Алла Авилова - Откровение огня
«У нас есть теперь свое место!» — объявила Оля в ту ночь, когда обнаружилась тетя Нина. После разговора с ней «папа» стал для обоих Степаном, «мама» должна была превратиться для Оли в Аполлонию Максимовну, но не превратилась. «Я могу называть ее только мамой, — сказала она, — иначе я запутаюсь в воспоминаниях». Об Аполлонии у нее их было слишком много — не то что о Степане…
В Будаевске они поклялись друг другу все забыть. Сироты. Ни дома, ни прошлого. За семь лет — ни слова о московском детстве. Когда они стали студентами МГУ, все-таки приехали взглянуть на старый двор — Оле очень хотелось. Только взглянули и сразу ушли: на воспоминаниях по-прежнему лежал запрет. Теперь его не было, и воспоминания потекли. И сколько их уцелело!
Вспоминали мебель в их комнате на четверых, домашние коржики, зверюшек, вырезанных из картона — их единственные игрушки, раннее чтение по складам трудных маминых книг, странную зарядку Степана: изогнется и замрет. Вспоминали дворовую кошку Милочку, качели во дворе — они и тогда ломались, а вот тогдашнего дворника вспомнить не могли. Забыли и большинство соседей по квартире. Многое помнили, но многое и забыли — хотели ведь вообще все забыть. «Хорошо, что желания никогда не сбываются полностью», — сказала Оля.
После разговора с тетей Ниной они прошлись по местам, где бродили семилетними детьми после ареста старших. Тогда они скрывались в переулках. Улиц избегали — там их могла найти машина из детского дома. В книжках, которые им читала Аполлония, сироты больше всего боялись приютов и прятались на кладбищах. «И мы будем жить на кладбище. На Ваганьковском, где бабушка похоронена», — сказала Оля, которая держалась старшей сестрой. Через двенадцать лет, в другую ночь блужданий по Москве, она сказала: «Я нашла вагончик, где можно спать. Он стоит за Курским вокзалом. Я теперь обитаю там. Ты можешь ко мне перебраться».
В вагоны, дожидавшиеся своей очереди на подступах к ремонтному депо, приходил ночевать всякий сброд. Оля спала безмятежно среди пьянок и драк. Алик же боялся за нее и спать в их купе не мог: дверь закрывалась на хлипкую защелку, которую ничего не стоило сорвать. Страх, что к ним вломятся темные личности и будут пользоваться Олей у него на глазах, держал Алика в напряжении каждую ночь. Ему, с его мускулами, Олю было не защитить. Он ненавидел себя за малый рост, за бесхарактерность. «Я даже не могу найти в Москве нормальную комнату. Я все такой же „младший брат“…»
Алик мог только удивляться, что Оле еще не открылось, какое он ничтожество. Впрочем, он был уверен: рано или поздно откроется. Это может произойти в любой день. Сейчас она ничего не видела, потому что была занята Степановой книгой. Роковая рукопись и правда находилась в АКИПе. Оля хотела прочитать ее во что бы то ни стало. Допуск в АКИП ей получить не удалось — тогда она пошла туда работать и теперь свободно могла заходить в хранение архива. Там она урывками, тайком читала «Откровение огня».
Когда Оля устроилась в АКИП, Алик стал ходить разгружать вагоны. Виделись они теперь только вечерами. Местом встречи был, как правило, зал ожидания Курского вокзала. Оба усталые, они перебрасывались парой слов и шли вместе в вагон. И сейчас Алик ждал Олю на вокзале. Условились встретиться в полдесятого. Оля опаздывала: только что стукнуло десять.
Сияющая, со свежим лицом, словно это был не поздний вечер, а утро, она предстала перед ним на час позже.
— Алик, родной, ты не представляешь, как все меняется! Едем к тете Нине. Она в прошлый раз сказала: можно ей сваливаться на голову до одиннадцати. На такси до одиннадцати успеем. Я получила сегодня зарплату — берем такси.
Ничего не спрашивая, Алик встал с лавки и пошел за Олей к выходу из вокзала. В такси она взяла его руку в свою и сказала в ухо:
— Что я в тебе очень уважаю, это то, что ты не торопишь с объяснениями. Вообще ни с чем не торопишь.
Хваля его, она одновременно тянула его руку в глубь своей сумки, которую держала на коленях, пока его пальцы не коснулись плоской твердой поверхности. Книга. Лицо Оли говорило какая. Вынесла из архива «Откровение огня»! Еще не было случая, чтобы Оля не добивалась своего. Добилась золотой медали, университета, Резунова, добралась до Степановой книги, и вот теперь — прятала ее в своей сумке.
Алик выпрямился и встретился в зеркале со взглядом шофера.
