столь же несуразным горем, привел меня к телу Большого Рыжака. И сердце зверя намертво засело у меня в голове, и я унес его рога. Вот это необычное поведение людей, внутренний свет каждого и невычислимые последствия их несуразных поступков никогда тебя не волновали, ты просто не брала их в расчет. Ближнего своего ты любила только в мертвом состоянии. Да и кто они такие, эти ближние? Пустяки, мелочи, мириады бессмысленных существ, не заслуживающая интереса серая людская масса. Потеряв к ним интерес, ты погубила себя.
Адамберг потянулся, закрыл глаза, понимая, что осторожность и молчание Арианы воздвигали на его пути непреодолимые преграды. Их слова катились как два параллельно идущих поезда, без всякой надежды на встречу.
— Расскажи мне о муже, — попросил он, снова облокачиваясь на стол. — Как он поживает?
— Шарль? — спросила Ариана, удивленно подняв брови. — Я уже много лет его не видела. И чем меньше я его вижу, тем лучше себя чувствую.
— Ты уверена?
— На все сто. Шарль — неудачник, который спит и видит, как бы трахнуть санитарку. Ты сам знаешь.
— Но после того, как он тебя бросил, ты больше не вышла замуж. У тебя не было спутников жизни?
— Тебе-то какое дело?
Наконец ее линия обороны дала трещину. В голосе послышались низкие нотки, манера выражаться стала менее корректной. Омега шла по гребню стены.
— Говорят, Шарль все еще тебя любит.
— Вон оно что. Ничего другого я от этого придурка и не ожидала.
— Говорят, он начинает понимать, что санитарки тебе в подметки не годятся.
— Еще бы — где я, где эти свиноматки, Жан-Батист.
Эсталер наклонился к Данглару.
— А в пятачке свиноматки тоже есть кость? — прошептал он.
— Думаю, да, — ответил Данглар, знаком показав, что этим они займутся позже.
— Говорят, Шарль хочет к тебе вернуться. В Лилле ходят такие слухи.
— Вот оно что.
— Не боишься, что будешь слишком старой, когда он вернется?
Ариана издала почти светский смешок.
— Старение, Жан-Батист, — это извращенный замысел, вышедший прямиком из порочного воображения Господа. Сколько лет ты мне дашь? Шестьдесят?
— Ну что вы, конечно нет, — вырвалось у Эсталера.
— Заткнись, — оборвал его Данглар.
— Вот видишь. Даже молодому человеку это известно.
— Что — это?
Ариана взяла сигарету, вновь создавая дымовую завесу между собой и Омегой.
— Ты зашла ко мне незадолго до моего переезда, чтобы сориентироваться на местности и открыть дверь на чердак, едва не сведя с ума в ту ночь мудрого Лусио Веласко. Что ты надела? Маску? Чулок?
— Кто такой Лусио Веласко?
— Мой сосед-испанец. Открыв дверь чердака, ты могла попасть туда в любой момент. Ты появлялась по ночам и тихо скользила там. Потом уходила.
Ариана стряхнула пепел на пол:
— Ты слышал шаги наверху?
— Да.
— Это она, Жан-Батист. Клер Ланжевен. Она ищет тебя.
— Да, ты очень хотела, чтобы мы в это поверили. Я должен был рассказать о ночных визитах, постоянно подпитывая миф о медсестре, которая бродит вокруг меня, готовясь нанести удар. И она бы нанесла его твоей рукой, вооруженной шприцем или скальпелем. Знаешь, почему я не особенно беспокоился? Нет, этого ты не знаешь.
— А тебе следовало бы побеспокоиться. Она опасная особа, я тебя предупреждала.
— Дело в том, что один призрак у меня уже живет. Святая Кларисса. Видишь, как все несуразно.
— Ее убил дубильщик в 1771 году, — подсказал Данглар.
— Голыми руками, — добавил Адамберг. — Слушай внимательно, Ариана, ты не можешь всего знать. Ну так вот — я считал, что по чердаку бродит святая Кларисса. Или, скорее, что Лусио обходит его дозором. Он тоже излучает внутренний свет, и еще какой. Старик очень беспокоился, когда у меня ночевал Том. Но он тут ни при чем. По чердаку ходила ты.
— Это была она.
— Ты никогда о ней не расскажешь, не правда ли? Об Омеге?
— Никто не говорит об Омеге. Мне казалось, ты читал мою книгу.
— У некоторых двойняшек может образоваться трещина, ты сама написала.
— Только у недоделанных.
Допрос продлился до утра. Ромена уложили в комнате с кофейным автоматом, а Эсталера на раскладушке. Данглар и Вейренк поддерживали комиссара перекрестным огнем вопросов. Ариана, несмотря на усталость, все равно не вылезала из шкуры Альфы. Она не протестовала против бесконечного допроса, по-прежнему ни во что не вникая, но и не отрицая существования Омеги.
В четыре сорок Вейренк встал и, прихрамывая, пошел за кофе.
— Мне — с капелькой миндального сиропа, — любезно объяснила ему Ариана, не поворачиваясь к столу.
— У нас нет сиропа, — сказал Вейренк. — Мы тут смесь приготовить не сможем.
— Жаль.
— Не знаю, найдется ли миндальный сироп в тюрьме, — пробормотал Данглар. — У них там не кофе, а бурда и крысиная отрава вместо жратвы. Каким только дерьмом не кормят заключенных.
— Почему, черт возьми, вы мне говорите о тюрьме? — спросила Ариана, сидя к нему спиной.
Адамберг закрыл глаза, моля третью девственницу прийти ему на помощь. Но в этот час третья дева видела десятый сон под чистыми голубыми простынями в новомодном отеле в Эвре, не ведая о трудном положении своего спасителя. Вейренк проглотил кофе и безнадежным жестом отставил чашку.
— Остановите, Господин, сраженье!
Хватало силы вам и хитрости поныне
Брать с боем города, захватывать твердыни,
Но эта крепость вам вовек не сдастся в плен:
Само безумие — вот имя этих стен.
— Согласен, — отозвался Адамберг, не открывая глаз. — Уведите ее. Вместе со стеной, смесями и злобой. Терпеть ее нет сил.
— Чистый ямб, — отметил Вейренк. — «Терпеть ее нет сил». Неплохо для начала.
— Ну, так любой легавый будет поэтом.
— Если бы, — сказал Данглар.
Ариана сухим щелчком защелкнула зажигалку, и Адамберг открыл глаза.
— Мне надо зайти домой, Жан-Батист. Не знаю, к чему ты клонишь, но я достаточно опытна, чтобы догадаться что почем. Предварительное заключение, да? Мне надо забрать кое-какие вещи.
— Тебе принесут все, что нужно.
— Нет, я должна сама. Не хочу, чтобы твои подчиненные копались грязными лапами в моих вещах.
