Виктор Пронин - Ошибка в объекте
— Ее Татулин назвал?
— Да.
— Теперь-то уж мы обязательно должны проведать Григория Сергеевича. Теперь-то он назовет и адрес этой квартирки,— Демин, постучал пальцем по фотографиям.— И еще кое-что расскажет. Расскажет, убей меня бог.
— Валя, по снимкам можно установить — именно в этой ли квартире происходили события? — Кувакин вопросительно посмотрел на Демина.— Смотри, здесь виден узор обоев, какое-то пятно, вот что-то вроде гзоздя…
— Этого вполне достаточно,— сказал Демин.— Более чем достаточно. И скажу тебе, Коля, что, если в деле появится фотоаппарат, кассеты к нему, мы можем наверняка сказать — этим аппаратом снимали сии постыдные вещи или нет, эти ли кассеты использовали.
— Валя, когда ты говорил о почерках, тебя было интересно слушать, но когда ты понес эту ахинею про кассеты…
— Не веришь? — удивился Демин.— Коля, это же очень просто. Посмотри на этот снимок… Видишь, негатив отпечатан полностью, то есть при печати снимок не кадрировался, лишнее не обрезалось… Это говорит, кроме всего прочего, о невысоком мастерстве фотографа. На снимке даже бахрома от кассеты отпечаталась. Этот кадр, видно, расположен у самого конца пленки. По волокнам бахромы можно наверняка установить — использовалась именно эта кассета или другая.
— А фотоаппарат? — озадаченно спросил Кувакин.
— То же самое. Когда негатив отпечатан полностью, на нем всегда виден срез рамки фотоаппарата. Если на рамке есть повреждения, вмятины, заусенцы, они получаются и на снимке. Возможно, не видимые простым глазом, но это уже дело техники.
— Все понятно,— сказал Кувакин.— Нужна экспертиза.
— Для экспертизы нужно еще найти фотоаппарат, кассеты, квартиру… Послушай, при обыске у Татулина, у женщин, которых он называл, не попадался фотоаппарат?
— Попадался,— кивнул Кувакин,— у Татулина. И пленку нашли, она тоже в деле.
— Ну, вот видишь, как хорошо все складывается. Не у него ли и снимки эти делали?
— Нет,— уверенно сказал Кувакин.— У Татулина другие обои. Пока шел обыск, я насмотрелся на них. Здесь мелкий рисунок, а у Татулина по стене какие-то громадные, чуть ли не кормовые розы.
— Жаль,— сказал Демин.— Но с другой стороны, псе было бы слишком просто, узнай мы сразу, что Григорий Сергеевич занимался столь невинным занятием у себя дома. Да и дураком надо быть совершенно круглым.
— Татулин не дурак,— серьезно сказал Кувакин.— Но ему очень хочется, чтобы его принимали за такового.
— Ладно-ладно, нашел кого защищать! Скажи: у него дома не нашлось какой-нибудь записной книжки, блокнотика…
— Нашлось. Только не дома, а при нем. Когда его с женской сумочкой задержали.
— У меня блокнотик Селивановой с собой… Давай-ка перекрестную сверку устроим, выявим, так сказать общих знакомых. Доставай его блокнот. О! — Демин не смог сдержать радостного удивления.— Да у них и блокноты одинаковые! Прямо пароль какой-то. Смотри, у Селивановой точно такой же… Длинный, тонкий, с отличной бумагой, в мягкой сафьяновой обложке… Надо же, давно ищу приличный блокнот, а тут уже второй за одно утро! Ты спроси у своего приятеля Татулина — может, удружит, а?
— А думаешь нет? Достанет. Ну, ладно, поехали. Через пять минут сверка закончилась. Телефонов в блокнотах было немного, но в обоих оказались номера трех женщин, которых назвал Татулин, правда, у него они были помечены только одной буквой, а Селиванова записывала имена полностью — Татьяна, Галина, Лариса… Нашлась в блокнотах и Ирина.
— С твоего позволения,— сказал Демин,— этот номерок я запишу. Не она ли звонила Селивановой сегодня утром и прошлой ночью… Во всяком случае, других Ирин в блокнотах нет. Пошли, Коля. По коням. В Бутырку, к Григорию Сергеевичу.
10
Машина осторожно пробиралась в снегопаде, привычно ворчал водитель, а Демин сидел на заднем сиденье, вжавшись в угол, и безучастно смотрел на «дворники», сметавшие мокрые хлопья снега с ветрового стекла. Огни светофоров светились мягко и празднично, казалось, они плавают в воздухе, меняя цвет и размеры. Кувакин сидел рядом, подавшись вперед, в напряженной позе, словно готовясь выпрыгнуть из машины.
— Приехали,— сказал водитель.
— Ну, что ж, будем надеяться, что Григорий Сергеевич не откажется принять нас в своей резиденции,— хмыкнул Демин.