— Мы сегодня будем спать у тети Нины. Так будет лучше для нашего «гостя», понимаешь? — спросила Оля. Конечно, он понимал: не нести же рукопись из госархива в их новое пристанище, где бывали облавы.
— И завтра у тети Нины, и послезавтра? — спросил он мрачно.
— Только сегодня, — веско ответила Оля и загадочно улыбнулась.
Тетю Нину и Витю они подняли с постели.
— Ах, все-таки поздно, — смутилась Оля.
— Ничего-ничего, — сказала тетя Нина. — Только где мне вас положить? Давайте так: ты, Олечка, ляжешь в комнате на раскладушке, а тебе, Алик, придется переспать на полу на кухне.
— Мы будем спать вместе на кухне, — объявила Оля. И, не давая тете Нине рта открыть, ошарашила: — Мы муж и жена. С того дня, как были у тебя.
— Вот ведь как, — только и нашлась сказать тетя Нина. А Виктор вообще промолчал. В этот раз он был необычно тихий.
Первый раз Алик прижимал к себе Олю и ничего не боялся — ни своего предательского тела, как это было во времена брата-сестры, ни внезапного нападения из темноты, грозившего в вагончике. А Оля, обстоятельная Оля, шептала ему свое:
— Подожди, дай сначала рассказать. Я тебе уже говорила, что Евларий мне снился, помнишь? И сегодня я его тоже видела во сне. Сегодня он мне сказал: «Я на Алтае. Приезжай». В «Откровении» говорится о некоем Божественном Огне, который обычно видится белым — отсюда, кстати, и название книги. Я так понимаю, что белый огонь — это энергия ума. Сам Михаил белый огонь никак не объясняет, но догадаться, что это такое — можно. Огонь — очень точный образ! Есть мысли, от которых загораешься, а есть мысли, от которых гаснешь. Белый огонь зажигается в людях, когда они проникаются «тайной одиночества». Ты вслушайся, как это звучит: тайна одиночества. Таких «тайн» в «Откровении» семь. Знаешь, что случилось сегодня, когда я читала о белом огне? У меня появилась опять та же дрожь, как тогда, в квартире Михина. Не спрашивай почему — это необъяснимо. А потом вдруг вспышка в голове, словно в нее молния ударила. Знаешь, как ночью бывает — вспыхнет молния и все осветит. Так вот, у меня точно так же вспыхнуло в голове, и я увидела гору. На ее вершине — башня, та самая, что мне раньше привидилась, только в этот раз я еще увидела спускавшегося оттуда человека. Я сразу догадалась: это Евларий! И тут меня осенило: Шамбала находится на Алтае! Рерих искал ее на Алтае, но не нашел, а она — все же там! Тайны «Откровения» — это тайны Шамбалы! Евларий пришел в Захарьину пустынь оттуда, чтобы открыть их монахам, а те должны были приспособить учение об энергии ума для обычных людей и открыть его всем нам. Но что же получилось? Тайны Шамбалы оказались в АКИПе! Это же абсурд! В Шамбале такой оборот дела вызвал возмущение. Я поняла мой сон так: Евларий хочет, чтобы я забрала «Откровение огня» из АКИПа и вернула его в Шамбалу. Я знаю точно — мой сон послан оттуда. Едем вместе на Алтай, Алик! Я думаю, Рерих не нашел Шамбалу, потому что она его не звала. Меня же, нас она зовет! Это такой сильный зов, Алик, я не могу ему противостоять. Да и зачем? Что нам делать в Москве? С университетом теперь покончено, и нет ничего, что бы нас здесь держало. Моей получки на два билета до Барнаула не хватит, но не важно. Купим билеты до станции, куда денег хватит, а там что-нибудь придумаем. Как бы там ни было, до места мы доберемся, я уверена… Алик, ты спишь? Как же ты можешь спать, Алик!..
12
«Вместе с сердцем забилась память.
Сердце и память стали одно,
и ночь изумила своей прозрачностью.
Пустота наполнилась смыслом,
а в безмолвии услышалось Его дыхание».
— Ты веришь в переселение душ? — спросила меня Надя на Тверском бульваре, где мы прогуливались после посещения Кареева.
— Я это не исключаю.
— Уже который раз мне приходит в голову мысль, что я была в прежней жизни Олей Линниковой. И у меня, как подумаю о Шамбале, возникает какое-то лихорадочное чувство. Я раньше совершенно не сознавала, как много происходит в жизни необъяснимых вещей. А икона Чесучова? Я тебе о ней рассказывала?
— Какого Чесучова?
— Солагерника Степана, с которым я разговаривала перед нашей поездкой в Посад. Этому человеку после рассказов Линникова тоже приснился Евларий, и он его нарисовал. Свой рисунок Чесучов называет «иконой». Он прежде никогда не рисовал, для него рисовать все равно что для тебя выйти на сцену и запеть оперную арию…
