Збигнев Ненацки - Великий лес
Веронике вспомнилась Лешнякова и ее болтовня. Она расстегнула пуговицы ночной рубашки, сунула туда руку и нащупала большую, твердую грудь. Что мешало ей приподняться на локте над мужчиной и, как в ротик младенца, вложить ему в губы сосок? Сама мысль о том что он будет ее сосать, пить из нее жизнь – хоть воображаемую, выдуманную, – наполняла ее тело дрожью наслаждения, а прикосновение к собственному соску давало странное удовольствие. С удивлением она обнаружила, что колени и бедра раздвигаются сами. Ей стало жарко, она отбросила перину. Но мужчина спал, громко посапывая, и это так ее рассердило, что ей снова захотелось взять нож и смертельно его ранить, словно бы только это могло успокоить ее жажду.
Как долго она лежала полуобнаженной в слабом свете луны? «Оборотень» – так сказала о Марыне Эрика… Однако Вероника не смогла удержаться, протянула руку и притронулась к его коротко остриженным волосам. Он, похоже, не проснулся, и она повернулась на бок, приподнялась на правом локте и левой рукой все смелее гладила его жесткие торчащие волосы. Потом кончики пальцев, которые начинали неметь, передвинулись на его лоб. Она задержала руку на веках закрытых глаз, и сердце ее забилось в страхе, когда под пальцами она ощутила дрожание ресниц. А значит, он проснулся. Страх прогнал ее руку на его нос, потом – на губы. Пальцы почувствовали – как ей казалось – влажные и липкие губы, как у грудного ребенка. И тогда страх исчез, она разорвала на груди рубашку, придвинулась ближе к мужчине и сосок левой груди сунула ему в губы.
Он начал его сосать, как ребенок. Это было приятно и так хорошо, ведь она давала ему себя, свою жизнь. Ее левая рука начала ползти по его телу. С удивлением она прикоснулась к маленькой пуговке мужской груди, поразилась, что есть что-то необычайно интересное и возбуждающее в открытии тайн мужского тела – она не знала об этом в браке с Кулешей. Ее рука, ее пальцы открывали перед ней какой-то новый мир, она ощущала высокий купол мужских ребер, потом впалый живот с твердыми мускулами, совершенно иной, чем у нее. Вероники. Он все сосал ее, медленно, она чувствовала не только его губы, но и легкое сжатие зубов. Это, однако, не причиняло ей боли и даже увеличивало наслаждение. Она легла на Марына и шептала ему на ухо: «Мы будем ездить по лесу так, как ты захочешь. Я буду служить тебе верно, как захочешь. Я буду любить тебя такой любовью, какой ты захочешь». Он теперь принадлежал ей. Он больше не будет желать официанток из Гауд.
Она перестала шептать ему на ухо, когда впервые в жизни услышала и поняла речь собственного тела. Она начала целовать его в лоб, в глаза, вынула у него изо рта свою грудь и прижалась к его губам своими губами. И тогда он пошевелился под ней. Его неподвижные до сих пор руки обняли ее, она почувствовала их на своих нагих ягодицах. У нее было ощущение, что она временами теряет сознание от мучающей ее жажды. Тут Вероника подумала, что если сейчас она убежит, то возненавидит и убьет себя. Поэтому она сама причинит себе боль, пусть самую страшную. Громко дыша, она перебросила через него бедро, встала на колени и села на его член. Негромко вскрикнула, потому что ожидала боли. Но получила ощущение приносящей наслаждение наполненности. А вместе с ним наступило облегчение. Дрожа от счастья, она взяла его голову в руки. В слабом лунном свете она едва видела черты его лица, но ясно рассмотрела блеск слез, которые стекали из ее глаз на его глаза и щеки. Она легко пошевелилась на нем, а потом вздрогнула, потому что где-то в глубине ее лона ее ударило вырвавшееся из него семя… Издалека она услышала шум леса. Еще сильнее прижалась к нему грудью и лицом, а он стиснул ее руками до потери дыхания. Эта минута, казалось, будет продолжаться вечно, потому что их охватила любовь, великая, чистая и настоящая.