Громадное серое здание как бы растворялось в густом снегу и казалось еще больше, почти бесконечным. Все звуки были приглушенные, мягкие, люди будто старались тише говорить, мягче ходить, будто готовились к чему-то важному. И Демин поймал себя на мысли, что и он сейчас какой-то притихший, сосредоточенный, встречи с Татулиным ждет нетерпеливо и опасливо — слишком многое зависело от этого разговора.
Кувакин предъявлял документы, согласовывал детали, а Демин стоял в сторонке и думал о том, что день у него все-таки нулевой и забывать об этом не следует, что Татулин, судя по всему, орешек не простой и добиться от него чего-нибудь будет нелегко.
— Пошли,— сказал Кувакин.— Все в порядке.— Сейчас его приведут.
— Начинаешь ты,— сказал Демин.— И ведешь обычный разговор — продолжение всех предыдущих.— Они прошли в небольшую сумрачную комнатку, где, кроме стола и нескольких стульев, ничего не было. Здесь побывало немало людей, им приходилось отвечать на неприятные вопросы, для многих здесь решалась судьба. Здесь невольно хотелось говорить тише, да и слова в этой комнате годились не всякие, а лишь самые простые, словно бы очищенные от шелухи внешнего мира, от всего, что может затуманить, изменить, исказить их смысл. В словах не должно быть личных обид, тщеславия, желания уязвить или показать свою власть, значительность.— Я буду молчать,— продолжал Демин.— Я для него темная лошадка. Последний раз он назвал Селиванову? Отлично. Не дразни его, не пужай. Пусть почувствует свою неуязвимость, свое превосходство, если ему угодно.
— Превосходство он чувствует в любом случае. Это прекрасное душевное состояние не покидает его ни на минуту. Понимаешь, Валя, он знает, что на данный момент мы можем предъявить ему обвинение только в попытке, слышишь? Только в попытке продажи валюты. Дома у него валюту не нашли. Он знает об этом. И вообще не найдено ничего, кроме этих дурацких фотографий.
Дверь как-то неохотно, со скрипом, будто через силу приоткрылась, и конвойный ввел маленького человечка с брюшком, с живым, острым взглядом, в помятой одежде, небритого. Во всем его облике были настороженность и готовность шутить, говорить много, долго и запутанно.
«Игрунчик»,— решил про себя Демин.
— О кого я вижу! — радостно воскликнул Татулин, протянув руки навстречу Кувакину.— Сколько лет, сколько зим! Здравствуйте, Коля! — И тут он увидел сидевшего в углу Демина.
— Здравствуйте, Татулин,— холодно сказал Кувакин.
— Добрый день, Николай Васильевич,— подчеркнуто официально ответил тот, бросив взгляд на Демина.— Я вижу, вы сегодня не один?
— У меня к вам опять вопросы, Григорий Сергеевич,— сказал Кувакин, как бы не слыша последних слов Татулина.
— Я — весь внимание. Я готов. Прошу.
— Григорий Сергеевич, не могли бы вы нам сказать, откуда валюта, которую вы пытались продать?
— Валюта?! — несказанно удивился Татулин, и его брови поднялись так высоко, что, казалось, вот-вот нырнут за уши.— Ах, валюта,— он обмяк, и его круглое брюшко стало особенно заметным.— Вы опять о том же, Николай Васильевич… Далась вам эта валюта, господи…' Неужели мы не можем поговорить о чем-то другом, более приятном?
— С удовольствием. Но вначале — дело.
— На чем мы остановились в прошлый раз? — спросил Татулин.— Если мне не изменяет память…— Он задумался, приложив несвежий указательный пальчик к небритой щеке,— если мне не изменяет память…
— На Селивановой,— подсказал Кувакин.— Вы сказали, что валюту вам дала для продажи Селиванова. Мы выяснили…
— Я так сказал?! — ужаснулся Татулин.— И вы поверили? Боже, Николай Васильевич,— укоризненно покачал головой Татулин.— Как можно? Такая невинная девушка, студентка, и вдруг — валюта! Я вас не узнаю, ей-богу… Нельзя же так, тем более при вашей должности!
— Простите, Григорий Сергеевич, больше не буду,— сказал Кувакин. Услышав в его голосе что-то новое, Татулин остро взглянул на Кувакина, на Демина, но видимо, не заметил ничего подозрительного и снова обмяк, согнув спину и выпятив животик.
— Как я мог сказать вам о Селивановой — ума не приложу.— Татулин хлопнул себя маленькой ладошкой по морщинистому лбу и огорченно поцокал языком.— Старею, что ли…
— Итак? — сказал Кувакин.
— Простите, не понял?
— Я опять о валюте, Григорий Сергеевич… Не обессудьте— такая работа. Заставляет быть настырным.
— А вы знаете,— оживился Татулин,— не только ваша, всякая работа заставляет человека быть настырным, если уж вы употребили это слово,— Татулин быстро взглянул на Демина, как бы извиняясь.— Всякая работа заставляет человека быть, я бы сказал, настойчивее, целеустремленнее…